Тут уже и мы обеспокоились и, сойдясь вместе, спрашивали друг друга, сколько правды в этих известиях. Занимавший первую палатку подтвердил справедливость слухов и сказал, что только что к нему из города прибыл один слуга, надежный и внушающий доверие человек, точно ему доложивший обо всем. Оказывается, смутьяны и бунтовщики, которые – нам было это известно – втерлись в состав синклита, привели город в замешательство, учинили беспорядки, пригрозили пожарами и другими бедами тем, кто предпочел остаться в стороне, ворвались в святую ограду храма Божественной мудрости, дерзнули проникнуть в алтарь, без труда склонили на свою сторону патриарха, сделали его своим предводителем и, подняв громкий крик, обрушили проклятия и всевозможные поношения на голову царя, а Исаака славили как единственного достойного власти. «Вот что видел мой слуга, – сказал он, – если же случилось что-нибудь еще, мы услышим об этом незамедлительно».
XXXVII. При этом известии мы решили отправиться в шатер к кесарю, чтобы узнать новости. Мы зашли туда все вместе и застали его диктующим письмо царю. К нам он обратился с прежними речами: слухи не произвели на него никакого впечатления. Когда же мы вместе с ним вышли из палатки – солнце в это время еще не зашло, – явился откуда-то издалека какой-то человек; он тяжело дышал, а приблизившись к нам, как мне кажется, нарочно рухнул на землю и якобы лишился дара речи. Затем, сделав вид, будто собрался с духом, он рассказал о переоблачении властителя, о приготовлениях в городе и о том, что уже и царский корабль для Исаака оснащен, и факелоносцы стоят наготове. Он уверял, что был очевидцем этих событий и сам видел, как тот, кто еще на заре был царем, вскоре превратился в обыкновенного человека, одел темный плащ и сменил все свое облачение. Он еще не кончил говорить, как появился новый вестник, за ним другой – и все они повторяли одно и то же. После них прибыл еще один, весьма ученый и разумный человек, который до конца поведал нам эту печальную повесть. Ему одному только и поверил самодержец – он велел нам спокойно оставаться в палатках, а сам начал царствовать.
XXXVIII. Как провели эту ночь мои товарищи, я не знаю, но мне казалось, что жизнь моя кончена, и я, как жертва, готовился отдать себя на заклание. Я знал, как все меня ненавидят, и ждал самых худших казней. Особенно же боялся я самого властителя, опасаясь, как бы император не припомнил мне мои речи и того, как уже почти убедил я его не домогаться царской власти, и что подвергнет он меня всякого рода пыткам и наказаниям. И вот все кругом спали, и только я один поджидал своих палачей и при малейшем шуме или шорохе возле палатки вскакивал в страхе, воображая, будто уже идет мой палач. Когда таким образом незаметно для меня пролетела большая часть ночи и начало светать, я немного приободрился, полагая, что принять смерть при свете дня – меньшее зло, чем ночью. Выглянув из палатки, я увидел зажженные костры, а вокруг царского шатра горящие светильники. Кругом все шумело и двигалось, ибо был уже отдан приказ всем снаряжаться и двигаться к столице. Светило еще не взошло на небе, как император неожиданно выехал из лагеря; двинулись и мы, но ехали не рядом с ним, а позади, на некотором удалении.
XXXIX. Я полагал, что, проехав какое-то расстояние, Исаак позовет меня к себе и убедительно потребует объяснить мое убеждающее красноречие; как я и ждал, он позвал меня, но даже не вспомнил ни о риторических приемах, посылках, противоположениях, разрешениях, рассуждениях, ни о ложных и убедительных доводах, а заговорил о своих тайных планах, поделился царскими заботами и спросил моего совета, как ему лучше царствовать и каким образом сравняться с великими самодержцами. После таких слов я вдохновился, воспрял духом и пространными объяснениями снискал уважение Исаака. Восхищенный моими речами, царь засыпал меня вопросами, все время переспрашивал и не успокаивался, пока не получал ясного ответа на поставленный вопрос. Потом он позвал к себе и моих спутников и разговаривал с ними так, как если бы они были его сообщниками или людьми, с самого начала посвященными в его замыслы. Пока мы таким образом беседовали, солнце взошло и залило ярким светом всю округу,
XL. Весь городской люд высыпал ему навстречу; одни, как богу, несли Исааку зажженные светильники, другие курили благовониями, каждый, как мог, ублажал его, все ликовали и прыгали от радости, будто вступление его в столицу было каким-то новым явлением всевышнего. Но как мне коротко описать вам это чудо? Я участвовал во многих царских процессиях, присутствовал на божественных празднествах, но никогда не приходилось мне видеть подобного блеска. В торжестве участвовали не только простой народ, не только синклитики, не только живущие земледелием и торговлей, покинули свои обиталища и те, кто приобщился к высшей философии и кто поднялся на вершины гор, кто поселился в пещерах или проводил жизнь среди воздуха, – все они спустились со скал или покинули свои воздушные жилища, оставили горные высоты ради равнины и сделали царское вступление в город подобным чуду.
