Даже от такого легкого движения ее тела прокатилась волна сладкого аромата. Он смешивался с резким дикарским запахом «черненькой», лежавшей сзади. Старик прижался к «белой» девушке. Ее дыхание стало быстрым и коротким. Однако не было заметно никаких признаков пробуждения. Эгути некоторое время не шевелился.
– Может, она простит меня. Как последняя женщина в моей жизни…– «Черная» девушка сзади издала сдавленный звук. Старик вытянул руку и погладил ее.
– Успокойся. Послушай шум зимнего моря и успокойся,– старый Эгути пытался унять свое сердце. Девушка спит, как будто под наркозом. Ей дали выпить какой-то яд или сильное снотворное. Но для чего? – Для чего же, как не для денег? – подумал Эгути, и его решимость пропала. Он знал, что все женщины разные, но настолько ли эта девушка отличается от других, чтобы осмелиться принести ей горе, сделать несчастной на всю жизнь, чтобы нанести неизлечимую рану? Для шестидесятисемилетнего Эгути тела всех женщин похожи одно на другое. Но от этой девушки он не получит ответа – ни согласия, ни отказа. От мертвой она отличается только тем, что дышит и в ее жилах бежит горячая кровь. Нет, неужели, проснувшись утром, она только этим и будет отличаться от мертвого тела? Она не испытывает ни любви, ни стыда, ни страха. А когда проснется, в ней останутся лишь горечь и раскаяние. Она даже не будет знать, какой мужчина лишил ее невинности. Догадается только, что один из стариков. Вряд ли она расскажет женщине. Скорее всего, она постарается скрыть, что нарушен запрет этого дома, и поэтому ни женщина, ни другие девушки ничего не узнают. Тело «нежной» девушки было плотно прижато к Эгути. Лежавшая сзади «черненькая» вплотную придвинулась к старику. Электрическое одеяло с ее стороны было выключено, и ей стало холодно. Одна нога ее лежала рядом с ногами «белой» девушки. Эгути улыбнулся, чувствуя усталость, он нащупал под подушкой снотворное. Девушки так стиснули его с двух сторон, что он едва мог шевельнуть рукой. Положив ладонь на лоб «белой» девушки, Эгути, как обычно, разглядывал белые таблетки.
– А может, сегодня не пить их? – пробормотал он. Наверняка это очень сильное средство. Он заснет быстро и легко. Ему впервые пришла в голову мысль, что, возможно, не все старики, посещающие этот дом, честно выполняют наказ женщины и выпивают лекарство. Эта уловка стариков, которые не принимают лекарство потому, что им жаль тратить время на сон, показалась Эгути особенно омерзительной. Сам Эгути пока не относит себя к таким старикам. Он проглотил обе таблетки. Вспомнил, как просил у женщины такое же средство, каким усыпляют девушек, и как она ответила: «Это небезопасно для старых людей». Только поэтому он и не стал настаивать.
Не означает ли это «небезопасно» смерть во время сна? Эгути всего– Навсего обыкновенный старик, порой он испытывает пустоту одиночества, впадает в пессимизм. Этот дом мог бы стать для него на редкость подходящим местом смерти. Возбудить у людей любопытство, заслужить пренебрежение толпы – разве это не достойная смерть? Знакомые были бы поражены. Безусловно, он принес бы неизмеримое горе своим родным, но, если он умрет сегодня ночью, лежа между двумя молодыми женщинами, разве тем самым не будет удовлетворено последнее заветное желание старого человека? Нет, ничего не получится. Тело, наверное, перевезут из дома в захудалую гостиницу, как это было со старым Фукура, и сообщат, что он покончил жизнь самоубийством, приняв снотворное. Записки не останется, причины самоубийства никому не известны, поэтому придут к заключению, что он просто не вынес разочарований старости. Он видит, как губы женщины трогает ее обычная, едва заметная усмешка.
– Ну что за глупые фантазии. Не накликать бы беды,– старый Эгути засмеялся, но смех был невеселым. Уже начинало действовать снотворное.
– Ладно, сейчас разбужу женщину и попрошу дать мне такое же лекарство, как девушкам,– пробормотал Эгути. Но вряд ли женщина уступит его просьбе. К тому же ему очень не хотелось вставать, это было так утомительно. Эгути лег на спину и обнял обеих девушек за шеи. У одной шея податливо нежная, душистая, у другой – твердая с лоснящейся кожей. Эгути почувствовал, как что-то переполняет его изнутри. Он посмотрел на алые шторы слева и справа, и из его горла вырвался какой-то сдавленный звук. В ответ «черная» девушка слабо застонала. Ее рука уперлась в грудь Эгути. Может, ей плохо? Эгути освободил руку из-под ее шеи и повернулся к «беленькой», положив руку ей на талию. Закрыл глаза.
– Последняя женщина в жизни? Почему последняя, и вообще, к чему такие мысли, разве можно принимать это всерьез…– думал Эгути.– Так, а кто же был моей первой женщиной? – старик почувствовал не столько тяжесть в голове, сколько дремотную рассеянность.
