беспощадность к своим соперникам и конкурентам.
Дамы света были под стать своим мужьям и любовникам. Перечитайте письма Сен-Пре из Парижа Жюли: «Хорошеньким женщинам неугодно сердиться, поэтому их ничто и не сердит; они любят посмеяться, а над преступлением нельзя подшутить, поэтому мошенники, подобно всем, — люди порядочные»42. Даже лучшие из дам — самые красивые, самые умные, — и те не свободны от пороков и недостатков своей среды.
Руссо долгое время был увлечен очаровательной госпожой Дюпен. Он воздавал должное ее красоте, обаянию, уму. Госпоже Дюпен было посвящено такое четверостишие:
Не бойся, разум, замирая, —
Не гаснешь ты в ее лучах:
Мудрец, при ней тебя теряя,
Вновь обретет в ее речах43.
О том же неподдельном восхищении госпожой Дюпен и глубоком уважении к ней свидетельствует и переписка Руссо с этой значительной и интересной женщиной44. И все же при всей своей увлеченности Жан-Жак постепенно прозревал.
Госпожа Дюпен играла с Жан-Жаком, как кошка с мышкой. Она не шла навстречу его чувствам, но и не хотела его отпускать. То было не только женское кокетство, к этому примешивались и корыстные расчеты. Госпожа Дюпен своим живым, практическим умом оценила способности Жан-Жака и сочла, что он может быть ей полезным. Она сама мечтала о литературной славе, об известности, намеревалась, а может быть, начала писать книгу. Жан-Жак Руссо был бы для нее весьма ценным помощником, чем-то вроде литературного секретаря. Но Руссо, согласившийся на эту роль, при этом всегда замечал, что госпожа Дюпен, так же как и ее пасынок Франкей, выступая в роли его заботливых друзей, отнюдь не стремились способствовать приобретению им некоторой известности в обществе. Что было тому причиной? В «Исповеди» Руссо объяснил это так: «Может быть, оба опасались, как бы не заподозрили, увидев их книги, что они привили мои таланты к своим»45.
Так ли это было в действительности или не так, но с настойчивостью разочарованного влюбленного, пристально наблюдающего за женщиной, к которой еще недавно были устремлены все его помыслы, Руссо открывал в ней все новые непривлекательные черты: неискренность, двоедушие, мелкую корыстную расчетливость. Чем дольше и внимательнее он следил за этой умной и красивой дамой, тем больше он замечал в ней такие штрихи, такие черточки, которые день за днем излечивали его от казавшейся ему вначале непреодолимой любви.
А ведь госпожа Дюпен — напомним еще раз, ибо к этому обязывает дружественно-почтительный тон к этой даме, сохраненный Руссо в «Исповеди», — госпожа Дюпен была лучшей из женщин «высшего света», с которыми он встречался в Париже. А госпожа де ла Поплиньер? А баронесса де Безанваль? А госпожа д'Эпинэ, которая принесет позже Жан-Жаку столько горестных минут и тягостных переживаний?
Может быть, этим неожиданным и потому болезненным и острым разочарованием следует объяснить возникшую в эти годы связь Руссо с молодой — двадцатитрехлетней — белошвейкой из Орлеана Терезой Левассер. Эта женщина, которую Руссо должен был назвать ограниченной и тупой, странным образом оказалась его подругой на всю жизнь. «Вначале я хотел развить ее ум. Напрасные усилия. Ее ум остался таким же, каким его создала природа; образование, культура не приставали к ее уму. Не краснея, я должен признаться, что она так и не смогла научиться правильно читать, хотя и писала прилично».
Так что же привлекло в ней Руссо?
Ее кротость, ее беззащитность, ее доверчивость.
В той же «Исповеди», рассказывая о первой встрече с Терезой Левассер, Руссо признается, что был поражен ее скромностью и более всего «кротким живым взглядом ее глаз — взглядом, которого он никогда в жизни не встречал».
Может быть, если бы в ту пору Руссо не переживал внутреннего разлада с парижским светом, разочарования в женщине, недавно еще боготворимой им, если бы он не чувствовал глухой, не высказанной вслух вражды ко всем этим самоуверенным нарядным дамам высшего общества, может быть, он прошел бы мимо скромной провинциальной белошвейки, не обратил бы внимания на ее кроткий взгляд, показавшийся ему таким трогательным и значительным.
Тереза Левассер, вероятнее всего, привлекла его внимание прежде всего своим контрастом с этими образованными, острыми на язык дамами из парижских салонов. Он уже был пресыщен этой несмолкаемой светской болтовней, этой искусственной речью, этими злыми пересудами, намеренными сплетнями, опасными намеками, рискованными обмолвками, которыми сыпали как из рога изобилия эти изнеженные ангелоподобные, дамы. Простая, робкая, наивная, глуповато-доверчивая Тереза была так непохожа на этих светских дам, в обществе которых Руссо должен чуть ли не каждый вечер томиться. Впервые за долгие годы он вздохнул свободно.
