Лебедев решил применить в качестве катализатора некоторые природные глины. Того, что он смог достать в Ленинграде, ему было мало. Поэтому даже летом, находясь в отпуске в Крыму, в Коктебеле, он занят тем, что бродит по окрестностям и собирает образцы глин. Он не просто гуляет — он внимательно смотрит под ноги. Он не просто лежит на земле, загорая, — его интересует то, на чем он лежит, ибо, может быть, он лежит как раз на том, что ищет, — на нужной ему глине. Собранные образцы Лебедев отсылает в Ленинград и каждый день нервничает, ждет ответа. Наконец он приходит: глины ведут себя в работе хорошо. Возвращается в Ленинград Лебедев, как геолог, нагруженный разными глинами.
Но, справившись с одной задачей, нужно было тут же решать другую. Нужен был еще один катализатор — для превращения бутадиена в каучук.
После некоторых колебаний Лебедев остановился на натрии — легком, светлом металле. И хотя многие были против натрия, Лебедев настаивал на своем. И настоял все-таки. И время доказало, что он был прав.
Наступила осень 1927 года. До истечения срока конкурса оставались считанные месяцы. Работа подходила к концу.
Это были очень трудные месяцы. Хотя основное направление было выбрано, и опыты показали, что выбрано оно правильно, оставалось еще много работы. И чем ближе к концу, тем больше обнаруживалось всяких недоделок, неясностей, которые нужно как можно скорее устранить, ибо время быстротечно, оно неумолимо тает, приближая последний день декабря — последний день, в который еще можно что-то поправить, доделать, дописать.
Трудность увеличивалась еще тем, что все приходилось делать самим. Сами закупали подсобные материалы, сами таскали лед с Невы. Сергей Васильевич работал и руководителем, и исполнителем, и лаборантом, и слесарем, и стеклодувом, и электромонтером. В каком невероятном темпе велась работа, вы можете догадаться по тому, что еще 30 декабря вечером она шла полным ходом.
Уже куплен билет в Москву, уже готов опытный образец и ящик для него, а работа еще не кончена.
Уже подан на московский вокзал поезд Ленинград — Москва, уже началась посадка, а Сергей Васильевич еще дописывает схему процесса. Работа ведется как на конвейере. Свои листочки Лебедев передает помощнице. Она, торопясь, переписывает их начисто. Еще двое сотрудников укладывают каучук и описание в ящик.
Все ежеминутно смотрят на часы: успеют или не успеют?
Наконец поставлена последняя точка. Последний листок уложен в ящик. Вбит последний гвоздь. Один из сотрудников, рискуя опоздать, мчится на вокзал.
И успевает.
Через несколько минут поезд увозит в Москву небольшой ящик с загадочной надписью “Диолифин” — двухлетний напряженный труд восьми энтузиастов, восьми бескорыстных ученых, детище Сергея Васильевича Лебедева.
И хотя сейчас все восемь так устали, что у них, кажется, нет никаких сил, они еще долго не расходятся, вспоминая эти промелькнувшие два года, смеются, радуются. Хотя они не знают еще, можно ли им радоваться.
Четыре месяца тянется томительное ожидание. Лишь в начале апреля становится известно: их работа признана лучшей.
Правительство приняло решение о строительстве завода СК на основе их метода.
И работа, которая казалась оконченной, начинается сначала.
Глава десятая. Экспонат музея революции
В 1931 году Сергей Васильевич Лебедев получил первую порцию промышленного синтетического каучука.
В Ленинградском университете создана специальная лаборатория синтеза каучуков. Группе Лебедева предоставлены средства, материалы, помещение. Правительство непрестанно справляется о ходе работ. Им всячески помогает первый секретарь Ленинградского обкома партии Сергей Миронович Киров. Но срок, срок вновь очень жесткий — полтора года на разработку проекта и еще столько же на строительство и пуск завода.
Конечно, предстоящие три года должны быть легче, чем прошедшие два. Не надо бегать самим на Неву за льдом и клянчить у коллег дефицитные вещества, — все, что нужно для работы, все доставляется. Не надо постоянно нервничать — не впустую ли их работа, — теперь уже ясно, что не впустую. Но главная трудность по-прежнему осталась.
Им оказали помощь организационную. Направить же реакцию в нужную сторону и с нужной скоростью ученым никто помочь не может. Тут они по-прежнему были один на один с капризами непокорных молекул.
После многих опытов наступил наконец день, когда реакцию надо было выпустить за пределы лаборатории; надо было испробовать ее, только что прирученную, на новом месте, в новых условиях — на заводе. Как поведет она себя там, не взбунтуется ли, не откажется ли идти по выбранной для нее дороге.
День и ночь не уходил с завода Лебедев — готовил испытания. Сам вникал в каждую мелочь, старался предугадать возможные осложнения. Но всего предугадать не смог.
Ставится первый опыт. На лицах скептиков и недоброжелателей появляется насмешливая улыбка: реакция не идет.
Ученые нервничают. Единственный, кто спокоен, как всегда, — Сергей Васильевич. Не вышло сегодня — выйдет завтра.
Ставится второй опыт. На лицах скептиков и недоброжелателей теперь уже смущенная улыбка: процесс пошел.
В мае 1930 года получена уже целая тонна бутадиена.
Одновременно с испытаниями шло строительство опытного завода. В октябре 1930 года оно закончено.
Можно готовиться к пуску.
Тот из вас, кто видел пуск завода лишь в кинохронике — перерезание ленточки, цветы, музыка, — может считать, что он не знает, что такое пуск завода. Это особое, ни на что другое не похожее событие.
Чего только не несет оно тем, кто готовит его! Волнение и радость, страх и усталость, разочарование и злость — каждое из этих чувств посещает людей, долгие месяцы трудившихся не покладая рук ради этих нескольких минут. Конечно, они работали не специально ради них — они строили новый завод, готовили выпуск нового вещества, — но в тот момент, когда из аппарата должна выйти первая порция продукта, когда на площадке много посторонних людей, тогда уже не думаешь о дальних высоких целях, думаешь лишь об одном: выйдет или не выйдет.
Мне кажется, подобное чувство каждый из нас испытывал на экзаменах. Говорят, что конечная цель этой неприятной процедуры — выявить нашу подготовку и таким образом помочь получить хорошее образование. Но согласиться с этим можно или задолго до, или несколько позже экзамена. На подступах же к нему и во время него нами владеет лишь одна мысль — сдать как-нибудь, проскочить как-нибудь. Торжественность обстановки ускользает от нас; все эти цветы, красная скатерть, графин без воды, нарядные, непохожие на себя преподаватели — все это где-то в тумане, все это вспоминается потом, когда экзамен сдан и когда уже эти цветы и графины никому не нужны.
Признаюсь честно: будь моя воля, я бы отменил все экзамены и все торжественные пуски. Это сберегло бы массу здоровья и времени и было бы полезнее для дела. Однако я понимаю, что моя точка зрения спорна, поэтому я не буду настаивать на ней. К тому же это ничего не убавит и не прибавит к тем, уже далеким теперь, событиям, о которых я рассказываю.
На пуске опытного завода СК, кроме всех тех неприятностей, которые полагались в данном торжественном случае, существовала еще одна, особая. А именно та, что никто не мог сказать точно, когда, собственно, настанет сей долгожданный день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32