На голове носил твердую фетровую шляпу. Тюбетейку Динмухамед Нуриевич обычно надевал в дни крупных собраний, чтобы создавать пейзаж для кинохроники, в жизни же предпочитал европейский головной убор.
- Принципиально говоря, очень тебя понимаю, Петька, - сказал он юноше. - Бильярд иногда вызывает отрицательную реакцию, отрыжку вот здесь, под кадыком, если принципиально говорить. Я вспоминаю тогда про плантации белого золота. Тебе, Петька, надо ко мне в колхоз приехать. Я тебе сабзы дам, дыню дам, редиску дам, плов дам, кошму дам, мотоцикл дам, будешь с дочкой кататься. Динмухамед Нуриевич очень симпатизировал юноше, хотя тот выиграл у него довольно много денег.
Черноморская волна тем временем подкатывала все ближе и ближе к пляжу убитого нырка с бессильно болтающейся головой. При ближайшем рассмотрении можно было заметить, что камень попал ему не в голову, а перебил шею.
Вечером мы с Екатериной пошли в концерт. Так вдруг собрались, ни с того ни с сего. Гуляли по городу, увидели афишу "Вечер советской и зарубежной песни: лауреаты всесоюзного конкурса артистов эстрады Ирина Ринк и Владимир Капитанов в сопровождении вокально-инструментального ансамбля "Сполохи", Москва". Я вдруг подумал: может быть, там играют те самые лабухи, которых мы видели утром на пляже, в том числе и Серго? Интересно послушать, как сейчас играет Серго, да и вообще любопытно узнать, что сейчас собой представляет эстрада. Я пригласил Екатерину, и она неожиданно мигом согласилась. Впоследствии выяснилось, что про лабухов тех она к вечеру и думать забыла, и эстрада ее не очень интересовала, а просто она хотела продемонстрировать новое платье.
- Платье какое у вас удивительное, - сказал я и заметил, что она просияла.
- Дуров, - сказала она, - вы растете в моих глазах! Платье заметил!
Эстрада, честно говоря, не принесла нам никаких сюрпризов. Ирина Ринк была довольно хорошенькая и двигалась недурно, и если бы она не пела совсем, было бы приятно, но она пела, самозабвенно пела, просто упивалась своим маленьким голоском. Владимир Капитанов, напротив, очень оказался горластым. Наступательным своим баритоном он заглушал даже бит-группу, но, к сожалению, двигался он очень паршиво и был очень нехорошеньким - Владимир Капитанов. Наши шумные соседи с пляжа - Адик, Серго, Колумб, Шекспир и Дарвин, а также еще шестеро молодцов, - все были в униформе, в ярко-оранжевых длинных пиджаках, черные банты на шее. Играли они на трех гитарах, двух саксофонах, двух трубах, на барабане, рояле, скрипке, тромбоне плюс подключались, конечно, временами перкаши, кларнеты и электронная гармошка. Играли чистенько, скромненько, вполне репертуарно, такие гладенькие, послушные мальчики, что прямо и не узнать. Смешно было смотреть, как они, уходя в глубину и становясь тылами Ирины и Владимира, слегка подыгрывают содержанию очередной песни, вздыхают, или со значением переглядываются, или головами крутят в смущении, или еще как-нибудь жестикулируют. К примеру, солисты поют: Не надо печалиться, Вся жизнь впереди...
- и при этих словах бит-группа "Сполохи" ручками показывает - впереди, мол, впереди. Так, должно быть, по мысли их руководителя, осуществляется на сцене драматургия песни.
