Но, очень искусно, не сделано ни малейшего намека на его близость к государю и к государыне. «Как, пишет автор статей, как это возможно? Каким образом этот низкий авантюрист мог так долго издеваться над Россией? Не поражаешься ли, когда подумаешь, что оффициальная церковь, св. синод, аристократия, министры, сенат, многие члены Государственного Совета и Государственной Думы могли вступать в соглашение с таким мерзавцем? Не самое ли это ужасное обвинение, какое только можно предъявить всему государственному строю. Еще вчера, общественный и политический скандал, вызываемый именем Распутина, казался вполне естественным. Но теперь Россия желает, чтобы это прекратилось».
Хотя факты и анекдоты, сообщаемые «Биржевыми Ведомостями», и были всем известны, тем не менее опубликование их производит величайший эффект. Восхищаются новым министром внутренних дел, князем Щербатовым, позволившим напечатать эту злую статью. Но единодушно предсказывают, что он недолго сохранит свой портфель.
Понедельник, 30 августа.
У меня было совещание с генералом Беляевым, начальником главного штаба. Вот содержание его ответов на мои вопросы:
1. Потери русской армии громадны. С 350000 человек в месяц в мае, июне и июле они поднялись в августе до 450000. Со времени первых поражений на Дунайце, русская армия, таким образом, потеряла около 1500000 человек.
2. Ежедневное производство артиллерийских снарядов равно в настоящее время. 35000; вскоре оно достигнет 42000.
3. Русские заводы изготовляют в настоящее время по 67000 винтовок в месяц; заграничные заводы присылают по 16000; всего, стало быть, 83000. Эта цифра останется без изменений до 15 ноября. С этого числа иностранные поставки будут равны 76000 в месяц. Таким образом русская пехота сможет рассчитывать на возможность ежемесячно располагать 140.000 винтовок.
4. Германская армия, оперирующая в районе Брест-Литовска, как кажется, не представляет угрозы для Москвы, столько же по причине расстояния (1100 верст), сколько в силу естественных препятствий и состояния дорог в осеннее время.
5. Для защиты Петрограда сосредоточены четыре армии, в составе 16 корпусов, под начальством Рузского, расположенные по линии Псков – Двинск – Вильна. Когда позиция на участке Двинск – Вильна не сможет быть удерживаема, все четыре армии отойдут, делая поворот вокруг Пскова При этих условиях и принимая во внимание близкое наступление осени, совершенно невероятно, чтобы немцы заняли Петроград.
Вторник, 31 августа.
Генерал Поливанов, военный министр, отвез великому князю Николаю Николаевичу письмо, которым император освободил его от командования. Прочтя высочайшее послание, великий князь перекрестился и произнес только эти слова: «Слава Богу, государь освобождает меня от бремени, которым я был измучен». Потом он заговорил о других вещах, словно происшедшее его не касалось. Нельзя с большим достоинством встретить столь громкую немилость.
Среда, 1 сентября.
Общее собрание московского торгово-промышленного съезда закончило свои труды, приняв резолюцию, в которой утверждается: во 1-х, что жизненные интересы России требуют продолжения войны до победы; во 2-х, что необходимо немедленно призвать к власти людей, пользующихся общественным доверием, и дать им полную свободу действий; наконец, собрание выражает уверенность, что «верноподданнический голос московского народа будет услышан государем».
Это воззвание к государю о немедленном установлении ответственного министерства тем более знаменательно, что исходит из Москвы, из священного города, очага русского национализма.
Еще знаменательнее те суждения, которыми сопровождалось голосование резолюции, и опубликование которых запрещено цензурой. Нынешние министры были подвергнуты сильнейшей критике, и самая особа государя стала предметом обсуждения.
Мне сообщают о возбуждении в рабочих кругах.
Четверг, 2 сентября.
Графиня Гогенфельзен, морганатическая супруга великого князя Павла Александровича, недавно пожалованная титулом княгини Палей, телефонировала мне вчера вечером, приглашая меня сегодня к себе обедать; она настаивала на моем согласии, говоря, что со мной желают переговорить.
Я застал в гостиной г-жу Вырубову, Мих. Ал. Стаховича и Дмитрия Бенкендорфа. Здесь же был и великий князь Дмитрий Павлович, приехавший сегодня утром из ставки.