XLI. Тем не менее Исаак, человек ума несравненного, не вознесся и не позволил себе увлечься этой суетой, но сразу заподозрил ловушку судьбы и, еще не успев даже собраться с мыслями, неожиданно обратился ко мне и сказал: «Думается мне, философ, обманчиво это необыкновенное счастье, и не знаю, добром ли кончится». Мысль эта философская, ответил я, но не всегда хорошее начало предвещает дурной исход, и не надо думать, что если уж что предначертано судьбой, то ничего и изменить нельзя. Как мне известно из мудрых книг, человек, отрешившийся от худой жизни, умилоствительными молитвами сразу освобождает себя от предначертаний судьбы. Я имею в виду сейчас эллинские учения, ибо, согласно нашему, ничего не существует предписанного и предопределенного, но исход соответствует прежним деяниям. Если же ты перестанешь рассуждать, как философ, и твоя душа возгордится от этого блеска, возмездие не заставит себя долго ждать. А если нет, будь спокоен – божество никогда не завидует тому что само нам дарует, и часто многих людей ведет по прямой стезе славы. Свой путь добродетели начни с меня и не мсти мне за дерзкие речи, которые я произносил перед тобой как посол, – я выполнял волю царя, не нарушил ему верности и говорил так не из неприязни к тебе, но из преданности ему.
XLII. На эти мои слова Исаак с глазами, полными слез, ответил: «Твой дерзкий язык я любил прежде больше, чем сейчас, когда он славословит и льстит. Но начну, как ты мне посоветовал, с тебя: сделаю тебя ближайшим моим другом, возведу в должность и нареку званием проэдра синклита». Пока мы разговаривали таким образом, солнце достигло зенита и впереди показалась бухта, к которой мы ехали. Появился и царский корабль, и Исаак, осыпанный цветами и сопровождаемый славословиями взошел на борт и проделал по морю торжественный путь через Пропонтиду к царскому дворцу; даже во время самого предуготовления он находился рядом со мной. Таким вот образом безраздельная власть перешла в руки Исаака.
XLIII. Император Михаил Старик, проведя на троне один год, был свергнут; совсем недолго прожил он частным человеком и вскоре расстался с жизнью.
Царствование Комнина
XLIV.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
XXXVII. При этом известии мы решили отправиться в шатер к кесарю, чтобы узнать новости. Мы зашли туда все вместе и застали его диктующим письмо царю. К нам он обратился с прежними речами: слухи не произвели на него никакого впечатления. Когда же мы вместе с ним вышли из палатки – солнце в это время еще не зашло, – явился откуда-то издалека какой-то человек; он тяжело дышал, а приблизившись к нам, как мне кажется, нарочно рухнул на землю и якобы лишился дара речи. Затем, сделав вид, будто собрался с духом, он рассказал о переоблачении властителя, о приготовлениях в городе и о том, что уже и царский корабль для Исаака оснащен, и факелоносцы стоят наготове. Он уверял, что был очевидцем этих событий и сам видел, как тот, кто еще на заре был царем, вскоре превратился в обыкновенного человека, одел темный плащ и сменил все свое облачение. Он еще не кончил говорить, как появился новый вестник, за ним другой – и все они повторяли одно и то же. После них прибыл еще один, весьма ученый и разумный человек, который до конца поведал нам эту печальную повесть. Ему одному только и поверил самодержец – он велел нам спокойно оставаться в палатках, а сам начал царствовать.
XXXVIII. Как провели эту ночь мои товарищи, я не знаю, но мне казалось, что жизнь моя кончена, и я, как жертва, готовился отдать себя на заклание. Я знал, как все меня ненавидят, и ждал самых худших казней. Особенно же боялся я самого властителя, опасаясь, как бы император не припомнил мне мои речи и того, как уже почти убедил я его не домогаться царской власти, и что подвергнет он меня всякого рода пыткам и наказаниям. И вот все кругом спали, и только я один поджидал своих палачей и при малейшем шуме или шорохе возле палатки вскакивал в страхе, воображая, будто уже идет мой палач. Когда таким образом незаметно для меня пролетела большая часть ночи и начало светать, я немного приободрился, полагая, что принять смерть при свете дня – меньшее зло, чем ночью. Выглянув из палатки, я увидел зажженные костры, а вокруг царского шатра горящие светильники. Кругом все шумело и двигалось, ибо был уже отдан приказ всем снаряжаться и двигаться к столице. Светило еще не взошло на небе, как император неожиданно выехал из лагеря; двинулись и мы, но ехали не рядом с ним, а позади, на некотором удалении.
