Мое время вышло.
– Ну, прошу вас, – выдохнула она; голос ее звучал так, словно речь шла о жизни и смерти.
Торговец с интересом смерил ее взглядом. Затем так же неторопливо повернулся и посмотрел в сторону других ларьков, где на прилавках все еще виднелись разбросанные остатки фруктов и овощей. После этого он повернулся к ней спиной и опустил боковую створку.
– Спросите вон у тех теток, у них еще валяется что-то.
Она пошла к ближайшему ларьку и встала в очередь, впереди нее стояла женщина – такая же домохозяйка, как Кейт, вернее, как прежняя Кейт, – с сумкой на колесиках, с сетками и бумажными сумками, закупавшая продукты для всей семьи на целую неделю.
Женщина отошла от ларька, сгибаясь под тяжестью сумок – ни дать ни взять рабыня, – и тем не менее она так повела плечами, будто хотела всем сказать, какая это радость – нести на себе заботы о близких людях. Кейт, поглощенная наблюдениями за этой женщиной, зазевалась и пропустила свою очередь. Женщина, которая раньше стояла за Кейт, была настроена агрессивно: она заняла ее место, потом с несокрушимой уверенностью в своей правоте посмотрела в сторону Кейт и сказала соседке:
– Ей, видно, делать нечего, а мне недосуг целый день торчать здесь.
Кейт купила два лимона и один сладкий зеленый перец, вовремя подавив в себе желание взять по привычке дюжину лимонов и два перца.
Она вернулась в квартиру, впервые сознавая, что еще и понятия не имеет, с чем ей придется столкнуться. До сегодняшнего дня она как-то этого не подозревала.
Перед входом в дом на низком парапете сидела томная девица с толстым узлом желтых волос, с подведенными синей тушью веками и ярко-розовым кукольным ртом. На ней было допотопное вечернее платье из черных кружев на атласном чехле.
При виде Кейт надменное выражение на лице девицы растворилось в широкой улыбке, и Морин – это была она – произнесла:
– Почему вы такая тощая?
– Потому что очень потеряла в весе.
– Разумно.
– Но не для меня… пока, – заметила Кейт и спустилась по ступенькам в квартиру.
Там, механически, словно пытаясь наладить вышедшую из строя машину, которой, очевидно, не хватало лишь хорошей смазки, она принялась готовить себе еду. Надо же все-таки поесть, поддержать организм.
Она поджарила кусочек этого ужасного хлеба, намазала его маслом, положила сверху ломтик сыра и начала есть. Но куски застревали у нее в горле. В кухню вошла Морин, шурша кружевными юбками, вившимися вокруг ее босых ног.
– Вы что, болели? – требовательно спросила она.
– Немного.
Морин сняла с полки очередную банку детского питания – на сей раз это была манная каша со сливами, – подтянула повыше свои кружева и, примостившись на краю стола, тоже стала есть. Увидев, как Кейт с трудом мнет что-то во рту, она махнула рукой в сторону полок с банками и предложила:
– А может, попробуете вот это? Я ничего другого не ем.
– У вас разовьется авитаминоз, – машинально заметила Кейт, от жалости к себе еле сдерживая слезы. Морин же в ответ на это предостережение только расхохоталась.
Потом она сняла с полки банку яблочного пюре, и Кейт кое-как осилила ее.
– А мне нравится болеть, – заявила Морин. – Во всяком случае, лучше, чем накачиваться гашишем.
– На меня лично гашиш не подействовал, я однажды пробовала.
– И продолжать не стали! – изрекла Морин.
В это время в дверях появился юноша с прической под короля Карла, в джинсах и шелковой рубахе с оборочками. Он небрежно кивнул Кейт, прошел мимо нее к Морин, снял ее со стола и сказал:
– Пора идти. Через пять минут начало.
Морин натянула белые лайковые сапожки на шнуровке и накинула на обнаженные плечи красивую испанскую шаль, во многих местах траченную молью.
