https://www.dushevoi.ru/products/dushevye-dvery-steklyannye/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Далее судьба диверсантов сложилась трагически, все они погибли, и подозревали, что их провалил именно этот немец. Теперь, спустя четверть века, вину за его "внедрение" возложили на Карпюка. Поистине доброта наказуема.
В этом последнем случае Карпюк не знал, как защищаться, - нигде ни свидетелей, ни документов. Тут уж ни Омельянович, ни Польша не могли помочь. Он стал мрачным, издерганным, даже подозрительным по отношению к немногим друзьям, перестал ездить в Минск и много писал в различные инстанции, ответа из которых вряд ли получал. Единственный человек, к мнению которого он продолжал прислушиваться, был Борис Клейн.
Как-то я сидел дома, что-то писал, когда в окно постучал Карпюк (квартира была на первом этаже). Я вышел на улицу, и Карпюк спросил: "Борис не звонил?" - "Нет, не звонил. А в чем дело?" - "А в том, что его с утра вызвали в горком и до сих пор нет. Пойдем в парк, там подождем".
Это была скверная новость. Мы молча прошли в парке к старинной, полуразрушенной церкви Коложи, сели под кустом на обмежке. Клейн знал это место и должен был прийти. Мы молча ждали.
Он и в самом деле пришел, может, часа через два. Уже вечерело, Борис устало опустился рядом. "Ну, все пропало. Исключили и меня... Сняли с работы, отнимут кандидатский диплом. Теперь я - ничто..."
Но что случилось? И что причиной тому?
Началось, оказывается, не сейчас - довольно давно, о чем Борис не догадывался и не подозревал даже. При всей его рассудительности и осторожности угодил в неожиданную западню, из которой вряд ли возможно было найти выход.
Кандидатскую диссертацию Клейн защищал в Вильнюсском университете, научным руководителем у него был уважаемый литовский профессор Ш. В то время как раз развернулась борьба с литовским национализмом, и Клейн услышал, что его руководителя уволили с работы и, кажется, собираются исключить из партии. Клейн, возвращаясь из Ленинграда в Гродно, навестил профессора. Оставалось немного времени между поездами, и бывший аспирант хотел утешить своего руководителя, высказать сочувствие. Они неплохо поговорили в тот вечер и, обнявшись, расстались. По дороге в Гродно Клейн все переживал за профессора, думал, как ему помочь. Пожалуй, и профессор, оставшись в своей вильнюсской квартире, не имел злого намерения против гостя, но испугался, что его бывший аспирант подослан белорусским КГБ, записал их разговор и донесет в литовскую безопасность. Неизвестно сколько времени пробыв в тягостных размышлениях, профессор решил опередить белорусского "агента" и сам написал об их крамольной беседе. Литовский КГБ переслал важную информацию в Минск. Минская безопасность отдала соответствующее распоряжение Гродненской. Операция слежки началась.
Следили основательно, не торопясь. Пока доцент Клейн читал студентам историю КПСС, шла систематическая перлюстрация его переписки, запись разговоров с друзьями, родственниками, даже с женой на кухне. Так что относительно разговоров, признался Борис, полная адекватность, никаких натяжек. Особенно в отношении "группы Быкова - Карпюка", а также братской помощи Чехословакии, которую коммунист Клейн где-то назвал оккупацией. Ошеломленный Клейн не знал, как и оправдываться. Его, как и Карпюка, исключили единогласно с многозначительной формулировкой - "за перерождение". Почти автоматически он потерял место доцента и вскоре вынужден будет сдать кандидатский диплом.
"И ты поднимешь руки? Капитулируешь перед этими душегубами? Ты же мне что советовал - дергаться насколько возможно. Так дергайся, пиши! Не спи в шапку!" - сердито отчитывал его Карпюк. Сам он уже немало надергался, правда, пока без ощутимого результата. Теперь будут дергаться вдвоем. Хотя вдвоем им вряд ли позволят, потому что вдвоем - это уже групповщина, за которую полагалась еще более строгая статья.
В тот же день вечером мне кто-то позвонил и тихонько посоветовал держаться подальше от моих двух друзей. Потому как они могут утопить и меня. В это я слабо поверил, но прежнее желание встречаться-общаться померкло. Я оставался один. И порадовался тогда, что в свое время избежал членства в партии, теперь меня исключать неоткуда.
Клейн дергался, писал, хлопотал, подавал апелляции. Прошел все круги Дантова ада. Не знаю, признался ли в чем Борис, но никакое признание не облегчило бы его незавидную судьбу. Синхронно с парторганами и КГБ работали все кафедры, ученые советы, ректораты и ВАКи, которые оперативно лишили его преподавания, диплома кандидата исторических наук. Я чувствовал себя очень неопределенно, рассказывал о гродненских драмах, где только было возможно, - друзьям, знакомым, начальству. Любопытно, как многие относились к моим драматическим повествованиям. Обычно внимательно выслушав, делали недолгую паузу и глубокомысленно изрекали: "Кто его знает? Все-таки там что-то есть. Иначе бы не исключили". Редко кто выражал гнев или хотя бы сочувствие. Как-то обратился к секретарю ЦК по идеологии А. Кузьмину. Тот с привычной озабоченностью выслушал, согласился, что Клейн умный ученый, наверно, хороший человек, и - все. Я понял, что есть силы, властью над которыми секретарь ЦК не обладает. Скорее, они обладают властью над ним.
Спустя недолгое время историк Клейн оказался на городской овощной базе, где несколько месяцев таскал ящики с картошкой, свеклой и морковкой. Но суда над ним не было. Это было понято как хороший знак, почти наступление поры либерализма. И в самом деле, какие-то сдвиги произошли и в деле Карпюка, которого неожиданно вызвали на бюро ЦК КПБ.
Значительно позже, когда несколько улеглись разоблачительные страсти, а в начальственных кабинетах сменились хозяева, прошел слух, что Карпюка спас Машеров. На заседании бюро ЦК, где рассматривалась его апелляция, двое из членов бюро проголосовали за исключение, а двое (Кузьмин и Аксенов) - за строгий выговор. Машеров вроде бы воздержался, что дало основание дело Карпюка отложить в долгий ящик. В конце концов ограничились строгачом, это сохранило Карпюку свободу, а по прошествии года и вовсе сделало безгрешным. Карпюк постепенно пришел в себя, много работал, написал несколько романов, в том числе один - на религиозную тему.
С началом перестройки многое в стране стало меняться, появилась тенденция переоценки недавнего прошлого. Карпюк, разумеется, не упустил возможности обратиться к подавляемой прежде правде и напечатал несколько мемуарных очерков о послевоенных событиях на Гродненщине. Не учел, однако, насколько живуч мстительный реваншизм провинции, как глубоко засела в партийных рядах чекистская потребность разоблачать и карать. В ответ на карпюковскую правду о постыдных методах послевоенной коллективизации те, кто ее осуществлял, выступили с новыми обвинениями в "старых преступлениях" автора очерков. Местные власти под давлением ветеранов "колхозного движения" создали комиссию по проверке личности Карпюка - опять с разоблачительным уклоном. Минский официоз поддержал гродненскую инициативу сыска, снова зазвучали старые обвинения в искажении "правды войны и коммунистического строительства", опять принялись перетряхивать биографию автора, с патологическим сладострастием раскапывая там "темные пятна". В этот раз Карпюк, похоже, готов был утерять присущую ему, выработанную за годы выдержку и обратился в суд с иском о защите чести и достоинства.
1 2 3 4 5 6 7
 интернет магазин сантехники Москва недорого 

 плитка для ванной 25х40