Лион Фейхтвангер в своем известном романе был несправедлив к этой простой женщине, ставшей подругой, а позже и женой Жан-Жака Руссо. Созданная писателем версия об убийстве Руссо, в которой Терезе отводилась роль хотя и косвенной, но соучастницы, остается литературным вымыслом, не подтвержденным известными фактами биографии Руссо. Но зловещая роль, приданная Фейхтвангером Терезе в финале романа, бросает мрачный отсвет и на более ранний период союза Жан-Жака и Терезы.
Было бы наивным и неуместным сегодня судить и рядить о достоинствах или недостатках женщины, ставшей подругой Руссо и ушедшей из жизни почти двести лет назад. Во время Великой французской революции Национальный конвент воздал все почести вдове Руссо, и в этом была своя логика: высшее представительное собрание французского народа свидетельствовало свое уважение женщине, которую великий Жан-Жак Руссо выбрал спутницей жизни.
Руссо сам с той беспощадной правдивостью, которая присуща «Исповеди», представил Терезу Левассер такой, какой он ее видел. Он рассказал без утайки о ее недостатках, о ее неразвитости, необразованности, неспособности к учению. Но он же написал о ней то, что не писал ни об одной другой женщине: Тереза дала ему счастье!
Собственно, этой одной короткой фразой тема Терезы Левассер в жизни Руссо была исчерпана до конца.
Можно высказать предположение, что с этой простой женщиной из народа Жан-Жак чувствовал какое-то внутреннее родство. Он пишет о «сходстве… сердец, о соответствии характеров». Наверно, внутреннее родство определялось не только этим. Жан-Жаку было легко с Терезой. Возвращаясь к ней после тягостных для него вечеров в богатых особняках, он словно снимал с себя хомут. Он возвращался в простой, счастливый мир скитальческой юности; он возвращался к милой простой девушке, встречавшей его кротким, доверчивым взглядом.
Союз с Терезой Левассер стал для Жан-Жака своего рода отдушиной в этой трудной жизни в Париже. Без этих пауз, без этой разрядки, без этого второго, скрытого от посторонних взоров уединенного мирка с Терезой, где ему дышалось легко, он, быть может, не выдержал бы напряжения тех лет.
Союз с Терезой Левассер не был единственным мирным очагом, где он мог отдохнуть от сковывавших его пут светской жизни. У него были друзья, которым со свойственной ему в ту пору доверчивостью он мог открывать душу.
Самым близким для него человеком был молодой испанец Игнацио-Эммануил де Альтуна, увлеченный постижением тайн науки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Дамы света были под стать своим мужьям и любовникам. Перечитайте письма Сен-Пре из Парижа Жюли: «Хорошеньким женщинам неугодно сердиться, поэтому их ничто и не сердит; они любят посмеяться, а над преступлением нельзя подшутить, поэтому мошенники, подобно всем, — люди порядочные»42. Даже лучшие из дам — самые красивые, самые умные, — и те не свободны от пороков и недостатков своей среды.
Руссо долгое время был увлечен очаровательной госпожой Дюпен. Он воздавал должное ее красоте, обаянию, уму. Госпоже Дюпен было посвящено такое четверостишие:
Не бойся, разум, замирая, —
Не гаснешь ты в ее лучах:
Мудрец, при ней тебя теряя,
Вновь обретет в ее речах43.
О том же неподдельном восхищении госпожой Дюпен и глубоком уважении к ней свидетельствует и переписка Руссо с этой значительной и интересной женщиной44. И все же при всей своей увлеченности Жан-Жак постепенно прозревал.
Госпожа Дюпен играла с Жан-Жаком, как кошка с мышкой. Она не шла навстречу его чувствам, но и не хотела его отпускать. То было не только женское кокетство, к этому примешивались и корыстные расчеты. Госпожа Дюпен своим живым, практическим умом оценила способности Жан-Жака и сочла, что он может быть ей полезным. Она сама мечтала о литературной славе, об известности, намеревалась, а может быть, начала писать книгу. Жан-Жак Руссо был бы для нее весьма ценным помощником, чем-то вроде литературного секретаря. Но Руссо, согласившийся на эту роль, при этом всегда замечал, что госпожа Дюпен, так же как и ее пасынок Франкей, выступая в роли его заботливых друзей, отнюдь не стремились способствовать приобретению им некоторой известности в обществе. Что было тому причиной? В «Исповеди» Руссо объяснил это так: «Может быть, оба опасались, как бы не заподозрили, увидев их книги, что они привили мои таланты к своим»45.
Так ли это было в действительности или не так, но с настойчивостью разочарованного влюбленного, пристально наблюдающего за женщиной, к которой еще недавно были устремлены все его помыслы, Руссо открывал в ней все новые непривлекательные черты: неискренность, двоедушие, мелкую корыстную расчетливость. Чем дольше и внимательнее он следил за этой умной и красивой дамой, тем больше он замечал в ней такие штрихи, такие черточки, которые день за днем излечивали его от казавшейся ему вначале непреодолимой любви.
