Чумка с Холерой состояли постоянно в гражданской войне. Чумка — со своими соседями, а Холера — со своими родственниками. Из-за этой опасной обстановки Чумка и Холера находились почти круглые сутки на воздухе, сидели в парке на скамейке, питаясь хлебом и кормя голубей. Рита и Лиза, обе деликатные старушки, вынуждены были слушать рассказы Чумки и Холеры почти ежедневно. Но что делать? Это у них был единственный сквер в округе. И все скамейки тут принадлежали уже сложившимся группировкам. Старушки сидели на скамейках, а старички находились в другом конце сквера и предавались там азартным играм, толпясь вокруг доминошников и редких шахматистов. Проходы случайных старичков через круг, по сторонам которого стояли скамейки старушек, сопровождались значительным молчанием одних скамеек и щебетанием и смехом других, где сидели отщепенки, надеявшиеся выйти замуж, как видно. Молчащие скамейки мужиков ненавидели, всех до единого, все возрасты и уже давно.
Таким образом, Рита и Лиза сидели утром на своей скамейке. В этот ранний час Чумки и Холеры еще не было. Рита и Лиза подавленно молчали. Пора было идти в магазин, становиться в очередь. А потом бегом пройтись по помойкам в поисках швейной машины и мчаться домой шить Лизе юбку. Но они сидели, как бы окаменев.
Внезапно на скамейку села старушка. Девочки оцепенели еще больше. Это была Генриховна. Генриховна ласково поглядела на Лизу и Риту и сказала: «Здравствуйте, дети!» Рита и Лиза переглянулись и молча кивнули. Вся их воспитанность улетучилась. Они вели себя, как настоящие подростки, т.е. не поздоровались и ощетинились: с какой стати чужая старуха к ним пристает?!
— Девочки, — сказала Генриховна, — можно к вам обратиться?
— Ну, — ответила настороженно Рита. А Лиза встала со скамейки со словами:
— Пошли отсюда, блин!
Генриховна как-то жалко улыбнулась и закрыла глаз.
— Больная, что ли? — сказала Рита. Генриховна не открывала глаза.
— Лиза, — сказала Рита, — я сбегаю в аптеку, а ты сиди.
— Прям, — сказала Лиза, — я боюсь мертвецов.
— Дура, — сказала Рита, — она дышит. Пощупай пульс.
— Ага, завтра, — сказала Лиза. — Я их боюсь.
Они разговаривали точно так же, как их знакомые дети, опуская только бранные слова. Рита пощупала пульс у Генриховны.
— Нужно это, ну, от сердца, я забыла, нитро... что-то... глицерин, да.
— У меня в сумочке был, — заикнулась было Лиза, но прикусила язык. Те времена прошли, когда она ходила с большой заплатанной сумкой и с нитроглицерином. Генриховна, надо было надеяться, ничего не слышала.
— Бабка, во бабка! Зажмурилась совсем, — продолжала Лиза. — Сейчас отбросит копыта. Пошли.
— Ага, шурши пакет под лавку, — угрожающе сказала Рита. — Сиди, я сбегаю в аптеку, а то стукну, позвонки в трусы посыпятся, сиди сейчас же. У меня еще остались деревянные.
Лиза сидела с Генриховной, которая еле дышала. «Зачем, бабка, врача не вызвала? Во, блин!», — говорила вслух Лиза. А сама полезла к ней в сумочку. Наверняка там, как у всех запасливых старушек, у Генриховны находилось любимое лекарство. Что-то там лежало. Лиза вынула таблетку и сунула ее Генриховне в замкнутый рот. Генриховна инстинктивно зачмокала, как младенец, проглотила и через несколько минут открыла глаза. Лиза на всякий случай отодвинулась.
— Что со мной, где я? — сказала Генриховна.
Лиза молчала. Генриховна спросила:
— Девочка, это ты мне дала лекарство?
Лиза сказала:
— А че? Я в сумке у вас ничего не брала. Нельзя, что ли? Жмуриться начали. Вы проверьте.
— Девочка, ты спасла мне жизнь. Ты не проводишь меня до дома?
— Нет, — сказала Лиза. — Я тут сестру жду.
