Все, что сейчас необходимо, – это четыре фотографии и два образца подписи. Приезду Скелы придается столь важное значение, что юэльское правительство берет на себя все хлопоты, включая полную договоренность с прозскими властями. (Уже договорились! Позднее Шакан открыл Скеле, что его просто обменяли на засыпавшуюся прозскую шпионку.) «Прекрасно, я согласен». Надевая пальто, посол задержался в передней и, как бы давая Скеле понять, что он не уверен в уместности своих слов, сказал: «Мы знаем, что ваш отец всю жизнь был горячим патриотом Юэлека. Разумеется, для вас это не новость, но, поверьте, для нас это имеет не только сентиментальное значение». Скела в ужасе вспомнил олеографию верховного жреца в отцовском кабинете и подумал, что уехать из страны будет гораздо легче, чем выпутаться из Истории. До встречи с послом он об этом не думал.
Через пять дней он получил с нарочным запечатанный пакет. В нем был юэльский паспорт с прозской выездной визой, бумажник с двумя тысячами юлонов и открытый авиабилет. В приложенной записке посол поздравлял Скелу с новым гражданством и советовал уничтожить прозский паспорт. Он разрезал паспорт ножницами на мелкие полоски и выбросил их за окно, рассовал по карманам юэльский паспорт, бумажник и билет и уже надел плащ и шляпу, чтобы пойти в библиотеку, когда позвонила Зани. «Тебе сейчас лучше?» – «Да». – «Приходи». Он вспомнил об английском переводе Нолъдара, сунул его в карман, выключил свет и распахнул окно. Была синева весеннего вечера, и прыгали красноватые пятна фонарей.
В середине ночи они одновременно проснулись. «Слушай, – Зани села на краю постели и погладила его по голове, – сейчас мне очень плохо, но зато все ясно». – «Что все?» – «Вот что – ты не совершаешь поступков. Все, что ты делаешь, – ну, задачки твои, статьи, меткие замечания на семинарах и даже когда меня ебешь, – это все не поступки, а так, само с тобой происходит». Она продолжала, расхаживая взад-вперед по комнате. «Нет. Один поступок ты, пожалуй, совершил, единственный в жизни. Это когда ты, уходя от меня, взял книгу Нольдара и потом выучил ее наизусть и носился с ней как сумасшедший, пока не заболел. Но это же мало, Скела, безумно мало, соверши еще хоть парочку, ладно? Иначе ты погибнешь, все равно здесь или в Юэлеке».
Тогда Скела спросил, как миллионы мужчин во все века спрашивали, сейчас спрашивают и еще долго будут спрашивать своих и чужих женщин: «Скажи, что ты хочешь, чтоб я сделал? Я сделаю». – «Будь со мной до утра, а вечером зайди в свою беломраморную библиотеку и закажи поэмы Рогуда». Прощаясь, она сказала, что книга Нолъдара слишком оттягивает карман его плаща, и если он никак не может без нее обойтись, то пусть он положит в другой карман еще какую-нибудь книгу.
IV
Бронзовые часы позднего имперского изготовления показывали без четверти десять. Он дочитывал «Спор на кабаньей охоте», относительно позднюю поэму в форме диалога между отдыхающими на полянке после охоты графом Корой и поэтом. «Я – загнанный кабан», – жалуется Кора. «Вы – не поэт, – возражает Рогуд, – и ваши жалобы дойдут до неба или до императора (Юго-западного, – прозский тогда должен был вот-вот объявиться) только в моих стихах. Жалуйтесь, граф, мне давно не хватает своей тоски». – «Но не будет ли низкой такая поэзия? – сомневается граф. – И не достаточно ли ей ваших, князь, собственных ран и ожогов?» – «Ни ваши страсти, граф, ни мои разочарования, не стоят кончика кабаньего хвоста, пока поэт не вдохнет в них эфир значения и вечности».
Ничего себе, шестнадцатый век! Он прочел двадцать шесть страниц. При таком темпе он дочитает книгу за девять дней. Тогда он уедет в Юэлек.
Вернувшись домой, он нашел в почтовом ящике небольшой плоский пакет. Разорвав плотную коричневую бумагу, он увидел миниатюрное фототипическое издание книги, только что оставленной им в библиотеке. Это – Зани. Он улыбнулся и сунул книгу в пустой карман плаща. Но это – ее поступок! Хорошо, следующий – мой. Он выключил свет в передней и тихо закрыл за собой дверь. Под теплым дождем было грустно и приятно. «Международный, пожалуйста», – затормозившему таксисту.
«Ближайший рейс в Юэлек завтра в 14.15. Но если вам срочно, то вы можете лететь последним рейсом сегодня в Эгран, в 23.40, откуда в 6.14 утра вы вылетите в Юэлек». – «Прекрасно, благодарю вас».
