— подхватила Блинова. — А и корми, не укормишь. Хлеб-от и позалетошный, что в анбарах лежал, весь мышь потравила. Зайдешь, дак и в нос шибает. Было зерно, осталось мышье г…о.
— Ну, ты тоже скажешь! — снедовольничала Афинеева.
— Дак что ж, коли правда! Ить ево как ни назови, а в пирог не положишь! — решительно отрезала Блинова и вновь склонилась над головкою, ладя уместить крупную сверленую жемчужину в середину выпуклого золотого цветка.
— Юрий Данилыч жениться не заводит? — спросила Окатьиха. (И это был молчаливый разговор про Ивана. Младший явно начинал одолевать старшего во мнении, пока еще таком вот, бабском, но не с него ли все и начинается? Останься Юрий без наследника, — это все понимали, — княжить придет когда-то Ивану.)
— Году еще не прошло! — осторожно отозвалась Марья Бяконтова.
— Дак что год! Пока то да сё, и год минет. Князю без княгини как-то и несрядно кажет! — сказала Блинова.
— В Орде б не женился! Посадит ордынку нам на шею, — вздохнула Окатьиха.
— Как решит, так и свершит. Князь! — сурово отозвалась Протасьиха, не подымая глаз от шитья. Афинеева матка внимательно поглядела на хозяйку и покачала головой:
— Петр-от Босоволк все у ево в чести! — добавила она, не то спросив, не то подтвердив сказанное. Опять перемолчали. О том, что князь не мирволит Протасию, знали все.
— Была бы у Михайлы дочка повозрастнее, да оженить бы с Юрием-то Данилычем, и которам конец! — сказала, вздохнув, Окатьиха.
— Нет уж, Юрья Данилыча нипочем не смиришь, ни женой, ни казной, ни ратной грозой! — вновь подала голос Блинова.
— Не привез бы новой войны из Орды-то! — сказала Протасьиха. — Опять сыновей терять!
И это перемолчали. Только Афинеева пробормотала вполголоса:
— Не у тебя одной…
Блинова, однако, не уступила:
— Юрия тоже понять мочно! Княжество богатое, Переславль по праву даден, в отчину от Ивана Митрича. Данил Лексаныч, покойник, году только и не дожил до великого-то княженья. Нам ся того лишить обидно! У моево-то волости все тута, у Москвы, я для вас говорю!
Протасьиха мрачно оглядела Блинову. Подбородок у нее упрямо отвердел. Отмолвила:
— Мой Протасий Москву спас!
Рознь Юрьевых «новых» со «старыми» — приближенными покойного Данилы — грозила уже прорваться наружу. Пора было перевести разговор на другое, и тут вновь вмешалась Бяконтова:
— Не слыхали, митрополит-от нынче приедет?
— Иван Данилыч рек, что приедет, — ответила Блинова.
— Как ищо и заможет! Тамо, в Володимери, тоже немало ему забот! — все еще гневясь про себя, возразила Протасьиха.
— Баяли, едет на Москву! — поддержала Блинову Афинеева матка.
— Полюбилось ему у нас. Третий раз уж, и живет подолгу. Место тут тихо, после иных-то городов! — согласилась Марья Бяконтова.
— А красно говорит! — вздохнула Окатьиха, вспоминая Петра — высокого, большеглазого, полюбившегося ей с первого погляду. Протасьиха, которой разговоры о новом митрополите тоже были неприятны, как все, что хоть как-то связывалось с князем Юрием, перебила Окатьиху вопросом:
— А ты, Стеша, сына жанить не думашь?
— Офеню?
— Ну!
— Невесты все не присмотрим… — нерешительно протянула Афинеева.
— У меня есть одна на примете. Роду доброго и собой видная!
— Ктой-то? Кто? — заспрашивали подруги. — Маша Васильева? Саня Кочевых?
— Не она! И не она тож! — отвечала Протасьиха, довольная, что раззадорила подружек. — Угадайте, вот! — Сама помолчала, щурясь, перекусила нитку, подумала примеряясь к шитью, потом наклонилась к Афинеевой и сказала негромко: — Таньша Редегинская!
