В школе меня называли «премьер-министром». Я знал о вкладе моего деда в рабочее движение, но я также знал, что взгляды моего отца были диаметрально противоположны взглядам деда. Отец был явный националист и империалист и всю свою жизнь не мог избавиться от впечатления, которое в юности произвело на него строительство германской империи в период войны 1870 – 1871 годов. Он ясно сознавал цену собственности, накопленной им, и социального положения, которого он достиг… В течение многих лет я был членом рабочей атлетической ассоциации, а это означало, что я находился в постоянном контакте с рабочими, но как у любого студента, у меня не было ясной политической позиции. Мне было интересно приобретать политические знания, но я был не способен определить свое собственное отношение к ним».
Конечно, многое здесь – попытка логически осмыслить события задним числом. И запись Зорге в армию, и его отношение к войне точно такие, какие и должны были быть у юноши, являвшегося частью своего социального окружения – националистического и империалистического, – и какие характерны были для всей германской молодежи, готовой встать под знамена Великой Германии. Он пошел в армию, вспоминал Зорге, из-за «сильного желания приобрести опыт, желания освободиться от школьных занятий, от того образа жизни тогдашних восемнадцатилетних, который я считал совершенно бессмысленным и бесцельным существованием, и из-за всеобщего взрыва восторга, порожденного войной». Это – реакция способного, но угрюмого, со скверным характером, подверженного настроениям подростка, отдающего дань состоянию «мировой скорби», характерному для его возраста, и изголодавшегося по физическим приключениям, а вовсе не рассуждения политически искушенного, но безыдейного ума.
«Совершенно бесполезный шестинедельный курс военной подготовки на полигоне в пригороде Берлина» – вот и весь его курс военной науки. Ну а потом – «я был на корабле отправлен в Бельгию, чтобы принять там участие в грандиозной битве на берегах Изера. Этот период можно кратко описать как «из класса – на поле боя» или «со школьной парты – на эшафот».
Реакцией Зорге на «жестокий и кровопролитный конфликт» стало впервые испытанное им чувство серьезного психологического дискомфорта. Вслед за одним из долгих и ужасно театральных антрактов позиционной войны последовало, наконец, настоящее сражение. Но «после того, как наша жажда битв и приключений была утолена», писал Зорге, «наступили несколько месяцев тишины и печальной пустоты».
Все войны – жестоки, кровопролитны и ужасны, и первый великий европейский конфликт был не более ужасен, чем большинство других, а с точки зрения человеческого страдания он был куда менее страшным, чем, к примеру, американская война между штатами. Но и эта мировая война, на которую столь беспечно отправились молодые люди того времени, ожесточила их души, смешав их с грязью. Если бойня еще терпима, то жизнь в окопах – нет. Сражение – это функция масс, а не индивидуумов. Гигантских, бесчувственных масс людей, убивающих друг друга в споре за несколько ярдов бесполезной земли, превращенной в пыль. Более того, индивидуумы, затерявшиеся внутри этих масс и воспитанные на розовых рассуждениях XIX века о прогрессе и растущем благосостоянии, были не готовы к восприятию действительности. Солдаты сражались лишь за одно – за право вернуться домой. Но многим людям в окопах, похоже, казалось, что дома больше не существует.
«Сколько раз до меня немецкие солдаты воевали в Бельгии, чтобы захватить Францию, а армии Франции, стоявшие здесь, были готовы нарушить границы Германии, – думал Зорге. – И никто не знал истинной цели этой войны, не говорил о ее тайном смысле. Большинство солдат были людьми среднего возраста, рабочими и ремесленниками по роду занятий. Почти все они состояли в профсоюзах, и многие из них были социал-демократами… Я совсем запутался в своих исторических познаниях». Но так и не успев найти ответы на мучившие его вопросы, Зорге был ранен.
Вернувшись в Германию для лечения ран, он испытал своего рода психологический шок. На месте безудержного патриотизма, который он оставил дома, уходя на фронт, он нашел «новые стандарты», правившие жизнью тыла. «На деньги можно было купить кое-что на черном рынке… В военное время процветали спекуляция и подпольная торговля, а возвышенные мысли и идеалы, характерные для начала этой войны, уходили все дальше и дальше на задний план… Цель – достичь более высокого уровня жизни любой ценой».
Проявлявшиеся повсюду признаки разложения тревожили его, но не настолько, чтобы помешать вовсю пополнять знания в течение всего периода выздоровления. Возвращение к гражданской жизни не сделало его счастливым, да и политические труды, которые он изучал, могли показаться довольно бессмысленными на фоне войны и опыта, приобретенного им в окопах, ибо были, по его собственным словам, «лишены реального смысла».
Отпуск закончился, и Зорге вновь добровольно вернулся на фронт, но прибыв в свою старую часть, мало кого из друзей нашел он в живых.
На этот раз он оказался на Восточном фронте, где боевой дух был очень высок. Германская армия выигрывала одно сражение за другим у плохо вооруженной и плохо управляемой армии империалистической России. Однако военные действия продолжались, и Зорге не устоял против профессионального риска, подстерегающего всех солдат: «Факт, что хотя мы и поразили Россию в самое сердце, но войне по-прежнему не видно конца, был налицо, и многие стали бояться, что она будет длиться вечно». Все это неожиданно кончилось для него, когда он был ранен во второй раз. После долгой поездки через оккупированную Россию он вернулся домой, чтобы найти ситуацию в Германии в начале 1916 года критической.
Когда после первого выздоровления Зорге добровольно вернулся к исполнению своего воинского долга, он чувствовал, что «для меня было бы лучше погибнуть, сражаясь на чужой земле, чем тонуть в дерьме дома». Но и в армии перед его взором предстала картина распада – непременного спутника надвигающегося поражения. «Общая атмосфера в моем полку была еще мрачнее и угрюмее, чем прежде, но многие люди проявляли явный интерес к политическим проблемам и вопросам окончания войны. Среди них росло понимание, что резкие и немедленные политические перемены – единственный способ для нас выбраться из этой трясины».
Сначала дискуссии были ограничены обсуждением возможностей окончания войны без полной капитуляции перед врагом. Много говорилось о долговременном решении всех проблем военной победой. Моральный дух в войсках был по-прежнему далек от точки капитуляции, но среди радикалов уже вовсю обсуждалась мысль о революции. Имена Карла Либкнехта, Розы Люксембург, левых социалистов, стоявших на антивоенных позициях, перестали быть пустым звуком для многих немцев. Германское правительство забрасывало войска пропагандистскими материалами, разъясняя долгосрочные цели Германии и подробно разбирая причины германских требований к другим странам. Но растущее число левых агитаторов внутри армии пользовалось каждым листком официальных бумаг, чтобы использовать его в качестве контроружия.
Когда Зорге лежал в госпитале после третьего ранения – два осколка от снаряда пробили кость, отчего у Зорге на всю жизнь осталась легкая хромота, – он был почти готов принять самую активную роль в битве за Германию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58