Молодая пара удалилась, кивнув на прощанье, а Кейт вдруг захлестнула такая тоска, будто она надолго рассталась с самыми близкими людьми. Ее словно обокрали, лишив – пусть всего на один вечер – общества этой восхитительной, безжалостной, непосредственной юности. Ее дети были более сдержанными, не такими бесшабашными. Неужели она сделала их такими? Надо было бы…
Она одернула себя: какой смысл заниматься самоедством – сейчас ей надо пожить одной, чтобы окрепнуть физически и снова обрести себя.
Кейт положила несколько одеял на свою кровать и нырнула под них. Очень скоро она заснула.
Когда она проснулась, в воздухе плыла разноголосая музыка. Этот летний воздух, тяжелый и влажный, навевал, однако, безотчетную легкость и веселье, желание куда-то идти, с кем-то общаться.
Кейт отметила, что ей стало лучше: похоже, душевные волнения уже позади. А все потому, что ей удалось, наконец, хоть что-то протолкнуть в себя… надо сходить на кухню и еще чего-нибудь поесть. Мысль о том, что она может встретить там Морин, была ей приятна. Она накинула на плечи желтый махровый халат и вышла в холл. Он был пуст. Кейт взглянула на свое отражение в зеркале и рассмеялась. Неважно, кроме Морин, ее никто не увидит. Дверь в кухню была закрыта. Она открыла ее с улыбкой.
Вокруг стола, уставленного тарелками с закусками и стаканами с вином, сидела компания из пяти человек. Смуглая девушка перебирала струны гитары. Кейт поймала себя на том, что улыбка на ее лице – это привычка, оставшаяся от другой жизни, жизни в родном доме: приближаясь к комнате, где находился кто-нибудь из детей со своими друзьями, она «надевала» на лицо именно такую улыбку, в ответ на которую, по правилам семейной игры, должна была следовать приветливая реакция, даже если это была всего лишь дань старой традиции подтрунивания друг над другом.
«Внимание, туш! Смотрите, кто к нам пожаловал!»
«Ты, наверное, пришла сказать: „Кушать подано“?»
«А это моя матушка! Она у нас ничего, я вам говорил».
Так ее встречали давным-давно, когда дети еще были подростками, и это было милое, невинное зубоскальство, шутки, в которых сквозило и дружеское расположение к матери, и их полная готовность принять ее заботы, и убежденность, что мать всегда с ними заодно, что она всегда поддержит игру, улыбнется той самой улыбкой и скажет только:
«Благодарю за комплимент. Ты угадал, ужин действительно на столе».
Теперь же они встречали мать с холодной учтивостью взрослых, которую ей было гораздо тяжелее сносить:
«Входи, мама. Это мой друг из Шотландии (Пензанса, Испании, Штатов). Ты не возражаешь, если он (она) остановится у нас ненадолго? Спальный мешок я купил. И, пожалуйста, не очень хлопочи о наших желудках».
Сейчас ей показалось, что пять лиц повернулись к ней с той же рассчитанной неторопливостью, какая появлялась и у ее взрослых детей в таких случаях; они как бы подчеркивали этим свое безразличие, напускное, конечно, но совершенно им необходимое для самозащиты – от чего только?
Пять пар глаз уставились на скелет в ярко-желтом халате, на измученное лицо, вокруг которого дыбились космы жестких волос.
Она повернулась и убежала от этих, как ей казалось, враждебных взглядов, бормоча:
– Простите, простите…
Уже в своей комнате, опомнившись, она поняла, что везде и всюду чувствует себя парией, и это чувство настолько завладело ею, что не поддается никакому разумному объяснению; его лишь можно констатировать. Второпях она накинула на себя одно из своих лучших летних платьев – ни дать ни взять скелет в шатре, – сделала безуспешную попытку пригладить волосы, чтобы они не торчали во все стороны, и, махнув рукой, вышла на улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Ну, прошу вас, – выдохнула она; голос ее звучал так, словно речь шла о жизни и смерти.
