Попросил знакомых, добыть копии уставных документов нового «Рассвета» и передать мне в Германию – интересно, что затеял ветеран. Изучил и попросил немецких специалистов дать свое заключение. Они дали самую высокую оценку начинаниям Старовойтова, признались, что кое в чем Василий Константинович пошел дальше, чем они могли предположить.
После назначения на пост министра первым делом я побывал в «Рассвете», а осенью 1994 года собрал у Старовойтова весь аграрный бомонд Могилевщины. До того ему устраивали информационную блокаду, о проводимых им реформах старались ничего не говорить публично. Василий Константинович подробно рассказал, как проводил реформы, и что это дает людям и хозяйству. Все пришли к единому выводу: разумно, это – путь в будущее.
Во время уборочной в августе 1997 года мне приказали быть на совещании в Брестской области в хозяйстве Владимира Леонтьевича Бедули. Туда прилетел и Лукашенко и начал разговор не с уборочной тематики, а – со Старовойтова. «Вот, подлец Старовойтов, все развалил, разворовал, а ты, – ткнул он в меня пальцем, – его еще защищаешь!» Я возразил: «Там есть, кого защищать и что защищать!» Президент обратился к Гаркуну: «Немедленно снять с работы и посадить!» (имелся в виду Старовойтов). Бедный Бедуля вился вокруг, пытаясь начать разговор по существу и по своим делам.
Бывают странные совпадения. Вечером вернулся из Бреста, а утром ко мне в кабинет зашел Старовойтов – приехал по совершенно невероятному в той ситуации вопросу: хотел, чтобы я пошел к Лукашенко поговорить насчет памятника. Как дважды Герою труда Василию Константиновичу был положен памятник при жизни, и соответствующее решение об этом было принято еще при советской власти. Бюст был изготовлен, стоял готовый к установке. Старовойтов хотел, чтобы я не только поговорил на эту тему с президентом, но и обсудил вопрос его личного участия в торжественном мероприятии. Как устанавливать его без Верховного? Я рассказал, что было в Бресте, и спросил, почему Лукашенко так резко выступил против него. Старовойтов припомнил, что на президентских выборах он резко отказался поддержать его кандидатуру, посоветовав сначала навести порядок в собственном хозяйстве. «Знаешь, – сказал я, – после вчерашнего разговора я теперь тему памятника поднимать не буду – подождем, подумаем». Во время моего отпуска в 1997 году, исполняя поручение Лукашенко и, видимо, его или чью-то установку, заместители министра Зиневич и Шаколо отправились в «Рассвет», написали справку, из которой следовало: у Старовойтова ничего нет, сплошной бардак. Дмитрий Руцкий, первый заместитель, исполнявший обязанности министра, когда ему принесли эту справку на подпись, выгнал обоих из кабинета.
О том, что Лукашенко заказал эти справки на Старовойтова я узнал вернувшись из отпуска. Ни Зиневич ни Шакола о своих «расследованиях» в «Рассвете» ничего не говорили. Видно было, что им стыдно, но и мне было стыдно за них…
Встретились с Василием Константиновичем мы в изоляторе КГБ поздно вечером 11 ноября 1997 года, когда нас вели с допросов. Вряд ли встреча была случайной. Я поздоровался со Старовойтовым, но ответом был его ненавидящий взгляд. Понял, что он считает меня виновником своих страданий. Как потом выяснилось, защитником у Василия Константиновича был адвокат Валерий Ерчак. Не имею права утверждать, что Ерчак – ментовский адвокат, но большие сомнения в том, что он защищал Старовойтова, у меня не исчезли до настоящего времени. Не исключаю и того, что покаянное письмо в адрес Лукашенко Старовойтов все же писал. Естественно, в этом письме все следовало свалить на Леонова: дескать министр попутал. Что мог подсказать Старовойтову его защитник Ерчак, публично проявляющий теплые дружеские чувства к следователям, «ведшим» Старовойтова и мое дело?
На очной ставке нам не дали выговориться. Как только речь зашла о том, как мы обсуждали цену на эти стулья, следователь закричал: «Прекратите давить на Старовойтова!»
Больше мы не встречались.
Надо сказать про те злосчастные стулья, которые стоили для меня 3 года и для него 2 года свободы. Как-то, будучи в «Рассвете», зашли вместе со Старовойтовым, главным бухгалтером, председателем рабочего комитета в Мышковичский ресторан. Обратил внимание на мебель в фойе ресторана – столы и стулья из сосновой доски. Работа была простая, но добротная. Я строил дачу и мне нужна была простая дачная мебель. Спросил у Старовойтова, чьего производства мебель. Ответил, что делали это в колхозных мастерских. Попросил изготовить для меня такую же мебель, включив в цену накладные расходы.