Лучшим среди них, конечно, был Серго. В двух-трех местах, где ему приходилось выходить вперед, он играл порывисто, резко, со свингом. Всякий раз, то есть именно два-три раза, я даже вздрагивал - так неожиданно это звучало среди детского садика "Сполохов". И Екатерина в этих местах чуть-чуть присвистывала. Так никто из них не мог играть, как Серго. Он и в те далекие времена, в кафе "Темп", считался хорошим саксофонистом, не гением, но "в порядке", а это в те времена, когда новые джазовые герои появлялись каждую неделю, было нелегко. Я вспомнил вдруг, что у него была любимая тема, эллингтоновская Solitude, и он, когда бывал в ударе, очень здорово на эту тему импровизировал, и знатоки даже переглядывались в мареве "Темпа", то есть чуть ли не приближали его к гениям, к тогдашним знаменитостям Козлову, Зубову, Муллигану. Вот даже какие подробности я вспомнил про этого седокудрого красавца Серго.
Я собирался этими воспоминаниями о Серго поделиться с Екатериной после концерта, но упустил момент и забыл, совсем забыл про этого Серго, отвлеченный скромным, малозаметным великолепием екатерининского нового платья. Конечно, я и не предполагал, что мы в этот вечер еще встретимся с альт-саксофонистом.
Мы гуляли по высокому бульвару над морем. Кипарисы и пальмы были слева освещены огнями гостиницы, а справа - созвездиями, молодым месяцем и бортовыми фонарями плавкрана, которые покачивались в кромешной темноте моря. Вечер был тихий, и пахло весной, но, как ни странно, не южной весной, а нашей русской бедной и тревожной весной. "Кому-то нужно даже то, что я вдыхаю воздух..." - так вспомнилось.
- Что, Дуров? - как будто услышала Екатерина.
Я повторил вслух.
- Вы к цирку, Дуров, конечно, не имеете отношения? - спросила она.
- К сожалению, никакого.
- А к артисту Льву Дурову?
- Увы, ни малейшего.
- Знаете, Дуров, я хотела вам сказать кое-что насчет вашего жанра. Я видела несколько раз эти представления... да-да, я знаю, что вас мало, не беспокойтесь, я видела как раз тех, кого вы имеете в виду, и вас в том числе... Так вот, знаете, мне это по душе, но временами посещает мыслишка: а не дурачат ли меня, не мистифицируют ли? В конце концов что это - клоунада, иллюзион, буфф или нечто серьезное, а если серьезное, то что же - пластика, цвет, звуковые куски, даже тексты? Все это как-то одиноко, периферийно, что ли... Есть ли какая-нибудь философия в вашем жанре?
- Ну и вопрос вы мне задали, Екатерина!
Я понимал уже, что не отшучусь, что придется как-то отвечать, как-то выворачиваться...
Что же мне ответить Екатерине, если я и себе-то не могу ответить? Если я и сам сомневаюсь в своем искусстве, да и в искусстве вообще, и перекатываюсь за рулем автомобиля с севера на юг, с запада на восток, будто бегу от своих сомнений. О, как я когда-то был уверен в силе и возможности искусства, а свой жанр вообще считал олимпийским даром, резонатором подземных толчков, столкновением туч, прорастанием семени, чуть ли не единственным оправданием цивилизации! Если бы тогда она спросила меня об этом! Сейчас я бегу, бегу, бегу и знаю, что так же, как я, бегут другие из числа пятнадцати. Все-таки надо что-то отвечать, и выхода нет - буду дурачиться.
Мы приближались к длинным полосам света, падавшим из высоких окон ресторана на асфальт. В этих полосах стояла куча людей и смеялась. Это были музыканты. Один из них - конечно, Серго - чуть отделился и протянул мне руку:
- Что же ты, старик, нос воротишь?
Я даже остолбенел от неожиданности. Неужели и он меня узнал? Ведь я всегда был для него только слушателем. Мы даже и не пили никогда вместе.
- Зазнался или не узнаешь? - спросил он.
- Нет, я тебя сразу узнал, - пробормотал я. - Но видишь ли, Сергей, столько лет прошло, а мы...
У него лицо чуть покривилось, - быть может, из-за упоминания о быстротечном времени.
- Помнишь "Темп"?
- Еще бы!
- Вот видишь, ничего из меня путного не вышло, хотя и прочили судьбу, сказал он легко и не без юмора. - Но ведь и ты, старик, как будто не вышел в дамки, а? О тебе тоже ничего не слышно... Так что мог бы и узнавать современников.
