— Вот что, — сказал он, — ко мне только что присылали из «Гранд-отеля» с приглашением от посольских для Педро Ромеро и Марсьяла Лаланда на чашку кофе сегодня вечером.
— Ну, — сказал я. — Марсьялу это не повредит.
— Марсьял сегодня весь день в Сан-Себастьяне. Он уехал утром на машине с Маркесом. Не думаю, чтобы они сегодня вернулись.
Монтойя стоял смущенный. Он ждал, чтобы я сказал что-нибудь.
— Не передавайте Ромеро приглашение, — сказал я.
— Вы думаете?
— Безусловно.
Монтойя просиял.
— Я пришел спросить вас, потому что вы американец, — сказал он.
— Я бы так поступил.
— Вот, — сказал Монтойя, — берут такого мальчика. Они не знают, чего он стоит. Они не знают, кем он может стать. Любому иностранцу легко захвалить его. Начинается с чашки кофе в «Гранд-отеле», а через год он конченый человек.
— Как Альгабено, — сказал я.
— Да, как Альгабено.
— Это такая публика, — сказал я. — Здесь есть одна американка, которая коллекционирует матадоров.
— Я знаю. Они выбирают самых молодых.
— Да, — сказал я. — Старые жиреют.
— Или сходят с ума, как Галло.
— Ну что ж, — сказал я, — дело простое. Не передавайте ему приглашение, только всего.
— Он такой чудесный малый! — сказал Монтойя. — Он должен держаться своих. Незачем ему заниматься такой ерундой.
— Не хотите ли выпить? — спросил я.
— Нет, нет, мне нужно идти, — сказал Монтойя. Он вышел.
Я спустился вниз, вышел на улицу и пошел под аркадой вокруг площади. Дождь все еще лил. Я заглянул в кафе Ирунья, нет ли там наших, но их там не было, и я обошел площадь кругом и вернулся в отель. Они все сидели за обедом в столовой первого этажа.
Они сильно опередили меня, и не стоило даже пытаться догнать их. Билл нанимал чистильщиков обуви для Майкла. Чистильщики заглядывали в дверь, и Билл подзывал каждого и заставлял обрабатывать ноги Майкла.
— Одиннадцатый раз мне чистят ботинки, — сказал Майкл. — Знаете, Билл просто осел.
Весть, очевидно, распространилась среди чистильщиков. Вошел еще один.
— Limpia botas? — спросил он Билла.
— Не мне, — сказал Билл. — Вот этому сеньору.
Чистильщик встал на колени рядом со своим коллегой и занялся свободным ботинком Майкла, который уже и так сверкал в электрическом свете.
— Чудило этот Билл, — сказал Майкл.
Я пил красное вино и так отстал от них, что мне было слегка неловко за эту возню с ботинками. Я посмотрел кругом. За соседним столиком сидел Педро Ромеро. Когда я кивнул ему, он встал и попросил меня перейти к его столику и познакомиться с его другом. Их столик был рядом и почти касался нашего. Я познакомился с его другом, мадридским спортивным критиком — маленьким человеком с худым лицом. Я сказал Ромеро, как я восхищен его работой, и он весь просиял. Мы говорили по-испански, а мадридский критик немного знал французский язык. Я протянул руку к нашему столику за своей бутылкой вина, но критик остановил меня. Ромеро засмеялся.
— Выпейте с нами, — сказал он по-английски.
Он очень стеснялся своего английского языка, но ему нравилось говорить по-английски, и немного погодя он стал называть слова, в которых был не уверен, и спрашивал меня о них. Ему особенно хотелось знать, как по-английски Corrida de toros, точный перевод. Английское название, означающее «бой быков», казалось ему сомнительным. Я объяснил, что «бой быков» по-испански значит lidia toro. Испанское слово corrida по-английски значит «бег быков». А по-французски — Course de taureaux, ввернул критик. Испанского слова для боя быков нет.
