Немецкие сапоги с короткими голенищами стояли рядом с Артистом, точно бы готовые к тому, что в них сунут ноги и продолжат «дранг нах остен». Или, как это было в феврале 44-го, «нах вестен».
Томас сидел не на полу, а в придвинутом к решетке мягком кресле, на нем была красная шелковая пижама и домашние тапочки. На коленях у него лежала какая-то рукопись, он читал ее и переводил или пересказывал Артисту ее содержание.
Сама камера, в которой обитал потомок эсэсовца, меньше всего напоминала «губу». Скорее, номер в приличной гостинице: мягкая кровать, телевизор, устланный ковровой дорожкой пол. И даже на решетке была плотная штора, которой постоялец этой замечательной камеры мог в любой момент отгородиться от внешнего мира.
Это и была, как я понял, та скромная обитель, про которую сказал национал-патриот Юрген Янсен.
Времени у нас было в обрез, но я все-таки не удержался и прислушался к рассказу Томаса.
— А дальше так, — говорил он, заглядывая в рукопись. — "Вечер того же дня. Красавица Агнесса лежит на тахте, покрытой персидским ковром. Она практически обнажена. Она открывает глаза и видит перед собой полковника Ребане. Агнесса: «Ах! Я была без сознания! Вы воспользовались моей беспомощностью!» Полковник Ребане: «Милая фройляйн, я не отношусь к той категории мужчин, которые получают удовольствие от обладания бесчувственной женщиной». Агнесса: «Вы даже не притронулись ко мне? Это правда?» Полковник Ребане: «Да, это правда». Агнесса: «Ах, я никогда не встречала таких мужчин!»
— "Практически обнажена" — это красиво, — оценил Артист. — Эта сучка и есть русская шпионка, которую подослали к полковнику?
— Почему сучка? — обиделся Томас Ребане. — Пожалуйста, не оскорбляй даму. В конце концов, очень может быть, что она моя бабушка.
Он приготовился читать дальше, но нам пришлось прервать их увлекательное занятие.
— Зэка Злотников, с вещами на выход! — скомандовал Муха, отпирая его камеру.
Артист недовольно покачал головой:
— Вечно ты, Муха, торопишься. Куда я в таком виде пойду? Шмотки не высохли.
— На себе досушишь. Быстрей! — приказал я.
— А меня? Возьмите меня, ребята! — взмолился внук национального героя. — Мне очень нужно отсюда свалить! Что вам стоит? Возьмите!
— Давай возьмем, — поддержал Артист, с отвращением натягивая влажную гимнастерку. — Малый нормальный. И у него есть кое-какая любопытная информация. Очень даже любопытная.
— Отставить! У тебя все шутки. А тут не шутки. Нам бы самим выбраться.
— Вот так всегда, — уныло заключил Томас Ребане. — Каждый думает только о себе. А выручить другого человека, который попал в беду, — куда там. Своя задница всегда ближе к телу.
— Рубашка, — поправил Муха. — Своя рубашка ближе к телу.
— У кого-то рубашка, а у вас жопа, — парировал потомок эсэсовца.
— В какую беду ты попал? — спросил я.
— Не знаю, — хмуро ответил Томас. — Но от этого мне не лучше. От этого мне хуже.
— Я бы взял, — сказал мне Муха. — Тут все не так-то просто. Берем?
— Черт с ним! Выпускай!
— Только быстро, быстро! — скомандовал Муха, отпирая решетку.
Томас похватал какие-то шмотки, сунул их в спортивную сумку и, как был, в пижаме и тапочках, выскочил из камеры.
— Сценарий не забудь, — напомнил Артист. — Потом дочитаем. И обуйся!
Томас запихнул рукопись в сумку, сунул ноги в туфли и рванул к выходу.
— Стой! — остановил я его. — Все делать только по моей команде!
