Мы сделали третью попытку связаться с турками при посредстве какого-то юного новобранца, заявившего, что он знает, как этого достичь. Мы спустились с ним к самым окопам и велели позвать какого-нибудь офицера, чтобы переговорить с ним. После некоторого колебания турок нам удалось добиться своего и разъяснить, как обстоят дела, указав на наши подавляющие силы и невозможность сдерживать нрав арабов. Результатом переговоров явилось обещание турок сдаться после восхода солнца. Таким образом, мы могли еще раз поспать (событие достаточно редкое и поэтому достойное того, чтобы быть занесенным в летопись), несмотря на мучившую нас жажду.
На рассвете сражение возобновилось по всей линии, так как ночью прибыло несколько сот новых горных арабов, опять удвоивших нашу численность, и они, не зная о достигнутом соглашении, открыли стрельбу по туркам, которые начали защищаться. Насир выступил с Абдуллой и его телохранителями, выстроенными по четыре в ряд, и спустился в долину.
Наши люди прекратили стрельбу, а вслед за ними замолкли и турки, так как их солдаты не решались больше сражаться, считая, что мы отлично снабжены всем необходимым. Итак, в конце концов сдача врага произошла спокойно.
Когда арабы кинулись на турок, чтобы их ограбить, я заметил инженера в сером мундире, с рыжей бородой и растерянными голубыми глазами. Я заговорил с ним по-немецки. Он был специалистом по бурению колодцев и не владел турецким языком. Только что случившееся поразило его, и он попросил меня объяснить, кто мы такие. Я рассказал ему, что перед ним арабы, восставшие против турок. Он не сразу понял меня. Он хотел знать, кто являлся нашим вождем. Я ответил, что шериф Мекки. Он предположил, что его отошлют именно туда, но я возразил, что скорее его местопребыванием станет Египет.
Потерю своих технических принадлежностей он принял философски, но очень сожалел о почти законченном колодце, который послужил бы ему памятником. Он показал мне, где тот находится, и продемонстрировал недостроенный насос. Мы набрали оттуда прекрасной прозрачной воды и утолили жажду.
Затем мы взапуски устремились к Акабе, лежавшей в четырех милях дальше, и, пробившись сквозь песчаную бурю, 6 июля, ровно через два месяца после нашего выступления из Ваджха, подошли к морю.
Акаба, Суэц, Алленби
Мы сидели, наблюдая, как ряды наших людей потоком проходили мимо нас. Их разгоряченные лица казались безразличными и ничего не выражающими.
В течение месяцев Акаба являлась нашей желанной целью. У нас не было никаких иных помыслов, мы отвергли всякие мысли о чем-либо ином. Сейчас, захватив ее, мы были немного разочарованы.
Голод вывел нас из транса. У нас имелось семьсот пленных вдобавок к нашим собственным пятистам людям и двум тысячам ожидающих нас союзников. У нас совершенно не было денег, а ели мы последний раз два дня назад. Наши верховые верблюды представляли собой запасы мяса, достаточные на шесть недель, но, используя их, мы оказались бы на жалкой и одновременно дорогой диете и были бы обречены в будущем на неподвижность, расплачиваясь за проявленную слабость характера.
Ужин доказал нам настоятельную необходимость послать британским властям в Суэц, то есть через полтораста миль пустыни, просьбу о присылке судна. Я решил отправиться сам с отрядом из восьми человек, по преимуществу из людей ховейтат, на лучших наших верблюдах. Одним из них был знаменитый Джедах, семилетний верблюд, за обладание которым в свое время воевали два племени. Объезжая залив, мы обсуждали, как совершить путешествие. Если мы поедем не спеша, щадя животных, они могут погибнуть от голода. Если мы поедем быстро, они могут в центре пустыни пасть от истощения или изранив ноги. При этом нужно было помнить, что человек, и в особенности европеец, в таких случаях изнемогает раньше верблюда.
Наконец мы договорились проводить в пути лишь столько часов в сутки, сколько нам позволяла наша выносливость, ни в коем случае не прельщаясь быстротой. В этом случае мы должны были достигнуть Суэца за пятьдесят походных часов, а чтобы сократить задержки в пути на приготовление пищи, мы захватили с собой вареного верблюжьего мяса и вареных же фиников.
Около полуночи мы добрались до Темеда, где находились единственные колодцы на нашем пути, расположенные в изгибе долины возле покинутой караульни синайской полиции. Мы разнуздали наших верблюдов, напоили их и напились сами. Затем мы вновь двинулись вперед, с трудом пробираясь в ночном мраке.
Когда начало рассветать, мы все еще ехали. При восходе солнца мы уже были далеко на равнине и остановились, чтобы дать нашим верблюдам попастись несколько минут. Затем опять в седле до полудня и после полудня, когда из марева возникли одинокие развалины Нехля. Мы миновали их и при заходе солнца сделали привал на час.
Верблюды стояли сонные, и сами мы бесконечно устали, но Мотлог, одноглазый владелец моего верблюда, приглашал нас двигаться дальше. Мы вновь сели верхом и, двигаясь машинально, взобрались на горы Митла. Взошел месяц, и их снежные вершины засияли, словно хрусталь. На заре мы проехали мимо поля, которое какой-то отважный араб засеял дынями в этой безлюдной области, расположенной между несколькими армиями. Мы сделали привал, теряя еще один из наших драгоценных часов, раскололи несколько незрелых дынь и освежились их сочной мякотью. И вновь мы двинулись вперед в зное нового дня, хотя он беспрестанно смягчался ветрами, проникавшими сюда с Суэцкого залива.
К полудню мы пробрались через гряду дюн и выехали на гладкую равнину. Уже угадывалась близость Суэца.
Мы достигли длинных линий окопов, укрепленных и обвитых колючей проволокой, и разрушающегося полотна железной дороги. Нашей целью являлся пост Шатт, лежавший против Суэца на азиатском берегу канала, и мы добрались наконец до него около трех часов дня после сорокадевятичасового перехода.
Шатт находился в необычайном смятении, ни один часовой не остановил нас. Два или три дня назад здесь появилась чума. Войска поспешно очистили старые лагеря, оставив их на произвол судьбы, и стали бивуаком в открытой пустыне. Разумеется, мы ничего не знали об этом и расхаживали по опустевшим канцеляриям, пока не нашли телефон. Я позвонил в Суэц, в главную квартиру армии, и заявил, что мне нужно переехать через канал.
Мне выразили сожаление, что это не входит в круг их обязанностей. Переправой через канал управлял отдел внутреннего водного транспорта, притом следуя своим собственным методам. Чувствовалось, что они не соответствовали методам Главного штаба.
Тогда я бесстрашно позвонил в контору водного управления и объяснил, что только что прибыл в Шатт из пустыни с безотлагательными известиями для главного командования. В водном управлении очень сожалели, но как раз сейчас у них не было свободных лодок. Они наверняка утром пошлют за мной первую же, чтобы она доставила меня в карантинное управление. Затем там дали отбой.
Я провел четыре месяца в Аравии, безостановочно передвигаясь с места на место. За последние четыре Недели я сделал на верблюде тысячу четыреста миль, совершенно не щадя себя ради успешного хода войны. Но я отказывался провести даже одну лишнюю ночь с заедавшими меня насекомыми. Я жаждал ванны и какого-нибудь прохладительного напитка, я жаждал перемены своего платья, от грязи прилипавшего к моим натертым седлом ссадинам, какого-нибудь блюда потоньше, чем зеленые финики и верблюжьи сухожилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85