Тревожное, мрачное настроение господствует за столом. Дважды, пока мы обедаем, дворцовый швейцар в красной ливрее, расшитой золотом, с шапкой в руках, подходит к великому князю Дмитрию Павловичу и шепчет ему на ухо несколько слов. Каждый раз великий князь Павел Александрович глазами спрашивает своего сына, и тот ему коротко отвечает:
– Ничего… Все еще ничего нет. Княгиня Палей говорит мне шепотом:
– Великий князь расскажет вам потом, отчего Дмитрий вернулся из ставки; как только он приехал, утром, он просил аудиенции у государя. Ответа добиться невозможно. Швейцар только что звонил в канцелярию Александровского дворца, чтобы узнать, не давал ли его величество распоряжений. Но все ничего нет. Это плохой признак.
Когда в гостиной подали кофе, г-жа Вырубова предлагает мне сесть около нее, и говорит без всякого вступления:
– Вы, конечно, знаете, господин посол, о важном решении, принятом только что государем. Ну, что же… как вы об этом думаете? Его величество сам поручил мне спросить вас об этом.
– Это решение окончательное?
– О, да, вполне.
– В таком случае, мои возражения были бы немного запоздалыми.
– Их величества будут очень огорчены, если я не привезу им другого ответа, кроме этого. Они так желают узнать ваше мнение!
– Но как же я могу высказывать какое-нибудь мнение о мероприятии, истинные причины которого от меня ускользают? Государь должен был иметь самые важные основания для того, чтобы к тяжелой ноше своей обычной работы прибавить ужасную ответственность за военное командование… Какие же это основания?
Мой вопрос приводит ее в замешательство. Уставившись на меня испуганными глазами она бормочет несколько слов; потом говорит мне запинающимся голосом:
– Государь думает, что, в таких тяжелых обстоятельствах, долг царя велит ему стать во главе своих войск и взять на себя всю ответственность за войну… Прежде чем придти к такому убеждению, он много размышлял, много молился… Наконец, несколько дней назад, отслушав обедню, он сказал нам: «Быть может, необходима искупительная жертва для спасения России. Я буду этой жертвой. Да свершится воля Божья!» Говоря нам эти слова, он был очень бледен; но его лицо выражало полную покорность.
Эти слова императора заставили меня внутренно ужаснуться. Идея предназначения к жертве и полного подчинения Божественной воле как нельзя более согласуется с его пассивным характером. Если только военное счастье еще несколько месяцев будет против нас – не найдет ли он, в послушании вышней воле, повода или извинения для ослабления своих усилий, для отказа от надежд, для молчаливого принятия всевозможных катастроф.
С минуту я молчу; в свою очередь, я очень затрудняюсь, что мне отвечать. Наконец, я говорю г-же Вырубовой:
– То, что вы мне сообщили, делает для меня еще более трудным выразить какое-либо мнение о решении, принятом государем – поскольку это дело решается между его совестью и Богом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Хотя факты и анекдоты, сообщаемые «Биржевыми Ведомостями», и были всем известны, тем не менее опубликование их производит величайший эффект. Восхищаются новым министром внутренних дел, князем Щербатовым, позволившим напечатать эту злую статью. Но единодушно предсказывают, что он недолго сохранит свой портфель.
Понедельник, 30 августа.
У меня было совещание с генералом Беляевым, начальником главного штаба. Вот содержание его ответов на мои вопросы:
1. Потери русской армии громадны. С 350000 человек в месяц в мае, июне и июле они поднялись в августе до 450000. Со времени первых поражений на Дунайце, русская армия, таким образом, потеряла около 1500000 человек.
2. Ежедневное производство артиллерийских снарядов равно в настоящее время. 35000; вскоре оно достигнет 42000.
3. Русские заводы изготовляют в настоящее время по 67000 винтовок в месяц; заграничные заводы присылают по 16000; всего, стало быть, 83000. Эта цифра останется без изменений до 15 ноября. С этого числа иностранные поставки будут равны 76000 в месяц. Таким образом русская пехота сможет рассчитывать на возможность ежемесячно располагать 140.000 винтовок.
4. Германская армия, оперирующая в районе Брест-Литовска, как кажется, не представляет угрозы для Москвы, столько же по причине расстояния (1100 верст), сколько в силу естественных препятствий и состояния дорог в осеннее время.
5. Для защиты Петрограда сосредоточены четыре армии, в составе 16 корпусов, под начальством Рузского, расположенные по линии Псков – Двинск – Вильна. Когда позиция на участке Двинск – Вильна не сможет быть удерживаема, все четыре армии отойдут, делая поворот вокруг Пскова При этих условиях и принимая во внимание близкое наступление осени, совершенно невероятно, чтобы немцы заняли Петроград.
Вторник, 31 августа.