Боярыни ойкнули. Афинеева матка с сомнением покачала головой:
— Пойдет ли за моего-то?
— Я возьмусь, так высватаю! Ты преже со своим молодцом перемолви!
— Невеста хоть куда! — одобрила Блинова, на этот раз вполне соглашаясь с Протасьихой, и, показав руками около груди и бедер, добавила:
— Справная!
Порушенный было мир восстановился, и боярыни вновь согласно заговорили о детях, погоде, хозяйстве, браках и смертях, о том, что Валя Кочевая после первых родов очень раздалась в бедрах, а была девушкою такова тоненька, никто и помыслить не мог; что у боярина Александра всё не стоят дети, а старик Редегин, умирая, наказывал своим ни за что не делить вотчин… Разговаривая, боярыни продолжали рукодельничать, каждая свое, неспешно прикладываясь к чарам да изредка протягивая руку к блюду с закусками. Окатьиха не без гордости сказывала, что к ее дочери нынче трои послов приходили звать на беседу — толь дорога стала! А Марья Бяконтова вновь жаловалась на старшего сына, Елевферия, крестника княжича Ивана, который вовсе отбился от рук, ни игры, ни потехи сверстников ему не надобны, с отцом только и речи о праве да правде… «Боимся, что переучили ево! Иной порою словно блаженный какой!»
Протасьиха слушала и не слушала. Ей тоже хватало забот. В нынешнюю смутную пору нужно было не уронить чести своего рода — пото и собирала великих боярынь у себя! Нужно было женить второго, и последнего, теперь уже единственного сына, а там, ежели ратная пора придет, не спать ночей, молить Господа, да не попустил бы погинуть ихнему роду, ждать внуков и опять не спать, растить, лелеять, надеяться… Да не опалился бы князь Юрий на хозяина! (Почто, и верно, не Иван Данилыч князем?! Куда б спокойнее было!) Да не пал бы мор, огневица ли, да не сглазил бы кто — мало ли и без Петьки Босоволка завистного народу на Москве!
Расходились уже в глубоких потемнях. На улице толпы нищих и нищенок, нынче переполнявших Москву, кинулись впереймы, с жадно протянутыми руками. Кабы не слуги, и до хором не пробиться!
Марья Бяконтова, придя домой, сунула нос в горенку старшего сына. Олферка, сильно вытянувшийся за последний год (а все был невелик ростом, в родителя!), обернул к ней бледное сосредоточенное и какое-то не от мира сего лицо. Прозрачные глаза отрока с требовательной укоризной вперились в мать, руки нетерпеливо и неотрывно вцепились в раскрытую книгу.
— Ты что, мамо? — спросил Елевферий хрипловатым, ломающимся голосом. Светлая бородка клинышком уже опушала его щеки и островатый подбородок. Марья, намерившаяся было укорить сына за позднее ложенье, невесть с чего оробела и, проговорив: «Чти, чти, так зашла», попятилась вон из покоя. Только чтобы подольше. побыть со своим трудным и уже давно непонятным ей дитем, она сказала:
— Афинеева бает, митрополит скоро будет у нас, на Москве!
— Преосвященный Петр уже прибыл, — хриплым детским баском возразил Елевферий. — В Крутицах уже!
Бяконтова постояла, осмысляя, и, устыдясь, что сын и тут ведает больше ее, тихо вышла, прикрыв дверь. А отрок, вздохнув и сильно потерев глаза, вновь вперил очи в книгу. У него к митрополиту Петру была своя нужда. Ближайшим днем он порешил так или иначе, а побывать в Крутицах и поговорить с митрополитом, и уже просил о том своего крестного, княжича Ивана.
А Иван Данилыч этой ночью задержался в Крутицах. Петр приехал просто, без большой свиты, всего с несколькими клириками и с двумя десятками слуг
— необходимой охраной по нынешней голодной и разбойной поре. Снег еще не пал, и тележная тряска на выбоинах и колеях отвердевших осенних дорог порядком намяла ему бока. В тесаном невысоком покое с маленькими оконцами, сквозь которые только и виднелись мохнатые лапы сосен да путаница березовых ветвей, было тепло и тихо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
— Ну, ты тоже скажешь! — снедовольничала Афинеева.
