Нужны были огромные усилия для того, чтобы совместить в себе необходимою ученичество и свободное собственное творчество. В силу этого в истории русской философии сочетание указанных трех элементов философского творчества оказалось иным, чем это было на Западе. С одной стороны, русская мысль всегда (и навсегда) осталась связанной со своей религиозной стихией, со своей религиозной почвой; здесь был и остается главный корень своеобразия, но и разных осложнений в развитии русской философской мысли. С другой стороны, вдохновение свободы всегда было дорого русскому уму; почти всегда не Церковь, а государство было в России проводником стеснительной цензуры;, - а если в Церкви возникали свои стеснительные тенденции, которые благодаря давлению государства получали большую силу, то все же дух свободы никогда не угасал в недрах церковного сознания. Оба начала, нужные для философского творчества (религиозное мировоззрение и свобода ума), наличествовали в России, когда она, переболев татарское иго, а позднее (в начале XVII века) так называемое "Смутное время", стала выходить на путь самостоятельного культурного действования. Но третий фактор - наличность на Западе богатой и творческой философской жизни - имели как положительное, так и отрицательное значение. С одной стороны, приобщаясь к философской культуре Запада, русские люди как бы сокращали для себя путь собственного восхождения на высоты философской мысли и быстро входили в сложную философскую проблематику своего времени. В этом отношении достойно удивления то, с какой быстротой оказывались на высоте современности напр. русские ученые (Ломоносов в середине XVIII в., Лобачевский в первой трети [15] XIX в. и многие другие), - но в философии собственное творчество было все же очень стеснено в России именно тем, что находили русские люди на Западе. Целые поколения попадали в плен Западу, в страстное и горячее следование его созданиям и исканиям; Россия вообще отвечала живым эхо на то; что совершалось на Западе. Мощь же ее собственного гения впервые проявилась в сфере литературы: после нескольких десятилетий подражания Западу, через эпоху Державина, а потом Жуковского, приходит Пушкин, в котором русское творчество стало на собственный путь - не чуждаясь Запада, даже откликаясь на его жизнь, но уже связав себя в свободе и вдохновении с самыми глубинами русского духа, с русской "стихией". За литературой последовали другие формы искусства (театр, живопись, позднее" музыка), но скоро и философия в России уже нашла свои пути - тоже не чуждаясь Запада, даже учась у него постоянно и прилежно, но все же живя своими вдохновениями, своими проблемами. XIX век окрылил философское дарование у русских людей. Россия вышла на путь самостоятельной философской мысли. 3. Здесь нам необходимо остановиться на одном недоразумении, которое не раз встречается у новейших историков философии и которое может иметь весьма неблагоприятные последствия при изучении философии в России. Я имею в виду то мнение, согласно которому обязательной и основной частью философии является учение о познании (то, что принято называть "теорией познания"). Мнение это особенно укрепилось в истории философии после Канта, так что не раз высказывалась мысль, что где нет теории познания, там нет н философии. Конечно, никто не станет ныне отрицать первостепенное значение теории познания для философии, - и действительно вся новая философия на Западе движется под этим знаком. Однако придавать теории познания такое pешающее значение для установления того, что входит и что не входит в область философии, никак нельзя. Достаточно напомнить о двух гениях, стоящих на пороге новой философии на Западе - Дж. Бруно и Я. Беме, - чтобы признать, что не одной наличностью теории дознания удостоверяется философский характер мысли. - Иногда, на место теории познания выдвигается метафизика, как необходимая и обязательная часть философии - и все же и ей нельзя приписать такого решающего значения. У философии не один. а несколько корней, и все ее своеобразие именно этим и определяется. Философия есть там, где есть искание единства духовной жизни на путях ее рационализации. Разные [16] формы опыта (не только чувственного - внешнего, психического, социального, -но и нечувственного - морального, эстетического, религиозного) ставят перед нашей мыслью проблемы и требуют их разрешения на путях разума. Решения эти могут уже наличествовать в плане интуитивных прозрений, но философия, хотя и питается интуициями и движется ими, есть там и только там, где к раскрытию интуиции привлекаются силы разума. Философия не может быть "профетической" - это есть злоупотребление термином; "профетические" писания могут иметь громадное значение для философской культуры, могут открывать новые эпохи, но философия не вещает, а убеждает, она не только для слушателей или читателей, - она сама для себя ищет формы разумности, ищет "убедительных", т. е. в плане логоса предстающих нам, "оснований". Сам по себе опыт во всем его многообразии и его описание еще не образуют философии, - опыт лишь ставит проблемы для философствующего сознания, от него лишь исходит философское творчество. И, конечно, и само это творчество является проблемой для себя же - так и рождается, с логической неизбежностью, критический анализ познания, его средств и возможностей. 4. Чрезвычайно важно отметить то, что философское творчество всегда движется к построению системы. Это и есть "план логоса" - здесь все то, что рождается из глубины духа, что встает в нем, не спрашивая ничьего разрешения, должно "вместиться" в систему, найти в ней свое место. В этом (психологическом) смысле философское творчество "монистично" - но конечно дело не в том, будет ли система строиться из одного исходного положения или из нескольких, а в придании "системности" всему содержанию духовной жизни. Если философское творчество и не всегда достигает системы, оно все же всегда движется к ней. Эти размышления совершенно нам необходимы, когда мы обращаемся в изучению русской философии, и именно историческому ее изучению. Уже не раз исследователи русской философии видели ее существенный недостаток в малом интересе к вопросам теории знания; этот упрек, как мы в свое время увидим, неверен, - но если бы даже положение было таково, как его характеризуют некоторые историки - можно ли считать слабый интерес к теории познания признаком философской незрелости? Как мы уже указали, для этого нет решительно никаких оснований: теория познания не есть центральная философская дисциплина. Ее можно ставить нарочито в центр философии и из нее исходить (как это и было в Зап. Европе в последние два века), но как [17] раз внимательное историческое исследование показывает, что почти у всех философов в центре их творчества действуют общие исходные интуиции - они, (а не теория познания) определяют ход мыслей, логику построений. Я не хочу этим умалить значение теории познания, ее громадного влияния на тот дух критицизма, который особенно после Канта царит в философии, - и вое же теория познания имеет не положительный, а негативный смысл - она лишь освобождает от философской наивности и от неосторожного переноса обобщений иди построений из одной области философии в другую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17