Генерал Поливанов, военный министр, отвез великому князю Николаю Николаевичу письмо, которым император освободил его от командования. Прочтя высочайшее послание, великий князь перекрестился и произнес только эти слова: «Слава Богу, государь освобождает меня от бремени, которым я был измучен». Потом он заговорил о других вещах, словно происшедшее его не касалось. Нельзя с большим достоинством встретить столь громкую немилость.
Среда, 1 сентября.
Общее собрание московского торгово-промышленного съезда закончило свои труды, приняв резолюцию, в которой утверждается: во 1-х, что жизненные интересы России требуют продолжения войны до победы; во 2-х, что необходимо немедленно призвать к власти людей, пользующихся общественным доверием, и дать им полную свободу действий; наконец, собрание выражает уверенность, что «верноподданнический голос московского народа будет услышан государем».
Это воззвание к государю о немедленном установлении ответственного министерства тем более знаменательно, что исходит из Москвы, из священного города, очага русского национализма.
Еще знаменательнее те суждения, которыми сопровождалось голосование резолюции, и опубликование которых запрещено цензурой. Нынешние министры были подвергнуты сильнейшей критике, и самая особа государя стала предметом обсуждения.
Мне сообщают о возбуждении в рабочих кругах.
Четверг, 2 сентября.
Графиня Гогенфельзен, морганатическая супруга великого князя Павла Александровича, недавно пожалованная титулом княгини Палей, телефонировала мне вчера вечером, приглашая меня сегодня к себе обедать; она настаивала на моем согласии, говоря, что со мной желают переговорить.
Я застал в гостиной г-жу Вырубову, Мих. Ал. Стаховича и Дмитрия Бенкендорфа. Здесь же был и великий князь Дмитрий Павлович, приехавший сегодня утром из ставки.
Тревожное, мрачное настроение господствует за столом. Дважды, пока мы обедаем, дворцовый швейцар в красной ливрее, расшитой золотом, с шапкой в руках, подходит к великому князю Дмитрию Павловичу и шепчет ему на ухо несколько слов. Каждый раз великий князь Павел Александрович глазами спрашивает своего сына, и тот ему коротко отвечает:
– Ничего… Все еще ничего нет. Княгиня Палей говорит мне шепотом:
– Великий князь расскажет вам потом, отчего Дмитрий вернулся из ставки; как только он приехал, утром, он просил аудиенции у государя. Ответа добиться невозможно. Швейцар только что звонил в канцелярию Александровского дворца, чтобы узнать, не давал ли его величество распоряжений. Но все ничего нет. Это плохой признак.
Когда в гостиной подали кофе, г-жа Вырубова предлагает мне сесть около нее, и говорит без всякого вступления:
– Вы, конечно, знаете, господин посол, о важном решении, принятом только что государем. Ну, что же… как вы об этом думаете? Его величество сам поручил мне спросить вас об этом.
– Это решение окончательное?
– О, да, вполне.
– В таком случае, мои возражения были бы немного запоздалыми.
– Их величества будут очень огорчены, если я не привезу им другого ответа, кроме этого. Они так желают узнать ваше мнение!
– Но как же я могу высказывать какое-нибудь мнение о мероприятии, истинные причины которого от меня ускользают? Государь должен был иметь самые важные основания для того, чтобы к тяжелой ноше своей обычной работы прибавить ужасную ответственность за военное командование… Какие же это основания?
Мой вопрос приводит ее в замешательство. Уставившись на меня испуганными глазами она бормочет несколько слов; потом говорит мне запинающимся голосом:
– Государь думает, что, в таких тяжелых обстоятельствах, долг царя велит ему стать во главе своих войск и взять на себя всю ответственность за войну… Прежде чем придти к такому убеждению, он много размышлял, много молился… Наконец, несколько дней назад, отслушав обедню, он сказал нам: «Быть может, необходима искупительная жертва для спасения России. Я буду этой жертвой. Да свершится воля Божья!» Говоря нам эти слова, он был очень бледен; но его лицо выражало полную покорность.
Эти слова императора заставили меня внутренно ужаснуться. Идея предназначения к жертве и полного подчинения Божественной воле как нельзя более согласуется с его пассивным характером. Если только военное счастье еще несколько месяцев будет против нас – не найдет ли он, в послушании вышней воле, повода или извинения для ослабления своих усилий, для отказа от надежд, для молчаливого принятия всевозможных катастроф.
С минуту я молчу; в свою очередь, я очень затрудняюсь, что мне отвечать. Наконец, я говорю г-же Вырубовой:
– То, что вы мне сообщили, делает для меня еще более трудным выразить какое-либо мнение о решении, принятом государем – поскольку это дело решается между его совестью и Богом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62