И знать не знал, что Старовойтов решил «улучшить качество», и вместо того, чтобы разместить мой заказ в мастерских «Рассвета», обратился на «Бобруйскдрев». И заплатил там тройную цену, о чем мне и словом не обмолвился. А я даже не успел распаковать эту мебель – конфисковали в упаковке.
Никакой обиды на старика я не таю. Когда человеку семьдесят пять лет, две Звезды Героя, он ждет, что со дня на день установят ему памятник, и вдруг падает с такой высоты, в ужас тюрьмы, от человека можно ждать чего угодно. Тем более, что ему обещают за это свободу. Он всю жизнь, не жалея себя, трудился на государство, а подонки, пришедшие к власти, так искорежили ему закат жизни. Когда человек попадает в тюрьму, трудно думать о том, как твои показания отражаются на судьбе других людей. За решеткой почти все думают о себе, своих близких. И, тем не менее, власти не смогли до конца сломать Старовойтова. Поэтому и не решились везти меня к нему на суд, где я должен был выступать в качестве свидетеля, – хотя и готовили к этому. Не решились привезти и Старовойтова на суд ко мне, хотя по закону обязаны были это сделать. Конечно же, боялись, что не выдержит, запутается, скажет правду. Когда по окончании одного из судебных заседаний в Кировске ему надевали наручники, чтобы отправить в тюрьму, старик закричал в отчаянии: «Я ведь сказал все, что вы хотели!»
Мы со Старовойтовым были не просто коллегами-аграрниками, мы были идейными единомышленниками. Время от времени сталкивались лбами как два козла, но мы оба были противниками породившей лукашенковщину колхозно-совхозной системы, сторонниками той экономической свободы, которая подрывает диктатуру. И обвиняли нас в разрушении колхозной системы. Старовойтов провел все реформы у себя в колхозе еще до прихода Лукашенко и до назначения Леонова на пост министра. И я, вступив в должность, развернул мощную пропаганду старовойтовского опыта, того, что он выстрадал всей своей жизнью. Экономических аргументов против этого у власти не было. Можно было сказать, что это плохо, но ведь следовало объяснить, почему и кому именно плохо… Дай Бог, доживем все – в том числе и нынешний президент – до той поры, когда Александру Григорьевичу придется доказывать свои убеждения без использования силового давления.
У меня менялись следователи. Сначала мое дело вел Клопов, уроженец Славгородского района. А потом в апреле 1998 года ко мне в Жодинское СИЗО приехал Иван Иванович Бранчель – сияющий, в белом костюме. Привез постановление об экспертизе, представился как мой новый следователь. Этаким сияющим, вальяжным был вплоть до весны 1999 года, когда белорусская оппозиция решила проводить виртуальные президентские выборы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
После назначения на пост министра первым делом я побывал в «Рассвете», а осенью 1994 года собрал у Старовойтова весь аграрный бомонд Могилевщины. До того ему устраивали информационную блокаду, о проводимых им реформах старались ничего не говорить публично. Василий Константинович подробно рассказал, как проводил реформы, и что это дает людям и хозяйству. Все пришли к единому выводу: разумно, это – путь в будущее.
Во время уборочной в августе 1997 года мне приказали быть на совещании в Брестской области в хозяйстве Владимира Леонтьевича Бедули. Туда прилетел и Лукашенко и начал разговор не с уборочной тематики, а – со Старовойтова. «Вот, подлец Старовойтов, все развалил, разворовал, а ты, – ткнул он в меня пальцем, – его еще защищаешь!» Я возразил: «Там есть, кого защищать и что защищать!» Президент обратился к Гаркуну: «Немедленно снять с работы и посадить!» (имелся в виду Старовойтов). Бедный Бедуля вился вокруг, пытаясь начать разговор по существу и по своим делам.
Бывают странные совпадения. Вечером вернулся из Бреста, а утром ко мне в кабинет зашел Старовойтов – приехал по совершенно невероятному в той ситуации вопросу: хотел, чтобы я пошел к Лукашенко поговорить насчет памятника. Как дважды Герою труда Василию Константиновичу был положен памятник при жизни, и соответствующее решение об этом было принято еще при советской власти. Бюст был изготовлен, стоял готовый к установке. Старовойтов хотел, чтобы я не только поговорил на эту тему с президентом, но и обсудил вопрос его личного участия в торжественном мероприятии. Как устанавливать его без Верховного? Я рассказал, что было в Бресте, и спросил, почему Лукашенко так резко выступил против него. Старовойтов припомнил, что на президентских выборах он резко отказался поддержать его кандидатуру, посоветовав сначала навести порядок в собственном хозяйстве. «Знаешь, – сказал я, – после вчерашнего разговора я теперь тему памятника поднимать не буду – подождем, подумаем». Во время моего отпуска в 1997 году, исполняя поручение Лукашенко и, видимо, его или чью-то установку, заместители министра Зиневич и Шаколо отправились в «Рассвет», написали справку, из которой следовало: у Старовойтова ничего нет, сплошной бардак. Дмитрий Руцкий, первый заместитель, исполнявший обязанности министра, когда ему принесли эту справку на подпись, выгнал обоих из кабинета.
