Илья Абрамович извлек из нагрудного кармана книжечку, оказавшуюся весьма ветхой, и в охотной сосредоточенности принялся перевертывать замусоленные исписанные листки туда и сюда, хмыкая и покрякивая. Занятие окончилось тем, что он уставил глаза на Пенцова и, внушительно двинув ими под изломом пробитых сединою темных бровей, с силой кивнул. В кивке было что-то грозное.
- Соберем! - с категоричностью сказал Илья Абрамович.
Валтасар как-то странно осмотрительно, словно ощущая тревожную помеху, обогнул письменный стол и сел за него.
- Арно, подумай и скажи... Хотел бы ты жить у меня и Марфы? Жить как родной сын?
Мое сердце стукнуло, неожиданным выстрелом кинув кровь в виски. Меня облило неистовство возбуждения, похожее на взрыв, с каким открылась брешь в том сумеречном, что окружило меня и бессрочно - после смерти матери, - в том, что я потом называл то угрюмой негой хищничества, то трусливым сладострастием лжи. Близость прорыва вызывала безотчетную уверенность в блаженстве, которым не может не быть все, что ждет за ним. Только так и могло выразиться сопротивление настоящему.
Но все равно я запомнил токи чего-то неуследимого, что можно назвать присутствием предчувствий, которое не давалось сознанию восьмилетнего. Горе от известия о смерти матери тоже никуда не делось, и я сидел в терпком ознобе угнетенно-повышенного жизнеощущения.
Передо мной был Валтасар, который предполагал ответ, но сохранял покорное напряжение, и я кивнул, невольно последовав примеру Ильи Абрамовича.
Тот вскочил и, пока Пенцов выходил из-за стола, схватил мои руки и потряс их. Затем Валтасар слегка сжал ладонями и погладил мои плечи. Илья Абрамович торопливо говорил в накале растроганности:
- Я вижу более глубокое... вырвать из нравственных нечистот и не только дать тепло, но сберечь чистоту для истинного, для прекрасного! Предпосылка счастья - незамаранность первой близости... - он сердито смутился и сменил тон на трезво-хлопотливый: - Мы мобилизуем! Обегу всех, в ком есть искра...
Он действительно мобилизовал. Сам залез в долги, даже продал что-то из своего небогатого имущества. И я был выкуплен.
9.
После влажного бриза возобновился зной. Напал с рассвета - мы взмокли с Бармалем по пути в школу; с первого же урока класс изнывал, на переменах только и поминали купание.
Придя из школы, мы застали во дворе всю нашу компанию, готовую к походу на пляж.
- Опять будешь три часа жрать?! - закричал мне Гога. - Бери куски с собой - катим!
Он повез меня на велосипеде. Мы катили наезженной колеей по степи, компания валила следом: сперва Гога не слишком от нее отрывался, наконец не вытерпел, нажал на педали - мы понеслись.
Сколько раз за шесть лет я преодолел эту дорогу! Когда ни у кого не случалось велосипеда, на середине пути меня взваливал на спину Саня Тучный. Восседая на нем, я вдохновенно развлекал друзей:
- Ночь, короче, страшная до бешенства, темень, ветрище! Лезем мы с Валтасаром по болоту (компания прекрасно знает - мы с Валтасаром сроду не бывали ни на каком болоте), лезем... и вдруг что-то белое спускается. Да... Воздушный шар. Вот... А с него... с него...
- Ну? - поторапливает Тучный; всем занятно, что же такое я преподнесу.
- С шара, короче, - два человека. И собака. Только такая, как бы сказать, собака... что вообще даже и не собака... А робот такой. Вот. Но на самом деле и не робот. Короче, это те два человека думают, что робот... а он... а это - пришелец с другой планеты... Оборотень как бы. Он их заманивает...
Компания шагает некоторое время молча, я с усердной поспешностью приискиваю продолжение посногсшибательнее.
- Толкай дальше! - требует Саня. - Не сачкуй.