– Первой женщиной была мама,– мелькнула новая мысль.– А может, все-таки не она, а кто-то другой? – неожиданно возникло продолжение.– Но как же это, моя мать – моя женщина? – Только сейчас, на шестьдесят восьмом году жизни, Эгути понял, что именно так оно и было. Эта истина поднялась из глубины его сознания. Что это, кощунство или тоска? Старый Эгути открыл глаза и поморгал ими, как это делают, чтобы прогнать страшный сон. Однако снотворное уже действовало в полную силу, и ему трудно было окончательно пробудиться, голову сковала тупая боль. Сонный Эгути попытался отогнать воспоминания о матери, потом, вздохнув, положил ладони на груди обеих девушек. Одна гладкая, сухая, другая – влажная; старик закрыл глаза.
Мать умерла в зимнюю ночь, когда Эгути было семнадцать лет. Отец и Эгути, стоя у постели, держали ее руки в своих. Руки матери, долго страдавшей от туберкулеза, почти высохли, но она до боли сильно стискивала их ладони. Холод ее пальцев пронизал руку Эгути до самого плеча. Медсестра, массажировавшая матери ноги, встала и вышла. Видимо, чтобы вызвать по телефону врача.
– Ёсио, Ёсио…– прерывающимся голосом позвала мать. Эгути сразу догадался и легонько погладил мать по задыхающейся груди, и тут у нее изо рта и из носа хлынула кровь. Дыхание остановилось. Лежавшие в изголовье марля и полотенце быстро вымокли от крови.
– Ёсио, вытри рукавом своей рубашки,– сказал отец.– Сестра, сестра, таз с водой… Так, так, чистую подушку, ночную рубашку и еще простыню…
Когда старый Эгути подумал: «Первой женщиной была мама»,– само собой вспомнилось, как она умирала.
– Ах! – Эгути стало казаться, что алые шторы в потайной комнате окрашены кровью. Он плотно сомкнул веки, но в глубине его глаз не исчезали алые блики. Под действием снотворного сознание его затуманилось. Ладони его покоились на девственных грудях девушек. Он почти потерял способность рассуждать и оценивать свои поступки, в уголках глаз выступили слезы.
– Почему в таком месте мне пришло в голову, что мать была моей первой женщиной,– с удивлением подумал старый Эгути. Однако мысль о матери не вызвала у него воспоминаний о возлюбленных, которых он имел впоследствии. На самом же деле первой его женщиной, пожалуй, была жена. Да, именно так, но его старая жена, уже выдавшая замуж трех дочерей, этой зимней ночью спит одна. Нет, она, должно быть, еще не спит. В их доме не слышно шума прибоя, но зимняя стужа, наверное, чувствуется сильнее, чем здесь. Старик стал размышлять, что представляют собой две груди, лежащие под его ладонями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Может, она простит меня. Как последняя женщина в моей жизни…– «Черная» девушка сзади издала сдавленный звук. Старик вытянул руку и погладил ее.
– Успокойся. Послушай шум зимнего моря и успокойся,– старый Эгути пытался унять свое сердце. Девушка спит, как будто под наркозом. Ей дали выпить какой-то яд или сильное снотворное. Но для чего? – Для чего же, как не для денег? – подумал Эгути, и его решимость пропала. Он знал, что все женщины разные, но настолько ли эта девушка отличается от других, чтобы осмелиться принести ей горе, сделать несчастной на всю жизнь, чтобы нанести неизлечимую рану? Для шестидесятисемилетнего Эгути тела всех женщин похожи одно на другое. Но от этой девушки он не получит ответа – ни согласия, ни отказа. От мертвой она отличается только тем, что дышит и в ее жилах бежит горячая кровь. Нет, неужели, проснувшись утром, она только этим и будет отличаться от мертвого тела? Она не испытывает ни любви, ни стыда, ни страха. А когда проснется, в ней останутся лишь горечь и раскаяние. Она даже не будет знать, какой мужчина лишил ее невинности. Догадается только, что один из стариков. Вряд ли она расскажет женщине. Скорее всего, она постарается скрыть, что нарушен запрет этого дома, и поэтому ни женщина, ни другие девушки ничего не узнают. Тело «нежной» девушки было плотно прижато к Эгути. Лежавшая сзади «черненькая» вплотную придвинулась к старику. Электрическое одеяло с ее стороны было выключено, и ей стало холодно. Одна нога ее лежала рядом с ногами «белой» девушки. Эгути улыбнулся, чувствуя усталость, он нащупал под подушкой снотворное. Девушки так стиснули его с двух сторон, что он едва мог шевельнуть рукой. Положив ладонь на лоб «белой» девушки, Эгути, как обычно, разглядывал белые таблетки.
– А может, сегодня не пить их? – пробормотал он. Наверняка это очень сильное средство. Он заснет быстро и легко. Ему впервые пришла в голову мысль, что, возможно, не все старики, посещающие этот дом, честно выполняют наказ женщины и выпивают лекарство. Эта уловка стариков, которые не принимают лекарство потому, что им жаль тратить время на сон, показалась Эгути особенно омерзительной. Сам Эгути пока не относит себя к таким старикам. Он проглотил обе таблетки. Вспомнил, как просил у женщины такое же средство, каким усыпляют девушек, и как она ответила: «Это небезопасно для старых людей». Только поэтому он и не стал настаивать.