Торговец с интересом смерил ее взглядом. Затем так же неторопливо повернулся и посмотрел в сторону других ларьков, где на прилавках все еще виднелись разбросанные остатки фруктов и овощей. После этого он повернулся к ней спиной и опустил боковую створку.
– Спросите вон у тех теток, у них еще валяется что-то.
Она пошла к ближайшему ларьку и встала в очередь, впереди нее стояла женщина – такая же домохозяйка, как Кейт, вернее, как прежняя Кейт, – с сумкой на колесиках, с сетками и бумажными сумками, закупавшая продукты для всей семьи на целую неделю.
Женщина отошла от ларька, сгибаясь под тяжестью сумок – ни дать ни взять рабыня, – и тем не менее она так повела плечами, будто хотела всем сказать, какая это радость – нести на себе заботы о близких людях. Кейт, поглощенная наблюдениями за этой женщиной, зазевалась и пропустила свою очередь. Женщина, которая раньше стояла за Кейт, была настроена агрессивно: она заняла ее место, потом с несокрушимой уверенностью в своей правоте посмотрела в сторону Кейт и сказала соседке:
– Ей, видно, делать нечего, а мне недосуг целый день торчать здесь.
Кейт купила два лимона и один сладкий зеленый перец, вовремя подавив в себе желание взять по привычке дюжину лимонов и два перца.
Она вернулась в квартиру, впервые сознавая, что еще и понятия не имеет, с чем ей придется столкнуться. До сегодняшнего дня она как-то этого не подозревала.
Перед входом в дом на низком парапете сидела томная девица с толстым узлом желтых волос, с подведенными синей тушью веками и ярко-розовым кукольным ртом. На ней было допотопное вечернее платье из черных кружев на атласном чехле.
При виде Кейт надменное выражение на лице девицы растворилось в широкой улыбке, и Морин – это была она – произнесла:
– Почему вы такая тощая?
– Потому что очень потеряла в весе.
– Разумно.
– Но не для меня… пока, – заметила Кейт и спустилась по ступенькам в квартиру.
Там, механически, словно пытаясь наладить вышедшую из строя машину, которой, очевидно, не хватало лишь хорошей смазки, она принялась готовить себе еду. Надо же все-таки поесть, поддержать организм.
Она поджарила кусочек этого ужасного хлеба, намазала его маслом, положила сверху ломтик сыра и начала есть. Но куски застревали у нее в горле. В кухню вошла Морин, шурша кружевными юбками, вившимися вокруг ее босых ног.
– Вы что, болели? – требовательно спросила она.
– Немного.
Морин сняла с полки очередную банку детского питания – на сей раз это была манная каша со сливами, – подтянула повыше свои кружева и, примостившись на краю стола, тоже стала есть. Увидев, как Кейт с трудом мнет что-то во рту, она махнула рукой в сторону полок с банками и предложила:
– А может, попробуете вот это? Я ничего другого не ем.
– У вас разовьется авитаминоз, – машинально заметила Кейт, от жалости к себе еле сдерживая слезы. Морин же в ответ на это предостережение только расхохоталась.
Потом она сняла с полки банку яблочного пюре, и Кейт кое-как осилила ее.
– А мне нравится болеть, – заявила Морин. – Во всяком случае, лучше, чем накачиваться гашишем.
– На меня лично гашиш не подействовал, я однажды пробовала.
– И продолжать не стали! – изрекла Морин.
В это время в дверях появился юноша с прической под короля Карла, в джинсах и шелковой рубахе с оборочками. Он небрежно кивнул Кейт, прошел мимо нее к Морин, снял ее со стола и сказал:
– Пора идти. Через пять минут начало.
Морин натянула белые лайковые сапожки на шнуровке и накинула на обнаженные плечи красивую испанскую шаль, во многих местах траченную молью.