Генриховна кивнула и продолжала сидеть. Наконец прибежала Рита. И на ходу затрещала:
— Поразительно неквалифицированные работники здравоохранения, — но потом она осеклась и произнесла: — Во, блин! Без рецепта не дают, а детям вообще... Вызывайте, говорят, «скорую»... А телефон у администратора. Говорит: «Звони из автомата, тут нечего шляться». А автомат сломатый.
— Девочки, мне не добраться до дома, — сказала Генриховна. — Меня зовут Майя Генриховна. Помогите мне, я вам что-то дам. У меня есть неношеная блузочка, крепдешиновая. Может, вам подойдет.
— Ну, — сказала Лиза утвердительно, в том смысле, что подойдет. И они повели Генриховну к ней домой.
Генриховна ни о чем не догадалась. Они вскипятили ей чай, сбегали в булочную ей и себе за хлебом. Получили чудесную кремовую блузку с оборками и воланами. И что еще лучше, увидели у Генриховны старую швейную машинку. Генриховна обещала им еще дать много чего и сказала, что позвонит родителям, чтобы они не удивлялись насчет блузки.
— А у нас нет телефона, — сказала на это Рита.
— И родителей, — ляпнула Лиза и прикусила губу.
— Они не удивятся, — подтвердила Рита.
Девочки успели домой как раз перед началом вечерней прогулки детей, которых, можно сказать, вышибала из дома сама жизнь: возвращались с работы усталые и взвинченные после долгой дороги и магазинов их мамаши. Дети мгновенно от греха, не слушая вопросов об отметках и домашних заданиях, выскакивали на улицу.
И еще один вечер прошел в шитье юбки. На ужин были хлеб и кипяток с мятой.
— Как мы так жили, я не понимаю, — бормотала Лиза, сшивая лоскутки в три часа ночи. А Рита уже спала глубоким сном. И в результате Лиза утром плакала, что это не юбка, а это лоскутное одеяло и что она такое не наденет, пусть Рита сама носит. Рита, тоже расстроенная, пришила к юбке два ряда ленточек, подумала еще и сделала подкладку из старой простыни.
— Все, можешь надевать, — сказала Рита.
Лиза, рыдая, надела юбку и посмотрелась в зеркало. Потом, всхлипывая, она надела еще и блузку Генриховны и стала вертеться то одним боком, то другим. А потом упала на кровать лицом в подушку и сказала, что в таких сандалиях больше ходить не может. Это детский сад и кошмар.
После этого они заснули и проспали до вечера, имея в шкафчике хлеб, а в мешочке четыре картофелины, одну луковицу и одну свеклу. Рита проснулась раньше и, жалея заплаканную Лизу, сварила борщ и подсушила хлеб в виде сухарей.
За дверью на лестнице до двенадцати ночи раздавался буйный хохот большой компании и звенело стекло. В семь утра, осторожно отворив свою дверь, чтобы вынести мусор, Рита наделала шуму. К ручке ее двери были привязаны за горлышко две пустые бутылки, которые громко брякнули о стенку. Это была совершенно обычная вещь. Это был привет от гуляющей молодежи. И Рита, поискав вокруг, отвязала еще три пустых бутылки на своем этаже, а четыре лежали в лифте. Бутылки эти были частично из-под лимонада, а две были водочные. Рита все собрала и унесла домой. Бутылки можно был сдать и получить деньги. Небольшие, но на один день жизни хватило бы.
Это-то как раз и был день, когда приносили пенсию. Рита легла, Лиза замотала ей голову и шею платком и шарфом. На руку Рита надела перчатку (на другую она надела варежку, так как перчатка у них была одна). Почтальонша позвонила, Лиза открыла со скорбным видом и сказала, что прабабушке плохо, у нее экзема, и все лицо и руки болят. Но расписаться она распишется. Почтальонша дала Лизе карточку. Рита расписалась в комнате. Почтальонша отсчитала деньга, крикнула в комнату: «Выздоравливайте!» — и, ничуть не удивившись, ушла. А Рита, молодец, расписалась как обычно.
Но жить на эти деньги могли только слабые, нищие, нетребовательные старухи, у которых ничего уже не растет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61