Кони Марли у Елисейских полей!), Петров напоследок швырял в нас голову Марии-Антуанетты, которая скатилась на этой площади, и изнеможенно умолкал, уставившись на невозмутимого Ильфа взглядом одновременно яростным и вопрошающим.
И тогда тот спокойно объявлял, что самую удивительную работу на площади Согласия проделал не скульптор Кусту, не инженер Леба, не архитектор Габриэль, а другой великий работник, которого зовут Время. Это оно собрало и примирило все различные, противоречивые, спорящие друг с другом части площади Согласия – разных стилей, веков и даже стран – в одну удивительную, непревзойденную гармонию.
Я слушал как завороженный. Я сам, еще не увидев площади Согласия, уже начинал заболевать ею. Но рассказ здесь не кончался. Изюминка впереди.
Оказывается, главная беда, по словам Петрова, была в том, что ему с Илей не на кого было излить свои восторги.
Ильф подтверждал, что их распирало от восхищения, что оно булькало в них, и они боялись, что их разорвет.
В самом деле, не парижанам же рассказывать, как хороша площадь Согласия. И не друг другу. А знакомых приезжих, как назло, не было.
И вот однажды, уже перед самым отъездом из Парижа, Ильф и Петров встретили в консульстве только что приехавшего из Москвы работника философского фронта и его жену.
Женя и Иля тотчас вызвались стать их добровольными гидами. Рассказывая об этом, Петров уверял меня, что возможность показать другим то, что нравится тебе самому, – одна из самых больших радостей в жизни.
Философ не смог пойти. Пришлось удовольствоваться его женой. Ильф уверял, что ее звали Пульсатила Ефимовна. Надо сказать, что Ильф принадлежал к числу писателей, которые коллекционируют необычные имена, подобно Гоголю с его Ляпкиным-Тяпкиным, Земляникой и Яичницей, или Чехову с его Фильдекосовым и Дрекольевым. У Ильфа в «Записной книжке» значится мальчик по имени Вердикт, некто Сухопарыч и мадам Везувий. Ильф утверждал, что помнит слова, с которыми работник философского фронта обратился к жене:
– Пульсатилочка, есть предпосылки погулять с товарищами по Парижу.
Видимо, он был польщен тем, что его жену будут сопровождать знаменитые писатели. По описанию Ильфа и Петрова, Пульсатила Ефимовна была крупная дама с величественными манерами. Характеристики друзей несколько расходились. Петров говорил, что выражение Лица Пульсатилы Ефимовны было кисло-церемонное, как у королевы, у которой заболел живот. Ильф же находил, что она похожа на памятник, который на полчасика спустился к людям, а потом вскарабкается обратно на пьедестал и снова величаво застынет на века.
Но оба сходились в том, что она должна увидеть площадь Согласия всю сразу, а не приближаясь к ней Постепенно и привыкая к ее очарованию.
Поэтому они подвели ее к площади Tпo узенькой улочке Буасси-д'Англа и остановились за углом у здания автомобильного клуба.
Здесь они попросили ее закрыть глаза.
Затем они подхватили Пульсатилу под руки и бережно повели ее по площади к ее центру, к Луксорскому обелиску.
Рассказывая об этом, Петров признавался, что у него было некоторое опасение, как бы поразительная красота площади Согласия, внезапно нахлынув на Пульсатилу, не вызвала бы у нее нервного потрясения. Но он успокаивал себя тем, что красота не убивает. По-видимому, и у Ильфа мелькнуло то же опасение, потому что по Дороге он вдруг спросил Пульсатилу, как у нее с сердцем. Получив утешительный ответ, оба писателя успокоились.
Но вот и Луксорский обелиск. Здесь они остановились. Петров торжественно скомандовал:
– Откройте глаза!
Она открыла. Ильф и Петров самодовольно переглянулись.
Пульсатила Ефимовна медленно поворачивалась вокруг своей оси, величественно, как полководец на параде, оглядывая дефилировавшие перед ней дворцы Габриэля и в глубине между ними прелестный портик церкви Мадлен, и сад Тюильри, с просвечивающим сквозь деревья историческим «Залом для игры в мяч», и за зелено-голубой лентой Сены – античные колонны Бурбон-ского дворца, в которые церковь Мадлен глядится как в свое отражение, и упоительную перспективу Елисей-ских полей.
Петров вспоминал, что он и Ильф тоже, как и спутница их, вращались вокруг своих осей, сопереживая радостное волнение.
Наконец, завершив полный круг, Пульсатила Ефимовна остановилась и произнесла:
– Ну и что?
Петров признавался, что первым его побуждением было вырвать с корнем Луксорский обелиск и хватить его двумястами тоннами Пульсатилу по голове. Кроткий Ильф подтверждал, что и он был близок к тому, чтобы отправить Пульсатилу вслед за Марией-Антуанеттой.
Оба друга вздохнули, снова встали по обе стороны Пульсатилы и препроводили ее обратно к работнику философского фронта, молчаливые и мрачные, как конвоиры.
