.. Ты что, обалдел, что ли?! Где ты находишься?! « Могу, потому что бываю резким. Но это опять же единичные случаи.
— Как вам работается на одной сцене с женой Ириной Николаевной, дочерью Катей и зятем Володей Ершовым?
— Когда я прихожу в театр, для меня нет дочки Кати, нет зятя Володи. Так можно только в газете написать. Для меня есть артист Владимир Ершов, есть актриса Екатерина Дурова, есть актриса Ирина Кириченко. И если ты обращал внимание, то на Катю и на Володю я ору и топаю ногами больше, чем на кого бы то ни было. Потому что у меня к ним, своим, гораздо острее претензии. Обычно в семье ведь срываешься на своих, на самых близких. Вот и все, что тут еще говорить? Нормально работается. Главное — я уже давно об этом сказал, — когда мы живы и работаем в театре, это называется семейственность со знаком «минус», а когда мы подыхаем, это называется династия с большим знаком «плюс». Почему никто не спрашивает: «Зачем сын шахтера полез в шахту? Для чего внук шахтера тоже готовится пойти в шахтеры?» Но как только речь заходит об артистах, начинается чертова буза: вот, у него дочка тоже пошла в театр!
— У меня сын учится музыке.
— А потому что он родился в семье музыканта. Он постоянно слышит музыку, слышит разговоры о ней, ориентируется в ее качестве, начиная с гаммы «до-ре-ми» и заканчивая отношением к классике и к музыке современной. То есть он уже сориентировался. Потому что ты не прешь на него, а тихонечко ведешь с женой разговор о том, кто такой Шостакович, кто такой Прокофьев и что такое Сюськин, «На-На» или Соня Мармеладкина. В семье Шостаковича и сын стал известным музыкантом. Сын Дунаевского, Максим, тоже прекрасный композитор и исполнитель. И что тут зазорного? Это же замечательно!
— Лев Константинович, расскажите о своей семье.
— Как ни странно, они очень не любят о себе где-то рассказывать и всегда избегают вмешиваться в мои интервью. Их просят, но они этого делать не любят. И не фотографируются, говорят: «Снимайте деда! При чем тут мы?» Поэтому у нас общих фотографий очень мало. Ирину Николаевну, к примеру, ни в одной телевизионной телепередаче не увидите, она просто избегает их. И интервью она тоже никогда не дает, хотя к ней часто обращаются. Она говорит: «Да при чем тут я? Я жена. Вы с ним разговаривайте, вам же Дуров интересен, а не я». У нас и Катька такая же, и Володя такой же. Володю вообще не втащить ни в одну передачу, ни в одно интервью, разве что только силой. Поэтому и я в рассказе о них буду скуп (смеется). Я тоже считаю, что это их дело и разговаривать надо с ними, а не со мной. Мы прожили с Ириной Николаевной сорок шесть лет и за это время ни разу не поссорились. Хотя вру — в молодости были две ссоры, которые очень хорошо запомнились. У меня вообще так в жизни складывается, что практически любая неприятность моментально превращается во что-то иное, как правило, в какую-то анекдотическую историю. Когда мы еще учились и я за Ирой только ухаживал, у нас был такой случай. Между нами по какому-то поводу произошла ссора. И вот выхожу я после этого из школы-студии и вдруг вижу: Ира размахивает руками, а перед ней стоит какой-то огромный мужчина — мне даже показалось, что он к ней пристает, хватает за руки. И я сразу, не разбирая ничего, подлетел к нему и засадил в челюсть! Его отбросило в сторону, потом он поднялся и с кавказским акцентом возмущенно произнес: «Что такое! Ты что, с ума сошел?! „ (Смеется.) Я ответил: «Да пошел ты! « И вид у меня был такой, что этот мужик быстро-быстро ретировался. А Ира мне говорит: «Ты с ума сошел! Он спрашивал у меня, где находится магазин «Российские вина“, а я ему пыталась объяснить! « Потом мы вместе, дико хохоча, шли по улице и жалели бедного дядю, который ни за что ни про что получил, и про