После треволнений минувшего дня весь лагерь спал беспробудным сном, но следовало соблюдать предельную осторожность. В любой операции самое важное и самое трудное — чисто уйти. И я сомневался, что нам удастся пройти по лагерю такой толпой и не привлечь нежелательного внимания. К «губе»-то мы шли нормально: начкар, с ним два солдата. Картина привычная и не вызывающая никаких вопросов. А сейчас нежелательным было любое внимание. Даже какой-нибудь дневальный, сдуру глянув в окно и увидев такую компанию, немедленно поднимет тревогу. Да и то сказать: два солдата спецподразделения «Эст», с ними эсэсовец в шинели с погонами роттенфюрера, но в красноармейской пилотке, и совсем уж какой-то придурок в красной пижаме и со спортивной сумкой в охапке.
Поэтому я забрал начальника караула и прошел с ним к штабному уазику. Водителя не было. Я приказал начкару сесть за руль и подогнать УАЗ к дверям губы. Потом за руль сел Муха, начкар рядом с ним, а я устроился на заднем сиденье, потеснив Артиста и Томаса. Ствол моего «калаша» упирался в спину начкара, напоминая ему о том, что любая самодеятельность нежелательна. Перед КПП я приказал ему выйти и открыть ворота. После этого мне осталось только вернуть его в караулку КПП и зафиксировать наручниками.
Путь был свободен. Позади было тихо. Кажется, обошлось. Но едва мы отъехали на километр и лагерь «Эста» скрылся за холмом, Артист приказал Мухе остановить машину.
— В чем дело? — спросил я.
— Мне нужна эта тачка, — заявил Артист. — Примерно на час. — Он обернулся к Мухе: — Поможешь?
— Почему нет? А что делать?
— Скажу.
— Кончай! — приказал я. — Хватит с нас приключений!
Но Артист не сдавался.
— Пастух, сегодня мой день, — сказал он. — Не мешай, а? Иди с Томасом к моей тачке и жди нас. Мы вернемся самое большое через час. И не спрашивай, что я хочу сделать.
Я колебался. Не нравилось мне это дело. И Артист не нравился. Какая-то дурь была в нем.
— Я нечасто тебя о чем-то прошу, — проговорил он. — Сейчас прошу. Ну?
Никогда я его таким не видел.
— Ладно, валите, — разрешил я, хотя мой внутренний голос прямо-таки вопил, протестуя. — Но чтобы через час были.
Артист сразу повеселел.
— Муха, гони вкруговую, — приказал он. — К понтонному мостику. А там разберемся.
Мы с Томасом выгрузились из уазика и потащились к стогу, возле которого была спрятана «мазератти». Пока я очищал тачку от маскировки, Томас переоделся в свой элегантный серый сюртук и спохватился:
— А плащ? Я забыл плащ!
— Какие проблемы? Сходи и возьми, — предложил я.
— Это ты так шутишь, да? — спросил он.
Я не ответил. Он уселся на переднее сиденье. Я завел машину, вывел ее на асфальтовую дорогу и поставил так, чтобы сразу увидеть Артиста и Муху, если они собьются с пути и появятся впереди или сзади нас.
Томас с робкой надеждой спросил:
— У вас выпить ничего нет?
— Ну ты даешь! — восхитился я. — Сейчас только об этом и думать!
— А ты бы о чем думал, если бы тебя продержали две недели на минеральной воде «Нарзан»?
Он надолго задумался, а потом задал вопрос, который, судя по всему, уже давно вертелся у него на языке:
— Вы кто, ребята?
— А ты? — вопросом на вопрос ответил я. — Кто ты? Если ты внук национального героя, почему тебя держат на «губе»?
— Они называют это — под домашним арестом, — объяснил Томас. — В Таллине я сидел дома. С охранником. А сейчас должен быть на съемках. Не возить же меня каждый день из Таллина. Вот и пристроили на «губу». С гарантией, что не свалю.
— Почему ты хочешь свалить? Почему они тебя не отпускают?
— Я им нужен.
— Зачем?
— Не знаю. Это все — раскрутка. Понимаешь? И фильм — раскрутка. И презентация. И я на презентации. Они раскручивают.
— Тебя?
— Нет. Альфонса Ребане.
— Твоего деда, — уточнил я.
— Да никакой он мне не дед! Его и близко не было в нашей семье! Он просто однофамилец. Ребане, если по-русски, — это Лисицын.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93