«Виллис» проскрежетал бортом о стену дома. «Студебекер» пролетел мимо. Из кузова висели руки, ноги, чья-то перебинтованная голова билась о хлопающий незакрепленный задний борт.
– За ним!.. – скомандовал Станишевский.
Зайцев мгновенно развернулся и погнал «виллис» за «студебекером».
– Гони, таксист московский! – закричал Санчо Панса и встал в полный рост, придерживаясь за плечи Станишевского. – Гони быстрее, если умеешь! Гони, курва, плачу двойной тариф!..
«Виллис» нагнал «студебекер» и пошел почти вплотную за ним на бешеной скорости.
– Ближе! – крикнул Санчо Панса. – Еще ближе! Еще!..
Он перелез через спинку переднего сиденья, перешагнул через лобовое стекло и ногами встал на плоский капот «виллиса». Секунду он придерживался рукой за раму стекла, выждал, когда задний бампер «студебекера» дважды ударился об облицовочную решетку «виллиса», и прыгнул в кузов «студебекера».
– А теперь пошел вперед! Обгоняй его! Тормози чем хочешь!.. – крикнул Санчо Панса и метнулся в передний угол кузова, прямо к кабине.
Из окошка кабины в кузов ударила автоматная очередь, но Санчо Панса стоял в «мертвом», непростреливаемом пространстве. Ноги его скользили в парашютном шелке, пропитанном кровью. Из простреленного термоса хлюпал горячий чай, распотрошенная пулями картонная коробка валялась посредине кузова. Катались консервные банки, застревали под неподвижными телами убитых.
Санчо Панса увидел, как ствол немецкого «шмайсера» снова высунулся из окошка в кузов. Он вжался в угол и, как только шмайсер, словно принюхиваясь, повел своим стволом в его сторону, резко и сильно ударил прикладом своего ППШ по шмайсеру. В кабине раздался крик боли, и Санчо Панса тут же разрядил свой автомат в заднюю стенку кабины.
Верзила хрипнул, изо рта у него хлынула кровь, и он всей своей мертвой тяжестью навалился на Эберта. Эберт с усилием отпихнул труп верзилы плечом. Не выпуская руля из левой руки, он перегнулся через мертвеца и, улучив момент, правой рукой открыл пассажирскую дверцу кабины. Глядя вперед, стараясь ни во что не врезаться, он сделал еще одно нечеловеческое усилие и сумел на полном ходу выбросить труп из кабины.
Но в это время «виллис» обошел «студебекер». Он вырвался вперед на пять метров, и Станишевский, стоя спиной к движению, лицом к «студебекеру», стал палить из пистолета по лобовому стеклу грузовика. Стекло сразу пошло паутиной трещин, и Эберт почти перестал что-либо видеть. Он чуть сбавил ход. Тут же из кузова в кабину просунулся ствол автомата Санчо Пансы и уперся ему прямо в голову.
– Тормози, сука! – кричал ему Санчо Панса. – Тормози!..
Но Дитрих Эберт и не подумал тормозить. Пулей из пистолета Станишевского у него была раздроблена нижняя челюсть. Страшная боль раскалывала голову, кровь мешала дышать, а сплюнуть он не мог. В эти секунды он ничего не боялся. Страха не было. Не было обреченности. Не было желания защитить себя, продлить свою жизнь. Не существовали в этот момент ни русские, ни поляки. Было в его мозгу, в его сердце, во всем его существе лишь одно – чудовищная, всепоглощающая, животная ненависть к Герберту Квидде. В эти последние мгновения только Квидде стоял у него перед глазами.
Почти вслепую, сквозь боль, взрывающую голову, сквозь белесую сетку трещин на пробитом пулями лобовом стекле «студебекера» он выбрал впереди массивный старинный дом, резко нажал на акселератор и как можно круче вывернул руль, направляя машину прямо в угол дома.
На полном ходу «студебекер» врезался в серую каменную тень и прогрохотал, разнося весь первый этаж с подъездом и витриной писчебумажного магазина.
