А один лупит себя кулаком в грудь, сам весь цепями обмотан и
кричит отчаянно: "Я не я, и корова не моя!"
В общем, чистый конец света.
Данило обмер весь, пал с лавки ничком и пополз по-пластунски, как под
пулеметным огнем, к печке, где Иван лежит, стал на колени и кричит:
"Спасай, Ваня, я чертей к нам в избу принес!"
Ивану в первый момент спросонья тоже не по себе стало. Потом смекнул,
что дело тут нечисто: скакать скачут, а стол не сворачивают. Он Даниле и
говорит: "Данилушко, не горюй так, это не черти, а одна видимость; вот как
кум Родион давеча про ученого рассказывал."
Успокоил Данилу, смотрят представление. Черти покричали-покричали, да
назад в коробку и убрались. Опять тихо стало. Данило сидел-сидел, как
плюнет:
"Одно слово - галантерея!"
"Да ведь ты сам, Данилушко, говорил - раз люди сделали, так не может
быть, чтобы зря. Вот нам эта штука и случилась, чтоб мы поняли - зачем она
в мире нужна".
На следующий день долго они с галантереей возились, но орешек
крепкий. Не хотят черти из коробки вылезать. Пошли Иван с Данилой потом -
к вечеру - по грибы, вернулись поздно, про коробочку-то и забыли. Ночью
опять просыпаются - крик, гвалт, черти по двору скачут. За голову
схватились - а ну хозяина напугают, вдруг от удивления заболеет. Бегом во
двор, а на дворе прямо цирк. Черти под деревом выкобениваются, а у сарая
хозяин на корточках сидит - смотрит. А потом как захохочет, повалился на
землю, за живот держится. Кончили черти свой хоровод, хозяин ждет - еще
хочет. А черти и носа не кажут. Тогда хозяин забурчал что-то себе под нос,
сел к коробке и начал там что-то шебуршать - глядь, и опять все зашумело,
закричало. Он опять сидит, хохочет. И только черти устанут, он опять их из
коробки выгоняет - пляшите, дескать. Потом коробку взял, и с довольным
бурчанием поволок к себе в лес.
Переглянулись Иван с Данилой, и тоже довольные спать пошли. Нашлось и
галантерее дело - хозяина веселить, да, верно, и не только хозяина, а всю
лесную братию.
Лежат Иван с Данилой, засыпают, представляют себе - сидит сейчас на
полянке разный лесной народ, а перед ним черти пляшут, как в театре. Потом
Данило говорит:
"Иванушка, а Иванушка..."
"Что, Данилушко?"
"А вот я все думаю - как же ты совсем чертей этих не испугался? А
вдруг бы они настоящие были?"
"Да нет, Данилушко, черти на самом деле все как один видимость. Мы
им, если их испугаемся, сами силу даем. А не дать им силу - так они и есть
одна галантерея."
Возвращается Иван из леса, видит - Данило сидит у дерева, смотрит
вокруг и плачет.
"Что с тобой, Данилушко?"
Тот слезы стирает, улыбнуться хочет - не выходит.
"Не получится, Ваня, у меня об этом сказать, да ведь и ты все видишь.
Стоят деревья вокруг, солнышко заходит - и не могу, плачу, душа из меня
прочь рвется. И сам думаю - куда рвется? А вон, видишь, облака наверху
белые какие, да как высоко - и такое у меня понимание, когда гляжу на них,
что мы с домом родным разлучены; словно бы там мы должны быть, а не здесь.