1 2 3 4
- Принципиально говоря, очень тебя понимаю, Петька, - сказал он юноше. - Бильярд иногда вызывает отрицательную реакцию, отрыжку вот здесь, под кадыком, если принципиально говорить. Я вспоминаю тогда про плантации белого золота. Тебе, Петька, надо ко мне в колхоз приехать. Я тебе сабзы дам, дыню дам, редиску дам, плов дам, кошму дам, мотоцикл дам, будешь с дочкой кататься. Динмухамед Нуриевич очень симпатизировал юноше, хотя тот выиграл у него довольно много денег.
Черноморская волна тем временем подкатывала все ближе и ближе к пляжу убитого нырка с бессильно болтающейся головой. При ближайшем рассмотрении можно было заметить, что камень попал ему не в голову, а перебил шею.
Вечером мы с Екатериной пошли в концерт. Так вдруг собрались, ни с того ни с сего. Гуляли по городу, увидели афишу "Вечер советской и зарубежной песни: лауреаты всесоюзного конкурса артистов эстрады Ирина Ринк и Владимир Капитанов в сопровождении вокально-инструментального ансамбля "Сполохи", Москва". Я вдруг подумал: может быть, там играют те самые лабухи, которых мы видели утром на пляже, в том числе и Серго? Интересно послушать, как сейчас играет Серго, да и вообще любопытно узнать, что сейчас собой представляет эстрада. Я пригласил Екатерину, и она неожиданно мигом согласилась. Впоследствии выяснилось, что про лабухов тех она к вечеру и думать забыла, и эстрада ее не очень интересовала, а просто она хотела продемонстрировать новое платье.
- Платье какое у вас удивительное, - сказал я и заметил, что она просияла.
- Дуров, - сказала она, - вы растете в моих глазах! Платье заметил!
Эстрада, честно говоря, не принесла нам никаких сюрпризов. Ирина Ринк была довольно хорошенькая и двигалась недурно, и если бы она не пела совсем, было бы приятно, но она пела, самозабвенно пела, просто упивалась своим маленьким голоском. Владимир Капитанов, напротив, очень оказался горластым. Наступательным своим баритоном он заглушал даже бит-группу, но, к сожалению, двигался он очень паршиво и был очень нехорошеньким - Владимир Капитанов. Наши шумные соседи с пляжа - Адик, Серго, Колумб, Шекспир и Дарвин, а также еще шестеро молодцов, - все были в униформе, в ярко-оранжевых длинных пиджаках, черные банты на шее. Играли они на трех гитарах, двух саксофонах, двух трубах, на барабане, рояле, скрипке, тромбоне плюс подключались, конечно, временами перкаши, кларнеты и электронная гармошка. Играли чистенько, скромненько, вполне репертуарно, такие гладенькие, послушные мальчики, что прямо и не узнать. Смешно было смотреть, как они, уходя в глубину и становясь тылами Ирины и Владимира, слегка подыгрывают содержанию очередной песни, вздыхают, или со значением переглядываются, или головами крутят в смущении, или еще как-нибудь жестикулируют. К примеру, солисты поют: Не надо печалиться, Вся жизнь впереди...
- и при этих словах бит-группа "Сполохи" ручками показывает - впереди, мол, впереди. Так, должно быть, по мысли их руководителя, осуществляется на сцене драматургия песни.
Лучшим среди них, конечно, был Серго. В двух-трех местах, где ему приходилось выходить вперед, он играл порывисто, резко, со свингом. Всякий раз, то есть именно два-три раза, я даже вздрагивал - так неожиданно это звучало среди детского садика "Сполохов". И Екатерина в этих местах чуть-чуть присвистывала. Так никто из них не мог играть, как Серго. Он и в те далекие времена, в кафе "Темп", считался хорошим саксофонистом, не гением, но "в порядке", а это в те времена, когда новые джазовые герои появлялись каждую неделю, было нелегко. Я вспомнил вдруг, что у него была любимая тема, эллингтоновская Solitude, и он, когда бывал в ударе, очень здорово на эту тему импровизировал, и знатоки даже переглядывались в мареве "Темпа", то есть чуть ли не приближали его к гениям, к тогдашним знаменитостям Козлову, Зубову, Муллигану. Вот даже какие подробности я вспомнил про этого седокудрого красавца Серго.