Санчо Панса не успел нажать на спусковой крючок автомата – его отбросило от задней стенки кабины, и он покатился по мягкому сену, затянутому скользким парашютным шелком...
«Виллис» затормозил так, что его развернуло на месте и ударило боком о противоположный дом. Посыпались стекла из окон первого этажа. Зайцев и Станишевский выпрыгнули из «виллиса», и одновременно с ними выкатился из кузова «студебекера» Санчо Панса.
Станишевский метнулся к кабине грузовика, рванул на себя водительскую дверцу, и оттуда немедленно ударила автоматная очередь. Это лейтенант Дитрих, собрав все свои последние силы, не видя ничего перед собой, в последний раз выстрелил прямо в ненавистного ему гауптмана Герберта Квидде...
Анджею показалось, что кто-то сильно ударил его ногой в живот. Дыхание у него перехватило, он сложился пополам, попятился, попытался выпрямиться и упал во что-то мягкое, плывучее, уютное. Он вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, свернулся клубочком, прячась под огромным воздушным и теплым пуховым одеялом. Он еще раз попытался вздохнуть поглубже, и тяжелый сладкий сон сомкнул ему веки.
Зайцев рванул у Санчо Пансы автомат и нажал на спусковой крючок. Нескончаемая очередь дискового ППШ хлестнула в кабину «студебекера». Она, как брандспойтом, швыряла по кабине изрешеченное тело мертвого лейтенанта в вязаной шапочке, но Валерка кричал что-то совершенно нечленораздельное, рыдал и продолжал расстреливать безжизненное тело Дитриха Эберта...
Кончились в диске патроны, и автомат смолк.
Санчо Панса поднял Станишевского на руки и понес его в «виллис». Только по тому, как на губах Анджея пузырилась розовая пена, можно было понять, что он дышит. Санчо Панса бережно уложил его сзади, на своем месте. Он так и лежал там, на заднем сиденье, – на боку, свернувшись уютным клубочком, словно маленький спящий ребенок.
Потом Санчо Панса вернулся за Зайцевым. Он обнял его за плечи, с трудом вынул из окостеневших Валеркиных пальцев автомат и посадил его в «виллис». Сам сел за руль и повел машину в сторону советского медсанбата.
Трупов во дворе уже не было. Лужи крови присыпали сухой землей, а из-за забора, отделяющего медсанбат от соседних домов, слышался многоголосый женский вой по погибшим.
Анджея унесли в операционную, и Валерка сидел прямо на ступеньках «черного» хода, смотрел пустыми глазами в землю. Его била дрожь, голова тряслась. Он не мог унять это состояние, и чем больше старался подавить в себе проклятый озноб, тем больше его начинало трясти. Санчо Панса сидел рядом, обхватив его своей сильной рукой за плечи, прижимал к себе, что-то шептал ему по-польски и совал в рот фляжку. Он заставил его сделать два глотка, неумело погладил по затылку и сам прихлебнул из фляжки.
Подошел к ним легко раненный советский солдат, который вместе с Рене Жоли сегодня утром пилил дрова. Постоял молча над Валеркой, оглянулся и сказал:
– Слушай, старшой... Может, я ошибаюсь... У самого голова кругом. Но вот те гады, которые «студер» угнали... Они вроде бы к этому приходили... к Збигневу Казимировичу. Я, кажись, их вместе видел...
Секунду Зайцев смотрел на солдата сумасшедшими глазами и вдруг закричал яростно и страшно:
– Дмоховский!!! Где Дмоховский?!
Он выхватил пистолет из кобуры и рванулся в подъезд дома.
– Дмоховский!.. – кричал он и бежал по коридорам больнички.
Санитарки вжимались в белые коридорные стены, выскакивали из палат раненые, шарахались от бегущего с пистолетом в руке Зайцева, а тот рывком открывал все двери и кричал, уже ничего не соображая:
– Дмоховский!..
Но Дмоховского нигде не было. Тогда Зайцев выскочил из больничного корпуса, промчался через улицу и ворвался в дом фон Бризенов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63