Вот о чем вспоминалось мне, когда я проходил через площадь Согласия, лавируя меж автомобилей и теней прошлого.
1965
1 2 3 4 5
И тогда тот спокойно объявлял, что самую удивительную работу на площади Согласия проделал не скульптор Кусту, не инженер Леба, не архитектор Габриэль, а другой великий работник, которого зовут Время. Это оно собрало и примирило все различные, противоречивые, спорящие друг с другом части площади Согласия – разных стилей, веков и даже стран – в одну удивительную, непревзойденную гармонию.
Я слушал как завороженный. Я сам, еще не увидев площади Согласия, уже начинал заболевать ею. Но рассказ здесь не кончался. Изюминка впереди.
Оказывается, главная беда, по словам Петрова, была в том, что ему с Илей не на кого было излить свои восторги.
Ильф подтверждал, что их распирало от восхищения, что оно булькало в них, и они боялись, что их разорвет.
В самом деле, не парижанам же рассказывать, как хороша площадь Согласия. И не друг другу. А знакомых приезжих, как назло, не было.
И вот однажды, уже перед самым отъездом из Парижа, Ильф и Петров встретили в консульстве только что приехавшего из Москвы работника философского фронта и его жену.
Женя и Иля тотчас вызвались стать их добровольными гидами. Рассказывая об этом, Петров уверял меня, что возможность показать другим то, что нравится тебе самому, – одна из самых больших радостей в жизни.
Философ не смог пойти. Пришлось удовольствоваться его женой. Ильф уверял, что ее звали Пульсатила Ефимовна. Надо сказать, что Ильф принадлежал к числу писателей, которые коллекционируют необычные имена, подобно Гоголю с его Ляпкиным-Тяпкиным, Земляникой и Яичницей, или Чехову с его Фильдекосовым и Дрекольевым. У Ильфа в «Записной книжке» значится мальчик по имени Вердикт, некто Сухопарыч и мадам Везувий. Ильф утверждал, что помнит слова, с которыми работник философского фронта обратился к жене:
– Пульсатилочка, есть предпосылки погулять с товарищами по Парижу.
Видимо, он был польщен тем, что его жену будут сопровождать знаменитые писатели. По описанию Ильфа и Петрова, Пульсатила Ефимовна была крупная дама с величественными манерами. Характеристики друзей несколько расходились. Петров говорил, что выражение Лица Пульсатилы Ефимовны было кисло-церемонное, как у королевы, у которой заболел живот. Ильф же находил, что она похожа на памятник, который на полчасика спустился к людям, а потом вскарабкается обратно на пьедестал и снова величаво застынет на века.
Но оба сходились в том, что она должна увидеть площадь Согласия всю сразу, а не приближаясь к ней Постепенно и привыкая к ее очарованию.
Поэтому они подвели ее к площади Tпo узенькой улочке Буасси-д'Англа и остановились за углом у здания автомобильного клуба.
Здесь они попросили ее закрыть глаза.
Затем они подхватили Пульсатилу под руки и бережно повели ее по площади к ее центру, к Луксорскому обелиску.
Рассказывая об этом, Петров признавался, что у него было некоторое опасение, как бы поразительная красота площади Согласия, внезапно нахлынув на Пульсатилу, не вызвала бы у нее нервного потрясения. Но он успокаивал себя тем, что красота не убивает. По-видимому, и у Ильфа мелькнуло то же опасение, потому что по Дороге он вдруг спросил Пульсатилу, как у нее с сердцем. Получив утешительный ответ, оба писателя успокоились.
Но вот и Луксорский обелиск. Здесь они остановились. Петров торжественно скомандовал:
– Откройте глаза!
Она открыла. Ильф и Петров самодовольно переглянулись.
Пульсатила Ефимовна медленно поворачивалась вокруг своей оси, величественно, как полководец на параде, оглядывая дефилировавшие перед ней дворцы Габриэля и в глубине между ними прелестный портик церкви Мадлен, и сад Тюильри, с просвечивающим сквозь деревья историческим «Залом для игры в мяч», и за зелено-голубой лентой Сены – античные колонны Бурбон-ского дворца, в которые церковь Мадлен глядится как в свое отражение, и упоительную перспективу Елисей-ских полей.
Петров вспоминал, что он и Ильф тоже, как и спутница их, вращались вокруг своих осей, сопереживая радостное волнение.
Наконец, завершив полный круг, Пульсатила Ефимовна остановилась и произнесла:
– Ну и что?
Петров признавался, что первым его побуждением было вырвать с корнем Луксорский обелиск и хватить его двумястами тоннами Пульсатилу по голове. Кроткий Ильф подтверждал, что и он был близок к тому, чтобы отправить Пульсатилу вслед за Марией-Антуанеттой.
Оба друга вздохнули, снова встали по обе стороны Пульсатилы и препроводили ее обратно к работнику философского фронта, молчаливые и мрачные, как конвоиры.
Вот о чем вспоминалось мне, когда я проходил через площадь Согласия, лавируя меж автомобилей и теней прошлого.
1965
1 2 3 4 5