О том, что Лукашенко заказал эти справки на Старовойтова я узнал вернувшись из отпуска. Ни Зиневич ни Шакола о своих «расследованиях» в «Рассвете» ничего не говорили. Видно было, что им стыдно, но и мне было стыдно за них…
Встретились с Василием Константиновичем мы в изоляторе КГБ поздно вечером 11 ноября 1997 года, когда нас вели с допросов. Вряд ли встреча была случайной. Я поздоровался со Старовойтовым, но ответом был его ненавидящий взгляд. Понял, что он считает меня виновником своих страданий. Как потом выяснилось, защитником у Василия Константиновича был адвокат Валерий Ерчак. Не имею права утверждать, что Ерчак – ментовский адвокат, но большие сомнения в том, что он защищал Старовойтова, у меня не исчезли до настоящего времени. Не исключаю и того, что покаянное письмо в адрес Лукашенко Старовойтов все же писал. Естественно, в этом письме все следовало свалить на Леонова: дескать министр попутал. Что мог подсказать Старовойтову его защитник Ерчак, публично проявляющий теплые дружеские чувства к следователям, «ведшим» Старовойтова и мое дело?
На очной ставке нам не дали выговориться. Как только речь зашла о том, как мы обсуждали цену на эти стулья, следователь закричал: «Прекратите давить на Старовойтова!»
Больше мы не встречались.
Надо сказать про те злосчастные стулья, которые стоили для меня 3 года и для него 2 года свободы. Как-то, будучи в «Рассвете», зашли вместе со Старовойтовым, главным бухгалтером, председателем рабочего комитета в Мышковичский ресторан. Обратил внимание на мебель в фойе ресторана – столы и стулья из сосновой доски. Работа была простая, но добротная. Я строил дачу и мне нужна была простая дачная мебель. Спросил у Старовойтова, чьего производства мебель. Ответил, что делали это в колхозных мастерских. Попросил изготовить для меня такую же мебель, включив в цену накладные расходы.
И знать не знал, что Старовойтов решил «улучшить качество», и вместо того, чтобы разместить мой заказ в мастерских «Рассвета», обратился на «Бобруйскдрев». И заплатил там тройную цену, о чем мне и словом не обмолвился. А я даже не успел распаковать эту мебель – конфисковали в упаковке.
Никакой обиды на старика я не таю. Когда человеку семьдесят пять лет, две Звезды Героя, он ждет, что со дня на день установят ему памятник, и вдруг падает с такой высоты, в ужас тюрьмы, от человека можно ждать чего угодно. Тем более, что ему обещают за это свободу. Он всю жизнь, не жалея себя, трудился на государство, а подонки, пришедшие к власти, так искорежили ему закат жизни. Когда человек попадает в тюрьму, трудно думать о том, как твои показания отражаются на судьбе других людей. За решеткой почти все думают о себе, своих близких. И, тем не менее, власти не смогли до конца сломать Старовойтова. Поэтому и не решились везти меня к нему на суд, где я должен был выступать в качестве свидетеля, – хотя и готовили к этому. Не решились привезти и Старовойтова на суд ко мне, хотя по закону обязаны были это сделать. Конечно же, боялись, что не выдержит, запутается, скажет правду. Когда по окончании одного из судебных заседаний в Кировске ему надевали наручники, чтобы отправить в тюрьму, старик закричал в отчаянии: «Я ведь сказал все, что вы хотели!»
Мы со Старовойтовым были не просто коллегами-аграрниками, мы были идейными единомышленниками. Время от времени сталкивались лбами как два козла, но мы оба были противниками породившей лукашенковщину колхозно-совхозной системы, сторонниками той экономической свободы, которая подрывает диктатуру. И обвиняли нас в разрушении колхозной системы. Старовойтов провел все реформы у себя в колхозе еще до прихода Лукашенко и до назначения Леонова на пост министра. И я, вступив в должность, развернул мощную пропаганду старовойтовского опыта, того, что он выстрадал всей своей жизнью. Экономических аргументов против этого у власти не было. Можно было сказать, что это плохо, но ведь следовало объяснить, почему и кому именно плохо… Дай Бог, доживем все – в том числе и нынешний президент – до той поры, когда Александру Григорьевичу придется доказывать свои убеждения без использования силового давления.
У меня менялись следователи. Сначала мое дело вел Клопов, уроженец Славгородского района. А потом в апреле 1998 года ко мне в Жодинское СИЗО приехал Иван Иванович Бранчель – сияющий, в белом костюме. Привез постановление об экспертизе, представился как мой новый следователь. Этаким сияющим, вальяжным был вплоть до весны 1999 года, когда белорусская оппозиция решила проводить виртуальные президентские выборы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50