нашу с ней ссору уже не вспоминали (смеется). А другой случай был такой. Мы с Ирой опять поссорились, она села в троллейбус и решила, стоя у дверей, что-то мне высказать. А двери в этот момент захлопнулись! Троллейбус тронулся, и она с прищемленным в дверях лицом все еще продолжала что-то бормотать (смеется)! Люди закричали: «Остановите троллейбус! Женщину прищемили! « Троллейбус остановился, и Ира выпала мне в руки. Потом мы тоже шли по улице и хохотали и с тех пор решили больше не ссориться, потому что все это может обернуться какой-нибудь новой глупостью (смеется)... Ну, что я могу еще добавить о близких? Я обожаю всех своих родных, своих детей, внуков, они для меня просто самые дорогие люди. Ради них, в общем-то, и живу. Вот я слышу, например, как некоторые говорят: «Дети ко мне еще за помощью обращаются! А ведь они уже взрослые! «, и не понимаю. Я всегда удивляюсь и думаю: боже мой, а к кому же еще они должны обращаться? И вообще, ради чего мы живем? Мы же ради своих детей живем, ради своих внуков. И я не представляю себе, как можно эгоистично сидеть и заботиться только о себе и собственном здоровье. Ты знаешь меня — мне вообще ничего не нужно, я что-то себе покупаю только тогда, когда это действительно необходимо. Сам понимаешь, это не жадность, мне на самом деле ничего не нужно, и моим ничего не нужно. Я всегда смеюсь, когда кто-то говорит про свою жену, что вот, мол, она от меня все чего-то требует и требует. Меня поражают причины ссор, которые возникают в других семьях: там что-то делят, тут чего-то друг от друга просят. Я никогда ни от кого ничего не требовал — ни от семьи, ни от друзей. Единственное, чего я боялся со стороны своих друзей, так это предательства. А что касается семьи, то тратить часть своей жизни на какие-то дурацкие разборки очень глупо. Я даже не представляю, что у меня может быть что-то подобное.
— Удивительно, но вот смотришь фильмы 50-х годов — что ни актер, так потрясающий. Сейчас это на вес золота.
— Я как-то кусочек маленький посмотрел, где Симонов играет Петра I. Это ж невозможно спокойно смотреть! Что за глаза! Что за лицо! Что за интонации! Выспренне играет? Да! Но это же такая глыба, такая мощь! Попробуй, переплюнь его — да никто! И слова говорятся шаблонные: «Дети мои! Был строг с вами, но строг не себе во благо, а во благо России! « И никуда не денешься! Вот эти огромные глаза, этот голос, эти интонации — великое искусство! Кто сейчас так сыграет? Никто. Потому что там было огромное внутреннее содержание. Актер знал, про что он играет.
— Так в чем же дело?
—Театр, как и вообще искусство, развивается параллельно с жизнью. Как только жизнь наша меняется, становится жесткой, так и искусство становится жестким. Телевидение лучше не включай! Включишь — с ходу на тебя удары, взрывы, кровь, выстрелы, мозги! Перед тобой телевизор — возьми и выключи!
— Лев Константинович, давайте не будем экспериментировать.
— Вот, говорят, театр — искусство коллективное. Но как ни странно, сейчас нужно не уступать и сохраняться индивидуально. Если ты когда-то соприкасался с истиной, предавать ее нельзя. Если ты работаешь с другим режиссером, у него своя манера, свой рисунок — работай, как он предлагает, но только помни: нельзя предавать то, во что ты верил и что на самом деле умел делать. Вот сейчас критики безумно хвалят некоторых режиссеров. А я не могу смотреть их спектакли, потому что это бесовщина и разрушение. Ну и куда же мы придем этими шагами, которыми сейчас шлепаем? Искусство не может идти от разрушения. Искусство — это созидание, это рождение в душе человека добрых и высоких чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Как вам работается на одной сцене с женой Ириной Николаевной, дочерью Катей и зятем Володей Ершовым?
