Гитлер сначала уклонился от прямого ответа, сказав, что он не может заключить пакт о ненападении с Чехословакией, в то время как остаются неудовлетворенными претензии Польши и Венгрии к этой стране. Потом, говоря сравнительно спокойно, он подверг критике отдельные пункты разработанного Чемберленом плана. Прежде всего, слишком долгим представлялся ему период передачи. «Оккупация той территории Судет, которая отходит Германии, должна произойти немедленно!»? заявил он.
Чемберлен резонно указал, что это является совершенно новым требованием, значительно превышающим запросы, выдвинутые в Берхтесгадене, но Гитлер продолжал требовать незамедлительной оккупации судетских территорий. По ходу разговора он приходил во все большее возбуждение, все более яростно обрушивался на Бенеша и Чехословакию, Чемберлен становился все сдержаннее и отрешеннее.
«Притеснение судетских немцев и террор, развязанный Бенешем, не допускают промедления»,? хриплым голосом заявил Гитлер и выдвинул на обсуждение свой собственный план урегулирования.
Это приравнивалось к почти безоговорочной капитуляции Чехословакии.
Такой была эта первая встреча в конференц-зале Годесберга. Чемберлен вернулся в свой отель очень рассерженный. Единственным лучом надежды являлось то, что на следующее утро была назначена еще одна встреча, и Гитлер, по настоятельному требованию Чемберлена, вновь повторил данное им в Берхтесгадене обещание не предпринимать никаких действий против Чехословакии, пока длятся эти переговоры.
Однако наутро мы получили от Чемберлена письмо, которое фактически отвергало идеи Гитлера. «Думаю,? писал он,? Вы не сознаете невозможность моего согласия на принятие такого плана, поскольку я полагаю, общественное мнение в моей стране, во Франции и во всем мире сочтет его нарушающим принципы, уже согласованные ранее и не предусматривающие угрозу применения силы… В случае, если немецкие войска войдут на эту территорию, как Вы предлагаете, нет никакого сомнения, что у чехословацкого правительства не будет другого выбора, кроме как отдать приказ своим вооруженным силам оказать сопротивление».
Хотя письмо было изложено во вполне дружелюбной форме и начиналось словами «Мой дорогой Рейхсканцлер», впечатление, произведенное им, было подобно взрыву. Казалось, переговоры с первого же дня зашли в тупик. Между Гитлером, Риббентропом и их советниками развернулись лихорадочные дискуссии. Наконец, Гитлер продиктовал ответ, сводившийся к пространному, далеко не дружелюбному повторению того, что было им сказано накануне. «Когда Вы, Ваше Превосходительство, сообщаете мне, что передача рейху судетских территорий была признана в принципе, я должен с сожалением указать, что теоретическое признание принципов в отношении Германии было уже согласовано ранее». Он напомнил Чемберлену о четырнадцати пунктах Вильсона, обещания которого были самым постыдным образом нарушены. «Я заинтересован, Ваше Превосходительство,? писал он,? не в признании принципа, а единственно в его реализации и, таким образом, в том, чтобы в возможно более короткое время страдания несчастных жертв чешской тирании закончились, а достоинству великой державы воздалось должное». Так он продолжал на четырех или пяти страницах, и так как не было времени для письменного перевода, Гитлер дал мне указание вручить это письмо лично Чемберлену и перевести его устно.
Взоры всего мира были устремлены на Годесберг. С каждым часом нарастало напряжение, вызванное заминкой в переговорах. Представители прессы со всего мира постоянно получали все более требовательные запросы от своих изданий в Европе и Америке. Были ли прерваны переговоры? Разразится ли война над Чехословакией? Такими были заголовки газет и тревожные предположения, высказывавшиеся по радио. Журналисты в Петерсберге и, вероятно, также британская делегация во главе с Чемберленом со все возрастающей тревогой смотрели на отель «Дреезен» на противоположном берегу Рейна. Там, однако, не замечалось никакого оживления. Паром, предназначенный исключительно для переправки машин делегации с берега на берег, оставался на приколе.
Я в полной мере сознавал все это, когда примерно в три часа дня покинул отель «Дреезен» с большим коричневым конвертом под мышкой. Я понимал, что все бинокли в Петерсберге будут направлены на мою машину и снова разочарованно опустятся, когда станет ясно, что я один с водителем. Приближаясь к отелю, я знал, что они, должно быть, заметили коричневый конверт; издалека я видел, что журналисты толпятся у входа в отель. Я торопливо пересек вестибюль с не располагающим к расспросам выражением лица, отвечая на все вопросы, что должен немедленно попасть к Чемберлену.
«Вы несете мир или войну?»? крикнул мне один американец, которого я очень хорошо знал по кафе «Бавария» в Женеве. Я не осмелился даже пожать плечами, так как самый незначительный жест мог быть неправильно истолкован. Я был рад, когда один из членов британской делегации встретил меня на лестнице и сразу же проводил к Чемберлену. Он стоял на балконе. Вне всякого сомнения, Чемберлен тоже беспокойно поглядывал на тот берег Рейна.
Но он показался мне нисколько не взволнованным, когда, поздоровавшись так, будто случайно встретил знакомого, пригласил меня в свой кабинет, где я перевел письмо в присутствии Горация Вильсона, Гендерсона и Киркпатрика. Это заняло некоторое время, и мне пришлось добавить устно несколько разъяснений, поэтому номер Чемберлена я покинул лишь через час. Чтобы избежать расспросов журналистов, осаждавших вестибюль, я вызвал нашего начальника протокольной службы Фрайхерра фон Дернберга и подкрепился несколькими каплями «верного средства», чтобы устоять при «прорыве» внизу. Потом приступил к тому, что скоро превратилось в настоящее бегство. У меня было так много друзей среди журналистов, что ускользнуть от их вопросов я мог, только побежав так, что только пятки сверкали.
«Что он сказал? Как он воспринял мое письмо?»? нетерпеливо спросил меня Гитлер, когда я вернулся. Я передал мои впечатления, и, казалось, он испытал некоторое разочарование, когда я рассказал, что Чемберлен не проявил никакого волнения, а просто сказал, что ответит письменно в этот же день. Час спустя после моего возвращения Гендерсон и Вильсон вручили ответ Риббентропу, и состоялся несколько путанный разговор о том, что делать дальше.
В своем письме Чемберлен снова проявил свою склонность к примирению, говоря, что готов «как посредник» передать предложения, «на которых Вы, Ваше Превосходительство, категорически настаиваете, как это было вчера вечером», чехословацкому правительству. Поэтому он попросил Гитлера позволить передать ему эти предложения в форме меморандума и объявил, что предполагает вернуться в Лондон и приступить к необходимым приготовлениям для передачи меморандума.
В разговоре с Риббентропом было решено попросить Чемберлена снова приехать вечером, чтобы получить меморандум и выслушать разъяснения Гитлера.
Беседа с Чемберленом, начавшаяся незадолго до одиннадцати часов вечера 23 сентября, была одной из самых драматичных за всю историю судетского кризиса. Так как присутствующих было больше, чем раньше, встреча состоялась в небольшом обеденном зале отеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81