А ведь госпожа Дюпен — напомним еще раз, ибо к этому обязывает дружественно-почтительный тон к этой даме, сохраненный Руссо в «Исповеди», — госпожа Дюпен была лучшей из женщин «высшего света», с которыми он встречался в Париже. А госпожа де ла Поплиньер? А баронесса де Безанваль? А госпожа д'Эпинэ, которая принесет позже Жан-Жаку столько горестных минут и тягостных переживаний?
Может быть, этим неожиданным и потому болезненным и острым разочарованием следует объяснить возникшую в эти годы связь Руссо с молодой — двадцатитрехлетней — белошвейкой из Орлеана Терезой Левассер. Эта женщина, которую Руссо должен был назвать ограниченной и тупой, странным образом оказалась его подругой на всю жизнь. «Вначале я хотел развить ее ум. Напрасные усилия. Ее ум остался таким же, каким его создала природа; образование, культура не приставали к ее уму. Не краснея, я должен признаться, что она так и не смогла научиться правильно читать, хотя и писала прилично».
Так что же привлекло в ней Руссо?
Ее кротость, ее беззащитность, ее доверчивость.
В той же «Исповеди», рассказывая о первой встрече с Терезой Левассер, Руссо признается, что был поражен ее скромностью и более всего «кротким живым взглядом ее глаз — взглядом, которого он никогда в жизни не встречал».
Может быть, если бы в ту пору Руссо не переживал внутреннего разлада с парижским светом, разочарования в женщине, недавно еще боготворимой им, если бы он не чувствовал глухой, не высказанной вслух вражды ко всем этим самоуверенным нарядным дамам высшего общества, может быть, он прошел бы мимо скромной провинциальной белошвейки, не обратил бы внимания на ее кроткий взгляд, показавшийся ему таким трогательным и значительным.
Тереза Левассер, вероятнее всего, привлекла его внимание прежде всего своим контрастом с этими образованными, острыми на язык дамами из парижских салонов. Он уже был пресыщен этой несмолкаемой светской болтовней, этой искусственной речью, этими злыми пересудами, намеренными сплетнями, опасными намеками, рискованными обмолвками, которыми сыпали как из рога изобилия эти изнеженные ангелоподобные, дамы. Простая, робкая, наивная, глуповато-доверчивая Тереза была так непохожа на этих светских дам, в обществе которых Руссо должен чуть ли не каждый вечер томиться. Впервые за долгие годы он вздохнул свободно.
Лион Фейхтвангер в своем известном романе был несправедлив к этой простой женщине, ставшей подругой, а позже и женой Жан-Жака Руссо. Созданная писателем версия об убийстве Руссо, в которой Терезе отводилась роль хотя и косвенной, но соучастницы, остается литературным вымыслом, не подтвержденным известными фактами биографии Руссо. Но зловещая роль, приданная Фейхтвангером Терезе в финале романа, бросает мрачный отсвет и на более ранний период союза Жан-Жака и Терезы.
Было бы наивным и неуместным сегодня судить и рядить о достоинствах или недостатках женщины, ставшей подругой Руссо и ушедшей из жизни почти двести лет назад. Во время Великой французской революции Национальный конвент воздал все почести вдове Руссо, и в этом была своя логика: высшее представительное собрание французского народа свидетельствовало свое уважение женщине, которую великий Жан-Жак Руссо выбрал спутницей жизни.
Руссо сам с той беспощадной правдивостью, которая присуща «Исповеди», представил Терезу Левассер такой, какой он ее видел. Он рассказал без утайки о ее недостатках, о ее неразвитости, необразованности, неспособности к учению. Но он же написал о ней то, что не писал ни об одной другой женщине: Тереза дала ему счастье!
Собственно, этой одной короткой фразой тема Терезы Левассер в жизни Руссо была исчерпана до конца.
Можно высказать предположение, что с этой простой женщиной из народа Жан-Жак чувствовал какое-то внутреннее родство. Он пишет о «сходстве… сердец, о соответствии характеров». Наверно, внутреннее родство определялось не только этим. Жан-Жаку было легко с Терезой. Возвращаясь к ней после тягостных для него вечеров в богатых особняках, он словно снимал с себя хомут. Он возвращался в простой, счастливый мир скитальческой юности; он возвращался к милой простой девушке, встречавшей его кротким, доверчивым взглядом.
Союз с Терезой Левассер стал для Жан-Жака своего рода отдушиной в этой трудной жизни в Париже. Без этих пауз, без этой разрядки, без этого второго, скрытого от посторонних взоров уединенного мирка с Терезой, где ему дышалось легко, он, быть может, не выдержал бы напряжения тех лет.
Союз с Терезой Левассер не был единственным мирным очагом, где он мог отдохнуть от сковывавших его пут светской жизни. У него были друзья, которым со свойственной ему в ту пору доверчивостью он мог открывать душу.
Самым близким для него человеком был молодой испанец Игнацио-Эммануил де Альтуна, увлеченный постижением тайн науки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118