Я вразумительно изложил ему три основных установки: 1) ты стоящий и нужный 2) ты можешь вылечиться, 3) вся твоя жизнь изменится.
Он в свою очередь, настойчиво внушал мне свои установки: 1) я никчемный 2) я безнадежен и никогда не выйду отсюда, 3) моя жизнь всегда будет сплошным психическим эпизодом и пребыванием в клинике. Было ясно, что методы эмпатического понимания, внушения, ласкового обращения и конгруэнтности с этим пациентом были недостаточны и ни к чему бы не привели. Тогда я все «отбросил» и заявил ему: «О'кей, я согласен. Ты безнадежен. А теперь давай начинать этот 91-й сеанс. Попытаемся согласиться с тобой и со всем, что ты думаешь о себе».
Почти через минуту он начал протестовать, заявлять о том, что он не такой безнадежный. Начала действовать легко наблюдаемая и измеряемая внутренняя терапия (in-therapy). Его речь, например, заметно ускорилась, голосовые характеристики от низких, медленных и монотонно-сонных перешли к более нормальным тонам, заметным сразу. Его самоконтроль ослабел, разговор стал более непосредственным с заметным выражением юмора, смущения и раздражения. С очень смущенным видом он говорил о своем «регрессе» (любимое слово его лексикона), но чувствовал, что я могу помочь ему. Я отозвался: «Помочь? Проклятье, я начал лечить тебя полтора года назад в закрытой палате, потом тебя перевели в открытую, а после совсем выписали. Сейчас ты снова здесь, в закрытой палате. Если бы я мог тебе помочь, если бы ты мог вылечиться, но ты двигаешься со скоростью черепахи, застрявшей в бетоне».
Он покраснел и выкрикнул, что я не должен ожидать слишком многого: «Может, мне надо провести здесь 2 или 3 года, прежде, чем я смогу выйти.» Сердце у меня замерло, но сдержался и спокойно заметил: «Да, теперь я вижу, как медленно мы продвигаемся к 91-му сеансу. Ты будешь больше „регрессировать“, как и утверждаешь, до тех пор, пока я кормлю тебя из рожка, как младенца». Затем притворным тоном добавил: «Ну, давай, Билли, поешь еще кашки». Сначала он побагровел, а потом расхохотался. Я же продолжал: «Возможно, у тебя расстройство желудка, ты не умеешь проситься на горшок (он еще более покраснел), и мне надо сменить тебе пеленки. Но их надо сделать из целой простыни, потому что у тебя такой толстый зад, что пока кончиться время нашего 91-го сеанса, у нас будет целая история болезни». Больной смешался, а потом осторожно спросил: "Что вы имеете ввиду? " «Черт побери, Билл, если ты будешь продолжать эту игру в „регресс“, ты будешь первым новорожденным в мире, у кого растут волосы на лобке».
Далее я стал говорить, что он, вероятно, прав и что проведет остаток дней в лечебнице. Через 6 сеансов он попросился на выписку. Когда он вернулся в больницу год спустя, я немедленно отправился к нему, с распростертыми объятиями вошел к нему в палату и громко закричал, что мое пророчество сбылось: «Называй меня Фрэнк Исайя Фаррелли!» Через две недели он улетучился и никогда не возвращался в клинику.
Именно после 93-го сеанса с Биллом я вдруг увидел, что кусочки клинической головоломки стали сходиться. Я бы твердо убежден, что нахожусь на пороге открытия, как думал тогда и продолжаю думать сейчас, открытия взаимодействия «если-тогда» между врачом и пациентом. (См главу Предположения и Гипотезы). Я обрел себя в это взаимодействии и целиком был открыт и свободен для помощи больным.
Случай отвратительной домохозяйки
После сеанса с Биллом я заинтересовался возможностью использовать такой подход при первой беседе с новым пациентом. Коллеги, с которыми я в то время советовался, соглашались только с тем, что мне удалось применить такой подход с Биллом, возможно, из-за его переживания «неожиданного периода ремиссии», либо из-за того, что «латентное взаимодействие наконец начало проявлять себя.» Меня та кие заявления не удовлетворили, и поэтому я решил доказать, что смогу сделать нечто подобное с совершенно новым клиентом.
Как раз в это время меня попросили дать консультацию в отделе соцобеспечения нашего округа по случаю одной молодой замужней домохозяйки, убежденной, что ей нужна госпитализация. Она не переставала твердить: «Меня нужно запереть в психушке, а ключ выбросить». Персонал пребывал в недоумении, поскольку в остальном она вела себя нормально, как жена, домохозяйка и мать. Мне показалось, что представляется великолепная возможность испытать мой метод с амбулаторной больной, и я согласился встретиться нею. Тщательно убрав окурки из пепельницы, разделяющей нас за столом, я беседовал с ней примерно час. Трудно было сохранять серьезное выражение лица, скрывать удивление, глотать смех, лгать и соглашаться со всеми ее явно негативными оценками самой себя.
Слушая ее, не мог отделаться от чувства униженности и конфронтации к ней и в конце беседы спросил, не может ли она уделить мне пять минут своего времени, чтобы я мог выяснить, как она относится ко мне и каково ее отношение ко мне, как к консультанту. Задал я этот вопрос, потому что считаю важным отношение к себе собеседника, чувства самого клиента ко мне, поскольку от этого зависят его после дующие действия в процессе лечения. Именно поэтому я расспрашивал ее, и ее ответ мне никогда не забыть: «Вы — самый понимающий из всех людей, с кем мне приходилось встречаться. Только вы понимаете, как тяжело я больна и как я отвратительна». В первую минуту я даже не понял, что она всецело верит моим словам, сам-то я не верил и одной десятой того, что ей наговорил за время беседы.