Да и есть мы, наверное, там, а здесь только часть наша ходит, как в
командировке. А опущу глаза - деревья любимые стоят, трава растет, дом наш
стоит - каждое бревнышко свое, каждую веточку на дереве, как ребенка,
готов на руках таскать, росой отпаивать - и как будто вот все оно, под
руками - ан нет, отделено от нас и как будто обреченное какое, только ему
до этого и дела нет, оно с этим званьем на свет выросло - а у меня внутри
все переворачивается. А ведь красотища какая - век бы всю эту землю на
руках носил, целовал да к сердцу прнижимал; вот поверишь, нет, Ваня,
умереть захотелось, самому в землю эту лечь, лишь бы только она через это
живой осталась, от нас не отделенной, чтобы мы ее, как свое тело,
чувствовали, а она - нас. А как вместе на все гляну - и небо тут, и земля,
и я посередине сижу - то и вообще ни одного слова про это не выдумано -
только слезы из глаз. И горе в этом себе чувствую неизведанное, и сладость
в этом несказанная, тесно сердцу в теле моем, хочет оно со всем этим миром
слиться и обнять его". Замолк Данило, слезы на щеках, руками виновато
разводит, на Ивана, как на мать родную, смотрит с просьбой:
"Прости, Ваня, видишь - не сказать мне обо всем этом". Обнял Иван
Данилу, к груди прижал - пусть плачет, надо ему. Стоят, а под ногами
земля, вокруг деревья, а над ними небо. И нечего тут больше сказать.

А то вдруг приехали к Ивану с Данилой индийские йоги. Один ногу за
ухо засунул, другой ходит узлом завязаный, третий сердце остановил и все
время электрические лампочки жует. Остальные еще пуще; и все при этом в
чалмах, голые и намазаны подсолнечным маслом.
Главному лет пятьдесят, носят за ним раскладушку, раскладушка вся
гвоздями утыкана - так он, прежде чем сесть, по гвоздям пальцем проводит,
чуть что не так - хлобысть слуге по лбу, зачем, дескать, дал гвоздю
притупиться; и пока тот гвоздь обратно не заточат - ни за что не сядет.
Иван с Данилой тоже в грязь лицом не ударяют, быстро белую скатерть
на стол, орешки разные да ягодки - встречают зарубежных гостей.
Сели за стол, ведут умные беседы. "У нас, в Индии, главный
рассказывает, все давно уже вышли в астрал. Редко кого на улице встретишь,
да и те приезжие. Теперь выводим в астрал коров. Думаю, что к концу
столетия вывод коров будет окончательно завершен. Тогда начнем новую
жизнь".
А йоги все нагнулись над столом, пьют носом чай и кивают - все,
дескать, так и есть.
"А еще, продолжает главный, есть у нас великая река Ганга. Мы у нее
соединили начало с концом, теперь течет по кругу. Построили священную
электростанцию с вечным двигателем. Теперь расставляем по всей стране
магнитофоны, чтобы из-под каждого камня звучал магический слог Ом..."
Йоги как один продолжают носом хлебать чай, а ртом мычат - Ом,
дескать.
"А еще, говорит главный, совершенно преодолели сопротивление материи.
Можем вверх ногами проходить сквозь каменную стену..."
"А сквозь деревянную?" - спрашивает Данило.
"Запросто, говорит главный, где тут у вас стена?"
Показали им стену сарая, они вверх ногами сквозь нее прошли и исчезли
- наверное, в астрал. Главный на прощание оставил визитную карточку с
рабочим телефоном. На карточке написано -
ГУРУ ШРИ МАХАБРАХМАН ЕВДОКИМ ПЕТРОВ.
Поглядели Иван с Данилой на карточку, пожали плечами и отдали на
всякий случай хозяину. Ему тут виднее.

Налетело на солнце облачко. Сделалось в природе пусто; то есть не
пусто, а как бы затаенно. Деревья и трава - все свои секреты при себе
держат.
Унеслось облачко. И снова все вокруг - полной чашей. И каждый секрет
вдруг стал тем, чем всегда и был, - у каждого - своим, особенным голосом.
И все эти голоса вместе беззвучно поют о радости того, как мы все живем.
Сидит Иван на крылечке, и душой, и телом к этой радости причастен.
Данилы нет, Данило в город уехал. Был ему утром таинственный зов,
собрал в мешочек понемногу всяких корешков целебных да орехов и ушел. Иван
дрова поколол, по огороду походил, теперь просто сидит. Слушает музыку
могучую - деревья под ветром шумят, солнышко кожей впитывает;
1 2 3 4 5 6 7