— Дак что ж, коли правда! Ить ево как ни назови, а в пирог не положишь! — решительно отрезала Блинова и вновь склонилась над головкою, ладя уместить крупную сверленую жемчужину в середину выпуклого золотого цветка.
— Юрий Данилыч жениться не заводит? — спросила Окатьиха. (И это был молчаливый разговор про Ивана. Младший явно начинал одолевать старшего во мнении, пока еще таком вот, бабском, но не с него ли все и начинается? Останься Юрий без наследника, — это все понимали, — княжить придет когда-то Ивану.)
— Году еще не прошло! — осторожно отозвалась Марья Бяконтова.
— Дак что год! Пока то да сё, и год минет. Князю без княгини как-то и несрядно кажет! — сказала Блинова.
— В Орде б не женился! Посадит ордынку нам на шею, — вздохнула Окатьиха.
— Как решит, так и свершит. Князь! — сурово отозвалась Протасьиха, не подымая глаз от шитья. Афинеева матка внимательно поглядела на хозяйку и покачала головой:
— Петр-от Босоволк все у ево в чести! — добавила она, не то спросив, не то подтвердив сказанное. Опять перемолчали. О том, что князь не мирволит Протасию, знали все.
— Была бы у Михайлы дочка повозрастнее, да оженить бы с Юрием-то Данилычем, и которам конец! — сказала, вздохнув, Окатьиха.
— Нет уж, Юрья Данилыча нипочем не смиришь, ни женой, ни казной, ни ратной грозой! — вновь подала голос Блинова.
— Не привез бы новой войны из Орды-то! — сказала Протасьиха. — Опять сыновей терять!
И это перемолчали. Только Афинеева пробормотала вполголоса:
— Не у тебя одной…
Блинова, однако, не уступила:
— Юрия тоже понять мочно! Княжество богатое, Переславль по праву даден, в отчину от Ивана Митрича. Данил Лексаныч, покойник, году только и не дожил до великого-то княженья. Нам ся того лишить обидно! У моево-то волости все тута, у Москвы, я для вас говорю!
Протасьиха мрачно оглядела Блинову. Подбородок у нее упрямо отвердел. Отмолвила:
— Мой Протасий Москву спас!
Рознь Юрьевых «новых» со «старыми» — приближенными покойного Данилы — грозила уже прорваться наружу. Пора было перевести разговор на другое, и тут вновь вмешалась Бяконтова:
— Не слыхали, митрополит-от нынче приедет?
— Иван Данилыч рек, что приедет, — ответила Блинова.
— Как ищо и заможет! Тамо, в Володимери, тоже немало ему забот! — все еще гневясь про себя, возразила Протасьиха.
— Баяли, едет на Москву! — поддержала Блинову Афинеева матка.
— Полюбилось ему у нас. Третий раз уж, и живет подолгу. Место тут тихо, после иных-то городов! — согласилась Марья Бяконтова.
— А красно говорит! — вздохнула Окатьиха, вспоминая Петра — высокого, большеглазого, полюбившегося ей с первого погляду. Протасьиха, которой разговоры о новом митрополите тоже были неприятны, как все, что хоть как-то связывалось с князем Юрием, перебила Окатьиху вопросом:
— А ты, Стеша, сына жанить не думашь?
— Офеню?
— Ну!
— Невесты все не присмотрим… — нерешительно протянула Афинеева.
— У меня есть одна на примете. Роду доброго и собой видная!
— Ктой-то? Кто? — заспрашивали подруги. — Маша Васильева? Саня Кочевых?
— Не она! И не она тож! — отвечала Протасьиха, довольная, что раззадорила подружек. — Угадайте, вот! — Сама помолчала, щурясь, перекусила нитку, подумала примеряясь к шитью, потом наклонилась к Афинеевой и сказала негромко: — Таньша Редегинская!
Боярыни ойкнули. Афинеева матка с сомнением покачала головой:
— Пойдет ли за моего-то?