— Когда я прихожу в театр, для меня нет дочки Кати, нет зятя Володи. Так можно только в газете написать. Для меня есть артист Владимир Ершов, есть актриса Екатерина Дурова, есть актриса Ирина Кириченко. И если ты обращал внимание, то на Катю и на Володю я ору и топаю ногами больше, чем на кого бы то ни было. Потому что у меня к ним, своим, гораздо острее претензии. Обычно в семье ведь срываешься на своих, на самых близких. Вот и все, что тут еще говорить? Нормально работается. Главное — я уже давно об этом сказал, — когда мы живы и работаем в театре, это называется семейственность со знаком «минус», а когда мы подыхаем, это называется династия с большим знаком «плюс». Почему никто не спрашивает: «Зачем сын шахтера полез в шахту? Для чего внук шахтера тоже готовится пойти в шахтеры?» Но как только речь заходит об артистах, начинается чертова буза: вот, у него дочка тоже пошла в театр!
— У меня сын учится музыке.
— А потому что он родился в семье музыканта. Он постоянно слышит музыку, слышит разговоры о ней, ориентируется в ее качестве, начиная с гаммы «до-ре-ми» и заканчивая отношением к классике и к музыке современной. То есть он уже сориентировался. Потому что ты не прешь на него, а тихонечко ведешь с женой разговор о том, кто такой Шостакович, кто такой Прокофьев и что такое Сюськин, «На-На» или Соня Мармеладкина. В семье Шостаковича и сын стал известным музыкантом. Сын Дунаевского, Максим, тоже прекрасный композитор и исполнитель. И что тут зазорного? Это же замечательно!
— Лев Константинович, расскажите о своей семье.
— Как ни странно, они очень не любят о себе где-то рассказывать и всегда избегают вмешиваться в мои интервью. Их просят, но они этого делать не любят. И не фотографируются, говорят: «Снимайте деда! При чем тут мы?» Поэтому у нас общих фотографий очень мало. Ирину Николаевну, к примеру, ни в одной телевизионной телепередаче не увидите, она просто избегает их. И интервью она тоже никогда не дает, хотя к ней часто обращаются. Она говорит: «Да при чем тут я? Я жена. Вы с ним разговаривайте, вам же Дуров интересен, а не я». У нас и Катька такая же, и Володя такой же. Володю вообще не втащить ни в одну передачу, ни в одно интервью, разве что только силой. Поэтому и я в рассказе о них буду скуп (смеется). Я тоже считаю, что это их дело и разговаривать надо с ними, а не со мной. Мы прожили с Ириной Николаевной сорок шесть лет и за это время ни разу не поссорились. Хотя вру — в молодости были две ссоры, которые очень хорошо запомнились. У меня вообще так в жизни складывается, что практически любая неприятность моментально превращается во что-то иное, как правило, в какую-то анекдотическую историю. Когда мы еще учились и я за Ирой только ухаживал, у нас был такой случай. Между нами по какому-то поводу произошла ссора. И вот выхожу я после этого из школы-студии и вдруг вижу: Ира размахивает руками, а перед ней стоит какой-то огромный мужчина — мне даже показалось, что он к ней пристает, хватает за руки. И я сразу, не разбирая ничего, подлетел к нему и засадил в челюсть! Его отбросило в сторону, потом он поднялся и с кавказским акцентом возмущенно произнес: «Что такое! Ты что, с ума сошел?! „ (Смеется.) Я ответил: «Да пошел ты! « И вид у меня был такой, что этот мужик быстро-быстро ретировался. А Ира мне говорит: «Ты с ума сошел! Он спрашивал у меня, где находится магазин «Российские вина“, а я ему пыталась объяснить! « Потом мы вместе, дико хохоча, шли по улице и жалели бедного дядю, который ни за что ни про что получил, и про нашу с ней ссору уже не вспоминали (смеется). А другой случай