V
Оглядев на три четверти пустой салон трансконтинентального гиганта, Скела ощутил безусловную уверенность в том, что он здесь, что ему не заснуть и полнейшее нежелание это сделать. Впервые в жизни он определенно хотел говорить. Но с кем? На каком языке? О чем, наконец? Он был единственный пассажир в своем ряду. Он кончил ужин, выпил кофе и закурил сигарету, когда над ним склонилась огромная фигура в очках с серыми стеклами, с бутылкой коньяка в одной руке и двумя фужерами в другой. «Могу ли я просить вас со мной выпить, сэр? Я не люблю пить один и, кроме того, мне вообще очень скучно». К своему удивлению, Скела не только понял по-английски, но и протянул ему руку: «Буду счастлив, сэр. Я – Скела». – «Я – Хороум». Он уселся на соседнее кресло и, наливая Скеле, сказал: «Что нашел попутчика – первая удача. Будет и вторая. А какой черт понес вас в Эгран?» Скела объяснил, что летит в Юэлек с пересадкой в Эгране. «В университет, конечно?» – «Да, в университет. По прикладной математике и механике», – отвечал Скела, радуясь, что не врет, но понимая, что Хороум, без сомнения, имеет в виду, что Скела поступает в университет как студент. «А вы, мистер Хороум, зачем летите в Эгран?»
Тот только ждал приглашения. В конце концов, везде можно заниматься чем угодно, даже в Эгране, по он – не из тех, кто следует по проторенной дорожке. «Я не ставлю своей задачей поразить ваше воображение, мой новый молодой друг, но в то время как вы еще будете ждать самолета на пересадку, я со своей десятитонкой уже буду двигаться на юг, по пустыне к оазису Дэрде, 350 километров. Там кончается дорога, десять тонн новейшего гидротехнического оборудования вьючится на верблюдов, и – еще 380 километров до Ормаки. Это – на самом краю плато. Там я буду строить сеть каналов, пятнадцать узких каналов, соединенных в одну гидротехническую систему гением одного человека». Скеле не надо было спрашивать, о ком идет речь. «Это я, – продолжал Хороум, – начал все это обдумывать еще студентом в Эгранском агроколледже. Но скоро я бросил колледж – в Эгране стали слишком увлекаться религией. Потом один, на свой страх и риск, я стал производить предварительные гидрологические изыскания, но тут пошли серьезные неприятности с таграми. Вы, конечно, имеете общее представление обо всем этом из газет, но мало ли что пишется в газетах, а я видел это своими глазами. Тагров в Эграме не больше десяти процентов, остальные – торуты. Тагры – чужие. Они спустились с гор триста лет назад, знатоки горного скотоводства, черной магии и бог весть чего еще. Торуты, древние жители оазисов, давно подозревали их в хитрости и…» – «Так, может быть, они и на самом деле хитрые?» – «А как же, будешь хитрым, если на тебя одного девять торутов! Опять же, тагры рослые, а торуты приземистые. Еще есть мнение, что у тагров детородные члены длиннее, чем у торутов, что делает их особенно привлекательными для торутских женщин». – «А это тоже – правда?» – «Мне трудно судить, я же не женщина, да и сам наполовину тагр, по отцу, а мать у меня англичанка.
1 2 3 4 5 6 7
Через пять дней он получил с нарочным запечатанный пакет. В нем был юэльский паспорт с прозской выездной визой, бумажник с двумя тысячами юлонов и открытый авиабилет. В приложенной записке посол поздравлял Скелу с новым гражданством и советовал уничтожить прозский паспорт. Он разрезал паспорт ножницами на мелкие полоски и выбросил их за окно, рассовал по карманам юэльский паспорт, бумажник и билет и уже надел плащ и шляпу, чтобы пойти в библиотеку, когда позвонила Зани. «Тебе сейчас лучше?» – «Да». – «Приходи». Он вспомнил об английском переводе Нолъдара, сунул его в карман, выключил свет и распахнул окно. Была синева весеннего вечера, и прыгали красноватые пятна фонарей.
В середине ночи они одновременно проснулись. «Слушай, – Зани села на краю постели и погладила его по голове, – сейчас мне очень плохо, но зато все ясно». – «Что все?» – «Вот что – ты не совершаешь поступков. Все, что ты делаешь, – ну, задачки твои, статьи, меткие замечания на семинарах и даже когда меня ебешь, – это все не поступки, а так, само с тобой происходит». Она продолжала, расхаживая взад-вперед по комнате. «Нет. Один поступок ты, пожалуй, совершил, единственный в жизни. Это когда ты, уходя от меня, взял книгу Нольдара и потом выучил ее наизусть и носился с ней как сумасшедший, пока не заболел. Но это же мало, Скела, безумно мало, соверши еще хоть парочку, ладно? Иначе ты погибнешь, все равно здесь или в Юэлеке».
Тогда Скела спросил, как миллионы мужчин во все века спрашивали, сейчас спрашивают и еще долго будут спрашивать своих и чужих женщин: «Скажи, что ты хочешь, чтоб я сделал? Я сделаю». – «Будь со мной до утра, а вечером зайди в свою беломраморную библиотеку и закажи поэмы Рогуда». Прощаясь, она сказала, что книга Нолъдара слишком оттягивает карман его плаща, и если он никак не может без нее обойтись, то пусть он положит в другой карман еще какую-нибудь книгу.