XXXIX. Я полагал, что, проехав какое-то расстояние, Исаак позовет меня к себе и убедительно потребует объяснить мое убеждающее красноречие; как я и ждал, он позвал меня, но даже не вспомнил ни о риторических приемах, посылках, противоположениях, разрешениях, рассуждениях, ни о ложных и убедительных доводах, а заговорил о своих тайных планах, поделился царскими заботами и спросил моего совета, как ему лучше царствовать и каким образом сравняться с великими самодержцами. После таких слов я вдохновился, воспрял духом и пространными объяснениями снискал уважение Исаака. Восхищенный моими речами, царь засыпал меня вопросами, все время переспрашивал и не успокаивался, пока не получал ясного ответа на поставленный вопрос. Потом он позвал к себе и моих спутников и разговаривал с ними так, как если бы они были его сообщниками или людьми, с самого начала посвященными в его замыслы. Пока мы таким образом беседовали, солнце взошло и залило ярким светом всю округу,
XL. Весь городской люд высыпал ему навстречу; одни, как богу, несли Исааку зажженные светильники, другие курили благовониями, каждый, как мог, ублажал его, все ликовали и прыгали от радости, будто вступление его в столицу было каким-то новым явлением всевышнего. Но как мне коротко описать вам это чудо? Я участвовал во многих царских процессиях, присутствовал на божественных празднествах, но никогда не приходилось мне видеть подобного блеска. В торжестве участвовали не только простой народ, не только синклитики, не только живущие земледелием и торговлей, покинули свои обиталища и те, кто приобщился к высшей философии и кто поднялся на вершины гор, кто поселился в пещерах или проводил жизнь среди воздуха, – все они спустились со скал или покинули свои воздушные жилища, оставили горные высоты ради равнины и сделали царское вступление в город подобным чуду.
XLI. Тем не менее Исаак, человек ума несравненного, не вознесся и не позволил себе увлечься этой суетой, но сразу заподозрил ловушку судьбы и, еще не успев даже собраться с мыслями, неожиданно обратился ко мне и сказал: «Думается мне, философ, обманчиво это необыкновенное счастье, и не знаю, добром ли кончится». Мысль эта философская, ответил я, но не всегда хорошее начало предвещает дурной исход, и не надо думать, что если уж что предначертано судьбой, то ничего и изменить нельзя. Как мне известно из мудрых книг, человек, отрешившийся от худой жизни, умилоствительными молитвами сразу освобождает себя от предначертаний судьбы. Я имею в виду сейчас эллинские учения, ибо, согласно нашему, ничего не существует предписанного и предопределенного, но исход соответствует прежним деяниям. Если же ты перестанешь рассуждать, как философ, и твоя душа возгордится от этого блеска, возмездие не заставит себя долго ждать. А если нет, будь спокоен – божество никогда не завидует тому что само нам дарует, и часто многих людей ведет по прямой стезе славы. Свой путь добродетели начни с меня и не мсти мне за дерзкие речи, которые я произносил перед тобой как посол, – я выполнял волю царя, не нарушил ему верности и говорил так не из неприязни к тебе, но из преданности ему.
XLII. На эти мои слова Исаак с глазами, полными слез, ответил: «Твой дерзкий язык я любил прежде больше, чем сейчас, когда он славословит и льстит. Но начну, как ты мне посоветовал, с тебя: сделаю тебя ближайшим моим другом, возведу в должность и нареку званием проэдра синклита». Пока мы разговаривали таким образом, солнце достигло зенита и впереди показалась бухта, к которой мы ехали. Появился и царский корабль, и Исаак, осыпанный цветами и сопровождаемый славословиями взошел на борт и проделал по морю торжественный путь через Пропонтиду к царскому дворцу; даже во время самого предуготовления он находился рядом со мной. Таким вот образом безраздельная власть перешла в руки Исаака.
XLIII. Император Михаил Старик, проведя на троне один год, был свергнут; совсем недолго прожил он частным человеком и вскоре расстался с жизнью.
Царствование Комнина
XLIV.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66