За мое фантазерство я авторитет во дворе - оказался схватчивым учеником Черного Павла. Недаром я его любимый слушатель. И еще я неупиваемо читаю. Мне дарят книги, книги - Валтасар, его друзья.
* * *
Мое тринадцатилетие приехали отпраздновать несколько человек из тех, что выкупили меня. На крупной голове Ильи Абрамовича залихватски сидела барашковая папаха. Он как-то шало сорвал ее, и полуседые чуть влажные кудри встопорщились, поблескивая при электрическом свете.
Илья Абрамович Вульфсон когда-то жил в Ленинграде, писал сценарии для кино. В тридцать пятом году его посадили. Пару лет спустя, в лагере, узнал: расстреляли его жену; она была ученый-орнитолог. Средний сын погиб на войне, погибла и дочь - пошла на фронт добровольцем. Старший сын, видный экономист, был из-за слабого зрения негоден к военной службе. Пережил блокаду. Его расстреляли по "ленинградскому делу".
Когда при Хрущеве Илью Абрамовича выпустили из лагеря, ему, разумеется, не подумали возвратить жилплощадь в Ленинграде. Удалось устроиться преподавателем института в городе близ Каспия.
Илья Абрамович не снял башмаки с калошами, а ловко выпрыгнул из них, не заметил предложенные тапки и живо пошел ко мне в серых шерстяных носках. Поцеловав меня в обе щеки, улыбнулся какой-то длинной, хитрой полуулыбкой, будто предвкушая подковырочку:
- Как звали полицейского, который преследовал Жана Вальжана?
Я ответил, и вопросы посыпались. Затем "Отверженные" Гюго уступили место всемирной истории...
Илья Абрамович со значительностью взглянул на других гостей и объявил громким шепотом:
- Выкупленный стоит потраченных денег!
Гость, которого звали Зямой и чье лицо было нетерпеливо-внимательно, сняв очки, раскрыл глаза так, что над радужкой обнажились полоски белков.
- Прямолинейно, однако...
Валтасар, помогавший Марфе расставлять на столе тарелки, объяснил: со мной "с самого начала не кокетничали на предмет больных вопросов", и я моей серьезностью и неболтливостью доказал верность выбранного подхода.
- Он допущен к темам... - поведал обо мне Валтасар и, выжидательно помолчав, опустился на табуретку.
Зяма скептически поджал губы и вдруг задал мне вопрос:
- Кто такой Сталин?
Я, через силу умеряя страстность, ответил:
- Властолюб, который заставил диктатуру служить себе! Его сделало насилие, оно давало ему топтать народы!
Мой экзаменатор оценил:
- Уровень! - и, сидя, отвесил полупоклон Пенцову. - Поздравляю! - затем опять обратился ко мне, дружески-ироничный: - Но, мой юный Арно, остерегитесь сладенькой водички толстовства! Без насилия нет борьбы, а без борьбы мы не переделаем мир. Лишь революционная диктатура сокрушает угнетателей. А ренегату Сталину противостоит сам Маркс, противостоит гениальный практик Ленин.
Зяма носит фамилию матери; его отец, знаменитый командарм, был расстрелян по приказу Сталина. Сын считает себя верным ленинцем. По его мнению, Сталин - предатель, извративший марксизм-ленинизм. Например, то, что ликвидировали зажиточных крестьян, так называемых кулаков, есть широкомасштабное государственное преступление. Зажиточные крестьяне должны были мирно врасти в социализм.
- На столе сейчас высилась бы во-о-т такая горка белого хлеба!..
Валтасар встал с табуретки: - Сядьте! - протянул он руки, что вышло несколько картинно, и усадил гостя на свое место, хотя тот перед тем удобно сидел на стуле. - Страна, - продолжил Пенцов с вымученной сдержанностью, живет такой жизнью, что немыслимо размышлять о чем ином, как не о хлебе и о жестокости. Закоренело аморальный тип работает старшим воспитателем: я знаю, хотя и бездоказательно, что он тайком живет с девочками-подростками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20