IV
Бронзовые часы позднего имперского изготовления показывали без четверти десять. Он дочитывал «Спор на кабаньей охоте», относительно позднюю поэму в форме диалога между отдыхающими на полянке после охоты графом Корой и поэтом. «Я – загнанный кабан», – жалуется Кора. «Вы – не поэт, – возражает Рогуд, – и ваши жалобы дойдут до неба или до императора (Юго-западного, – прозский тогда должен был вот-вот объявиться) только в моих стихах. Жалуйтесь, граф, мне давно не хватает своей тоски». – «Но не будет ли низкой такая поэзия? – сомневается граф. – И не достаточно ли ей ваших, князь, собственных ран и ожогов?» – «Ни ваши страсти, граф, ни мои разочарования, не стоят кончика кабаньего хвоста, пока поэт не вдохнет в них эфир значения и вечности».
Ничего себе, шестнадцатый век! Он прочел двадцать шесть страниц. При таком темпе он дочитает книгу за девять дней. Тогда он уедет в Юэлек.
Вернувшись домой, он нашел в почтовом ящике небольшой плоский пакет. Разорвав плотную коричневую бумагу, он увидел миниатюрное фототипическое издание книги, только что оставленной им в библиотеке. Это – Зани. Он улыбнулся и сунул книгу в пустой карман плаща. Но это – ее поступок! Хорошо, следующий – мой. Он выключил свет в передней и тихо закрыл за собой дверь. Под теплым дождем было грустно и приятно. «Международный, пожалуйста», – затормозившему таксисту.
«Ближайший рейс в Юэлек завтра в 14.15. Но если вам срочно, то вы можете лететь последним рейсом сегодня в Эгран, в 23.40, откуда в 6.14 утра вы вылетите в Юэлек». – «Прекрасно, благодарю вас».
V
Оглядев на три четверти пустой салон трансконтинентального гиганта, Скела ощутил безусловную уверенность в том, что он здесь, что ему не заснуть и полнейшее нежелание это сделать. Впервые в жизни он определенно хотел говорить. Но с кем? На каком языке? О чем, наконец? Он был единственный пассажир в своем ряду. Он кончил ужин, выпил кофе и закурил сигарету, когда над ним склонилась огромная фигура в очках с серыми стеклами, с бутылкой коньяка в одной руке и двумя фужерами в другой. «Могу ли я просить вас со мной выпить, сэр? Я не люблю пить один и, кроме того, мне вообще очень скучно». К своему удивлению, Скела не только понял по-английски, но и протянул ему руку: «Буду счастлив, сэр. Я – Скела». – «Я – Хороум». Он уселся на соседнее кресло и, наливая Скеле, сказал: «Что нашел попутчика – первая удача. Будет и вторая. А какой черт понес вас в Эгран?» Скела объяснил, что летит в Юэлек с пересадкой в Эгране. «В университет, конечно?» – «Да, в университет. По прикладной математике и механике», – отвечал Скела, радуясь, что не врет, но понимая, что Хороум, без сомнения, имеет в виду, что Скела поступает в университет как студент. «А вы, мистер Хороум, зачем летите в Эгран?»
Тот только ждал приглашения. В конце концов, везде можно заниматься чем угодно, даже в Эгране, по он – не из тех, кто следует по проторенной дорожке. «Я не ставлю своей задачей поразить ваше воображение, мой новый молодой друг, но в то время как вы еще будете ждать самолета на пересадку, я со своей десятитонкой уже буду двигаться на юг, по пустыне к оазису Дэрде, 350 километров. Там кончается дорога, десять тонн новейшего гидротехнического оборудования вьючится на верблюдов, и – еще 380 километров до Ормаки. Это – на самом краю плато. Там я буду строить сеть каналов, пятнадцать узких каналов, соединенных в одну гидротехническую систему гением одного человека». Скеле не надо было спрашивать, о ком идет речь. «Это я, – продолжал Хороум, – начал все это обдумывать еще студентом в Эгранском агроколледже. Но скоро я бросил колледж – в Эгране стали слишком увлекаться религией. Потом один, на свой страх и риск, я стал производить предварительные гидрологические изыскания, но тут пошли серьезные неприятности с таграми. Вы, конечно, имеете общее представление обо всем этом из газет, но мало ли что пишется в газетах, а я видел это своими глазами. Тагров в Эграме не больше десяти процентов, остальные – торуты. Тагры – чужие. Они спустились с гор триста лет назад, знатоки горного скотоводства, черной магии и бог весть чего еще. Торуты, древние жители оазисов, давно подозревали их в хитрости и…» – «Так, может быть, они и на самом деле хитрые?» – «А как же, будешь хитрым, если на тебя одного девять торутов! Опять же, тагры рослые, а торуты приземистые. Еще есть мнение, что у тагров детородные члены длиннее, чем у торутов, что делает их особенно привлекательными для торутских женщин». – «А это тоже – правда?» – «Мне трудно судить, я же не женщина, да и сам наполовину тагр, по отцу, а мать у меня англичанка.
1 2 3 4 5 6 7