Молодая пара удалилась, кивнув на прощанье, а Кейт вдруг захлестнула такая тоска, будто она надолго рассталась с самыми близкими людьми. Ее словно обокрали, лишив – пусть всего на один вечер – общества этой восхитительной, безжалостной, непосредственной юности. Ее дети были более сдержанными, не такими бесшабашными. Неужели она сделала их такими? Надо было бы…
Она одернула себя: какой смысл заниматься самоедством – сейчас ей надо пожить одной, чтобы окрепнуть физически и снова обрести себя.
Кейт положила несколько одеял на свою кровать и нырнула под них. Очень скоро она заснула.
Когда она проснулась, в воздухе плыла разноголосая музыка. Этот летний воздух, тяжелый и влажный, навевал, однако, безотчетную легкость и веселье, желание куда-то идти, с кем-то общаться.
Кейт отметила, что ей стало лучше: похоже, душевные волнения уже позади. А все потому, что ей удалось, наконец, хоть что-то протолкнуть в себя… надо сходить на кухню и еще чего-нибудь поесть. Мысль о том, что она может встретить там Морин, была ей приятна. Она накинула на плечи желтый махровый халат и вышла в холл. Он был пуст. Кейт взглянула на свое отражение в зеркале и рассмеялась. Неважно, кроме Морин, ее никто не увидит. Дверь в кухню была закрыта. Она открыла ее с улыбкой.
Вокруг стола, уставленного тарелками с закусками и стаканами с вином, сидела компания из пяти человек. Смуглая девушка перебирала струны гитары. Кейт поймала себя на том, что улыбка на ее лице – это привычка, оставшаяся от другой жизни, жизни в родном доме: приближаясь к комнате, где находился кто-нибудь из детей со своими друзьями, она «надевала» на лицо именно такую улыбку, в ответ на которую, по правилам семейной игры, должна была следовать приветливая реакция, даже если это была всего лишь дань старой традиции подтрунивания друг над другом.
«Внимание, туш! Смотрите, кто к нам пожаловал!»
«Ты, наверное, пришла сказать: „Кушать подано“?»
«А это моя матушка! Она у нас ничего, я вам говорил».
Так ее встречали давным-давно, когда дети еще были подростками, и это было милое, невинное зубоскальство, шутки, в которых сквозило и дружеское расположение к матери, и их полная готовность принять ее заботы, и убежденность, что мать всегда с ними заодно, что она всегда поддержит игру, улыбнется той самой улыбкой и скажет только:
«Благодарю за комплимент. Ты угадал, ужин действительно на столе».
Теперь же они встречали мать с холодной учтивостью взрослых, которую ей было гораздо тяжелее сносить:
«Входи, мама. Это мой друг из Шотландии (Пензанса, Испании, Штатов). Ты не возражаешь, если он (она) остановится у нас ненадолго? Спальный мешок я купил. И, пожалуйста, не очень хлопочи о наших желудках».
Сейчас ей показалось, что пять лиц повернулись к ней с той же рассчитанной неторопливостью, какая появлялась и у ее взрослых детей в таких случаях; они как бы подчеркивали этим свое безразличие, напускное, конечно, но совершенно им необходимое для самозащиты – от чего только?
Пять пар глаз уставились на скелет в ярко-желтом халате, на измученное лицо, вокруг которого дыбились космы жестких волос.
Она повернулась и убежала от этих, как ей казалось, враждебных взглядов, бормоча:
– Простите, простите…
Уже в своей комнате, опомнившись, она поняла, что везде и всюду чувствует себя парией, и это чувство настолько завладело ею, что не поддается никакому разумному объяснению; его лишь можно констатировать. Второпях она накинула на себя одно из своих лучших летних платьев – ни дать ни взять скелет в шатре, – сделала безуспешную попытку пригладить волосы, чтобы они не торчали во все стороны, и, махнув рукой, вышла на улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56