Педро Ромеро сказал, что выучился немного по-английски в Гибралтаре. Родился он в Ронде. Это недалеко от Гибралтара. Искусству тореро он учился в Малаге, в тамошней школе тавромахии. В школе он пробыл всего три года. Критик подтрунивал над тем, что Ромеро употребляет много малагских выражений. Ему девятнадцать лет, сказал Ромеро. Его старший брат работает с ним в качестве бандерильеро, но живет не в этом отеле, а в другом, поменьше, вместе со всей куадрильей. Ромеро спросил меня, сколько раз я видел его на арене. Я сказал, что только три. Я тут же спохватился, что на самом деле я видел его всего два раза, но мне не захотелось объяснять ему мою ошибку.
— Где видели меня раньше? В Мадриде?
— Да, — соврал я. Я читал отчеты в спортивных журналах о его двух выступлениях в Мадриде и поэтому был спокоен.
— Первое выступление или второе?
— Первое.
— Я очень плохо работал, — сказал он. — Второе прошло лучше. Помните? — повернулся он к критику.
Он нисколько не был смущен. Он говорил о своей работе так, словно смотрел на нее со стороны. В нем не было и тени тщеславия или бахвальства.
— Я очень рад, что вам нравится моя работа, — сказал он. — Но вы еще настоящей моей работы не видели. Завтра, если попадется хороший бык, я надеюсь показать ее вам.
Сказав это, он улыбнулся, опасаясь, как бы я или критик не подумали, что он хвастает.
— Буду очень рад, если увижу, — сказал критик. — Мне хочется, чтобы вы меня убедили.
— Ему не очень нравится моя работа. — Ромеро повернулся ко мне. Лицо его было серьезно.
Критик сказал, что ему очень нравится работа Ромеро, но что ей еще не хватает законченности.
— Вот завтра увидите, если попадется хороший бык.
— Вы видели завтрашних быков? — спросил меня критик.
— Да. Я видел, как их выгружали.
Педро Ромеро наклонился вперед.
— Ну, как ваше мнение?
— Очень хороши, — сказал я. — Все — около двадцати шести арроба. Очень короткие рога. Разве вы их не видели?
— Видел, конечно, — сказал Ромеро.
— Двадцати шести арроба не потянут, — сказал критик.
— Нет, — сказал Ромеро.
— У них бананы вместо рогов, — сказал критик.
— По-вашему, бананы? — спросил Ромеро. Он с улыбкой повернулся ко мне. — И по-вашему, бананы?
— Нет, — сказал я, — рога как рога.
— Очень короткие, — сказал Педро Ромеро. — Очень, очень короткие. Но все-таки не бананы.
— Послушайте, Джейк, — позвала Брет с соседнего столика. — Что же вы нас бросили?
— Это только временно, — оказал я. — Мы говорим о быках.
— Не важничайте.
— Скажите ему, что быки безрогие! — крикнул Майкл. Он был пьян.
Ромеро вопросительно взглянул на меня.
— Очень пьяный, — сказал я. — Borracho! Muy borracho!
— Что же вы нас не знакомите с вашими друзьями? — сказала Брет. Она не сводила глаз с Педро Ромеро. Я спросил, не выпьют ли они кофе с нами. Оба встали. Лицо у Ромеро было очень смуглое. Держался он превосходно.
Я представил их всем по очереди, и они уже хотели сесть, но не хватило места, и мы все перешли пить кофе к большому столу у стены. Майкл велел подать бутылку фундадору и рюмки для всех. Было много пьяной болтовни.
— Скажи ему, что, по-моему, писать — занятие гнусное, — говорил Билл. — Скажи, скажи ему. Скажи ему; мне стыдно, что я писатель.
Педро Ромеро сидел рядом с Брет и слушал ее.
— Ну, скажи ему! — кричал Билл.
Ромеро, улыбаясь, поднял голову.
— Этот сеньор, — сказал я, — писатель.
Ромеро с почтением посмотрел на Билла.
— И тот тоже, — сказал я, указывая на Кона.
— Он похож на Виляльту, — сказал Ромеро, глядя на Билла. — Правда, Рафаэль, он похож на Виляльту?
— Не нахожу, — ответил критик.
— Правда, — по-испански сказал Ромеро, — он очень похож на Виляльту. А пьяный сеньор чем занимается?
— Ничем.
— Потому он и пьет?
— Нет. Он собирается жениться на этой сеньоре.
— Скажите ему, что все быки безрогие!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49