Не означает ли это «небезопасно» смерть во время сна? Эгути всего– Навсего обыкновенный старик, порой он испытывает пустоту одиночества, впадает в пессимизм. Этот дом мог бы стать для него на редкость подходящим местом смерти. Возбудить у людей любопытство, заслужить пренебрежение толпы – разве это не достойная смерть? Знакомые были бы поражены. Безусловно, он принес бы неизмеримое горе своим родным, но, если он умрет сегодня ночью, лежа между двумя молодыми женщинами, разве тем самым не будет удовлетворено последнее заветное желание старого человека? Нет, ничего не получится. Тело, наверное, перевезут из дома в захудалую гостиницу, как это было со старым Фукура, и сообщат, что он покончил жизнь самоубийством, приняв снотворное. Записки не останется, причины самоубийства никому не известны, поэтому придут к заключению, что он просто не вынес разочарований старости. Он видит, как губы женщины трогает ее обычная, едва заметная усмешка.
– Ну что за глупые фантазии. Не накликать бы беды,– старый Эгути засмеялся, но смех был невеселым. Уже начинало действовать снотворное.
– Ладно, сейчас разбужу женщину и попрошу дать мне такое же лекарство, как девушкам,– пробормотал Эгути. Но вряд ли женщина уступит его просьбе. К тому же ему очень не хотелось вставать, это было так утомительно. Эгути лег на спину и обнял обеих девушек за шеи. У одной шея податливо нежная, душистая, у другой – твердая с лоснящейся кожей. Эгути почувствовал, как что-то переполняет его изнутри. Он посмотрел на алые шторы слева и справа, и из его горла вырвался какой-то сдавленный звук. В ответ «черная» девушка слабо застонала. Ее рука уперлась в грудь Эгути. Может, ей плохо? Эгути освободил руку из-под ее шеи и повернулся к «беленькой», положив руку ей на талию. Закрыл глаза.
– Последняя женщина в жизни? Почему последняя, и вообще, к чему такие мысли, разве можно принимать это всерьез…– думал Эгути.– Так, а кто же был моей первой женщиной? – старик почувствовал не столько тяжесть в голове, сколько дремотную рассеянность.
– Первой женщиной была мама,– мелькнула новая мысль.– А может, все-таки не она, а кто-то другой? – неожиданно возникло продолжение.– Но как же это, моя мать – моя женщина? – Только сейчас, на шестьдесят восьмом году жизни, Эгути понял, что именно так оно и было. Эта истина поднялась из глубины его сознания. Что это, кощунство или тоска? Старый Эгути открыл глаза и поморгал ими, как это делают, чтобы прогнать страшный сон. Однако снотворное уже действовало в полную силу, и ему трудно было окончательно пробудиться, голову сковала тупая боль. Сонный Эгути попытался отогнать воспоминания о матери, потом, вздохнув, положил ладони на груди обеих девушек. Одна гладкая, сухая, другая – влажная; старик закрыл глаза.
Мать умерла в зимнюю ночь, когда Эгути было семнадцать лет. Отец и Эгути, стоя у постели, держали ее руки в своих. Руки матери, долго страдавшей от туберкулеза, почти высохли, но она до боли сильно стискивала их ладони. Холод ее пальцев пронизал руку Эгути до самого плеча. Медсестра, массажировавшая матери ноги, встала и вышла. Видимо, чтобы вызвать по телефону врача.
– Ёсио, Ёсио…– прерывающимся голосом позвала мать. Эгути сразу догадался и легонько погладил мать по задыхающейся груди, и тут у нее изо рта и из носа хлынула кровь. Дыхание остановилось. Лежавшие в изголовье марля и полотенце быстро вымокли от крови.
– Ёсио, вытри рукавом своей рубашки,– сказал отец.– Сестра, сестра, таз с водой… Так, так, чистую подушку, ночную рубашку и еще простыню…
Когда старый Эгути подумал: «Первой женщиной была мама»,– само собой вспомнилось, как она умирала.
– Ах! – Эгути стало казаться, что алые шторы в потайной комнате окрашены кровью. Он плотно сомкнул веки, но в глубине его глаз не исчезали алые блики. Под действием снотворного сознание его затуманилось. Ладони его покоились на девственных грудях девушек. Он почти потерял способность рассуждать и оценивать свои поступки, в уголках глаз выступили слезы.
– Почему в таком месте мне пришло в голову, что мать была моей первой женщиной,– с удивлением подумал старый Эгути. Однако мысль о матери не вызвала у него воспоминаний о возлюбленных, которых он имел впоследствии. На самом же деле первой его женщиной, пожалуй, была жена. Да, именно так, но его старая жена, уже выдавшая замуж трех дочерей, этой зимней ночью спит одна. Нет, она, должно быть, еще не спит. В их доме не слышно шума прибоя, но зимняя стужа, наверное, чувствуется сильнее, чем здесь. Старик стал размышлять, что представляют собой две груди, лежащие под его ладонями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22