Я собирался этими воспоминаниями о Серго поделиться с Екатериной после концерта, но упустил момент и забыл, совсем забыл про этого Серго, отвлеченный скромным, малозаметным великолепием екатерининского нового платья. Конечно, я и не предполагал, что мы в этот вечер еще встретимся с альт-саксофонистом.
Мы гуляли по высокому бульвару над морем. Кипарисы и пальмы были слева освещены огнями гостиницы, а справа - созвездиями, молодым месяцем и бортовыми фонарями плавкрана, которые покачивались в кромешной темноте моря. Вечер был тихий, и пахло весной, но, как ни странно, не южной весной, а нашей русской бедной и тревожной весной. "Кому-то нужно даже то, что я вдыхаю воздух..." - так вспомнилось.
- Что, Дуров? - как будто услышала Екатерина.
Я повторил вслух.
- Вы к цирку, Дуров, конечно, не имеете отношения? - спросила она.
- К сожалению, никакого.
- А к артисту Льву Дурову?
- Увы, ни малейшего.
- Знаете, Дуров, я хотела вам сказать кое-что насчет вашего жанра. Я видела несколько раз эти представления... да-да, я знаю, что вас мало, не беспокойтесь, я видела как раз тех, кого вы имеете в виду, и вас в том числе... Так вот, знаете, мне это по душе, но временами посещает мыслишка: а не дурачат ли меня, не мистифицируют ли? В конце концов что это - клоунада, иллюзион, буфф или нечто серьезное, а если серьезное, то что же - пластика, цвет, звуковые куски, даже тексты? Все это как-то одиноко, периферийно, что ли... Есть ли какая-нибудь философия в вашем жанре?
- Ну и вопрос вы мне задали, Екатерина!
Я понимал уже, что не отшучусь, что придется как-то отвечать, как-то выворачиваться...
Что же мне ответить Екатерине, если я и себе-то не могу ответить? Если я и сам сомневаюсь в своем искусстве, да и в искусстве вообще, и перекатываюсь за рулем автомобиля с севера на юг, с запада на восток, будто бегу от своих сомнений. О, как я когда-то был уверен в силе и возможности искусства, а свой жанр вообще считал олимпийским даром, резонатором подземных толчков, столкновением туч, прорастанием семени, чуть ли не единственным оправданием цивилизации! Если бы тогда она спросила меня об этом! Сейчас я бегу, бегу, бегу и знаю, что так же, как я, бегут другие из числа пятнадцати. Все-таки надо что-то отвечать, и выхода нет - буду дурачиться.
Мы приближались к длинным полосам света, падавшим из высоких окон ресторана на асфальт. В этих полосах стояла куча людей и смеялась. Это были музыканты. Один из них - конечно, Серго - чуть отделился и протянул мне руку:
- Что же ты, старик, нос воротишь?
Я даже остолбенел от неожиданности. Неужели и он меня узнал? Ведь я всегда был для него только слушателем. Мы даже и не пили никогда вместе.
- Зазнался или не узнаешь? - спросил он.
- Нет, я тебя сразу узнал, - пробормотал я. - Но видишь ли, Сергей, столько лет прошло, а мы...
У него лицо чуть покривилось, - быть может, из-за упоминания о быстротечном времени.
- Помнишь "Темп"?
- Еще бы!
- Вот видишь, ничего из меня путного не вышло, хотя и прочили судьбу, сказал он легко и не без юмора. - Но ведь и ты, старик, как будто не вышел в дамки, а? О тебе тоже ничего не слышно... Так что мог бы и узнавать современников.
1 2 3 4