был такой. Мы с Ирой опять поссорились, она села в троллейбус и решила, стоя у дверей, что-то мне высказать. А двери в этот момент захлопнулись! Троллейбус тронулся, и она с прищемленным в дверях лицом все еще продолжала что-то бормотать (смеется)! Люди закричали: «Остановите троллейбус! Женщину прищемили! « Троллейбус остановился, и Ира выпала мне в руки. Потом мы тоже шли по улице и хохотали и с тех пор решили больше не ссориться, потому что все это может обернуться какой-нибудь новой глупостью (смеется)... Ну, что я могу еще добавить о близких? Я обожаю всех своих родных, своих детей, внуков, они для меня просто самые дорогие люди. Ради них, в общем-то, и живу. Вот я слышу, например, как некоторые говорят: «Дети ко мне еще за помощью обращаются! А ведь они уже взрослые! «, и не понимаю. Я всегда удивляюсь и думаю: боже мой, а к кому же еще они должны обращаться? И вообще, ради чего мы живем? Мы же ради своих детей живем, ради своих внуков. И я не представляю себе, как можно эгоистично сидеть и заботиться только о себе и собственном здоровье. Ты знаешь меня — мне вообще ничего не нужно, я что-то себе покупаю только тогда, когда это действительно необходимо. Сам понимаешь, это не жадность, мне на самом деле ничего не нужно, и моим ничего не нужно. Я всегда смеюсь, когда кто-то говорит про свою жену, что вот, мол, она от меня все чего-то требует и требует. Меня поражают причины ссор, которые возникают в других семьях: там что-то делят, тут чего-то друг от друга просят. Я никогда ни от кого ничего не требовал — ни от семьи, ни от друзей. Единственное, чего я боялся со стороны своих друзей, так это предательства. А что касается семьи, то тратить часть своей жизни на какие-то дурацкие разборки очень глупо. Я даже не представляю, что у меня может быть что-то подобное.
— Удивительно, но вот смотришь фильмы 50-х годов — что ни актер, так потрясающий. Сейчас это на вес золота.
— Я как-то кусочек маленький посмотрел, где Симонов играет Петра I. Это ж невозможно спокойно смотреть! Что за глаза! Что за лицо! Что за интонации! Выспренне играет? Да! Но это же такая глыба, такая мощь! Попробуй, переплюнь его — да никто! И слова говорятся шаблонные: «Дети мои! Был строг с вами, но строг не себе во благо, а во благо России! « И никуда не денешься! Вот эти огромные глаза, этот голос, эти интонации — великое искусство! Кто сейчас так сыграет? Никто. Потому что там было огромное внутреннее содержание. Актер знал, про что он играет.
— Так в чем же дело?
—Театр, как и вообще искусство, развивается параллельно с жизнью. Как только жизнь наша меняется, становится жесткой, так и искусство становится жестким. Телевидение лучше не включай! Включишь — с ходу на тебя удары, взрывы, кровь, выстрелы, мозги! Перед тобой телевизор — возьми и выключи!
— Лев Константинович, давайте не будем экспериментировать.
— Вот, говорят, театр — искусство коллективное. Но как ни странно, сейчас нужно не уступать и сохраняться индивидуально. Если ты когда-то соприкасался с истиной, предавать ее нельзя. Если ты работаешь с другим режиссером, у него своя манера, свой рисунок — работай, как он предлагает, но только помни: нельзя предавать то, во что ты верил и что на самом деле умел делать. Вот сейчас критики безумно хвалят некоторых режиссеров. А я не могу смотреть их спектакли, потому что это бесовщина и разрушение. Ну и куда же мы придем этими шагами, которыми сейчас шлепаем? Искусство не может идти от разрушения. Искусство — это созидание, это рождение в душе человека добрых и высоких чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47