— Я возьмусь, так высватаю! Ты преже со своим молодцом перемолви!
— Невеста хоть куда! — одобрила Блинова, на этот раз вполне соглашаясь с Протасьихой, и, показав руками около груди и бедер, добавила:
— Справная!
Порушенный было мир восстановился, и боярыни вновь согласно заговорили о детях, погоде, хозяйстве, браках и смертях, о том, что Валя Кочевая после первых родов очень раздалась в бедрах, а была девушкою такова тоненька, никто и помыслить не мог; что у боярина Александра всё не стоят дети, а старик Редегин, умирая, наказывал своим ни за что не делить вотчин… Разговаривая, боярыни продолжали рукодельничать, каждая свое, неспешно прикладываясь к чарам да изредка протягивая руку к блюду с закусками. Окатьиха не без гордости сказывала, что к ее дочери нынче трои послов приходили звать на беседу — толь дорога стала! А Марья Бяконтова вновь жаловалась на старшего сына, Елевферия, крестника княжича Ивана, который вовсе отбился от рук, ни игры, ни потехи сверстников ему не надобны, с отцом только и речи о праве да правде… «Боимся, что переучили ево! Иной порою словно блаженный какой!»
Протасьиха слушала и не слушала. Ей тоже хватало забот. В нынешнюю смутную пору нужно было не уронить чести своего рода — пото и собирала великих боярынь у себя! Нужно было женить второго, и последнего, теперь уже единственного сына, а там, ежели ратная пора придет, не спать ночей, молить Господа, да не попустил бы погинуть ихнему роду, ждать внуков и опять не спать, растить, лелеять, надеяться… Да не опалился бы князь Юрий на хозяина! (Почто, и верно, не Иван Данилыч князем?! Куда б спокойнее было!) Да не пал бы мор, огневица ли, да не сглазил бы кто — мало ли и без Петьки Босоволка завистного народу на Москве!
Расходились уже в глубоких потемнях. На улице толпы нищих и нищенок, нынче переполнявших Москву, кинулись впереймы, с жадно протянутыми руками. Кабы не слуги, и до хором не пробиться!
Марья Бяконтова, придя домой, сунула нос в горенку старшего сына. Олферка, сильно вытянувшийся за последний год (а все был невелик ростом, в родителя!), обернул к ней бледное сосредоточенное и какое-то не от мира сего лицо. Прозрачные глаза отрока с требовательной укоризной вперились в мать, руки нетерпеливо и неотрывно вцепились в раскрытую книгу.
— Ты что, мамо? — спросил Елевферий хрипловатым, ломающимся голосом. Светлая бородка клинышком уже опушала его щеки и островатый подбородок. Марья, намерившаяся было укорить сына за позднее ложенье, невесть с чего оробела и, проговорив: «Чти, чти, так зашла», попятилась вон из покоя. Только чтобы подольше. побыть со своим трудным и уже давно непонятным ей дитем, она сказала:
— Афинеева бает, митрополит скоро будет у нас, на Москве!
— Преосвященный Петр уже прибыл, — хриплым детским баском возразил Елевферий. — В Крутицах уже!
Бяконтова постояла, осмысляя, и, устыдясь, что сын и тут ведает больше ее, тихо вышла, прикрыв дверь. А отрок, вздохнув и сильно потерев глаза, вновь вперил очи в книгу. У него к митрополиту Петру была своя нужда. Ближайшим днем он порешил так или иначе, а побывать в Крутицах и поговорить с митрополитом, и уже просил о том своего крестного, княжича Ивана.
А Иван Данилыч этой ночью задержался в Крутицах. Петр приехал просто, без большой свиты, всего с несколькими клириками и с двумя десятками слуг
— необходимой охраной по нынешней голодной и разбойной поре. Снег еще не пал, и тележная тряска на выбоинах и колеях отвердевших осенних дорог порядком намяла ему бока. В тесаном невысоком покое с маленькими оконцами, сквозь которые только и виднелись мохнатые лапы сосен да путаница березовых ветвей, было тепло и тихо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127