В годы после случаев с «распущенной девственницей», «сеанса на лестнице» и «опасного психопата» я старался демонстрировать пациентам искренность участия и внимание, т.е. то, что я называл терапией «эмоциональной честности». Это часто помогало больным, хотя некоторые и говорили, что это «слишком хорошо, чтобы быть правдой», или «вас специально учили так обращаться с нами, Фрэнк», или же «вам платят за заботу о нас», или «вы ко всем так относитесь».
Так же, как и с Биллом, с этой больной я избрал тактику «мрачного» отношения к ней и даже пошел дальше, согласившись, что она действительно права в том, что такая «отвратительная». Ей, возможно, трудно поверить словам мужа о любви и привязанности. Неожиданным результатом моего честного отношения к пациентам было доверие, а результатом «лживого» — вера. Поистине, титаническая работа — это сумасшествие, мир шиворот-навыворот, страна чудес Алисы.
Я был просто заинтригован открывающимися возможностями моего нового подхода. Вечером дома я мерил к комнату шагами и все время повторял Джун: «Теперь я знаю, что чувствовал Колумб, когда открыл Америку». Я сравнивал разные подходы к лечению клиентов и противопоставлял их, обдумывал, как начать новые беседы и сеансы был уверен в победе. Она была сладка и превышала заплаченные цены: слезы, потуги, рвоту, бессоницу, усталость и перерабатывание.
С тех пор я начал экспериментировать с группами, семьями и целыми палатами больных, создавая из них «группы мышления» (group think). У пациентов были различные диагнозы (шизофреническая реакция, психоневротическая реакция и психопатия); здесь были госпитализированные и амбулаторные больные от дошкольников до престарелых. Спустя 4 месяца, после 91-го сеанса с Биллом, я стал применять этот метод и в частной практике. Я видел, как мои клиенты уходят, обвиняя меня в небрежном отношении, и бормочут сквозь стиснутые зубы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Он в свою очередь, настойчиво внушал мне свои установки: 1) я никчемный 2) я безнадежен и никогда не выйду отсюда, 3) моя жизнь всегда будет сплошным психическим эпизодом и пребыванием в клинике. Было ясно, что методы эмпатического понимания, внушения, ласкового обращения и конгруэнтности с этим пациентом были недостаточны и ни к чему бы не привели. Тогда я все «отбросил» и заявил ему: «О'кей, я согласен. Ты безнадежен. А теперь давай начинать этот 91-й сеанс. Попытаемся согласиться с тобой и со всем, что ты думаешь о себе».
Почти через минуту он начал протестовать, заявлять о том, что он не такой безнадежный. Начала действовать легко наблюдаемая и измеряемая внутренняя терапия (in-therapy). Его речь, например, заметно ускорилась, голосовые характеристики от низких, медленных и монотонно-сонных перешли к более нормальным тонам, заметным сразу. Его самоконтроль ослабел, разговор стал более непосредственным с заметным выражением юмора, смущения и раздражения. С очень смущенным видом он говорил о своем «регрессе» (любимое слово его лексикона), но чувствовал, что я могу помочь ему. Я отозвался: «Помочь? Проклятье, я начал лечить тебя полтора года назад в закрытой палате, потом тебя перевели в открытую, а после совсем выписали. Сейчас ты снова здесь, в закрытой палате. Если бы я мог тебе помочь, если бы ты мог вылечиться, но ты двигаешься со скоростью черепахи, застрявшей в бетоне».
Он покраснел и выкрикнул, что я не должен ожидать слишком многого: «Может, мне надо провести здесь 2 или 3 года, прежде, чем я смогу выйти.» Сердце у меня замерло, но сдержался и спокойно заметил: «Да, теперь я вижу, как медленно мы продвигаемся к 91-му сеансу. Ты будешь больше „регрессировать“, как и утверждаешь, до тех пор, пока я кормлю тебя из рожка, как младенца». Затем притворным тоном добавил: «Ну, давай, Билли, поешь еще кашки». Сначала он побагровел, а потом расхохотался. Я же продолжал: «Возможно, у тебя расстройство желудка, ты не умеешь проситься на горшок (он еще более покраснел), и мне надо сменить тебе пеленки. Но их надо сделать из целой простыни, потому что у тебя такой толстый зад, что пока кончиться время нашего 91-го сеанса, у нас будет целая история болезни». Больной смешался, а потом осторожно спросил: "Что вы имеете ввиду? " «Черт побери, Билл, если ты будешь продолжать эту игру в „регресс“, ты будешь первым новорожденным в мире, у кого растут волосы на лобке».
Далее я стал говорить, что он, вероятно, прав и что проведет остаток дней в лечебнице. Через 6 сеансов он попросился на выписку. Когда он вернулся в больницу год спустя, я немедленно отправился к нему, с распростертыми объятиями вошел к нему в палату и громко закричал, что мое пророчество сбылось: «Называй меня Фрэнк Исайя Фаррелли!» Через две недели он улетучился и никогда не возвращался в клинику.
Именно после 93-го сеанса с Биллом я вдруг увидел, что кусочки клинической головоломки стали сходиться. Я бы твердо убежден, что нахожусь на пороге открытия, как думал тогда и продолжаю думать сейчас, открытия взаимодействия «если-тогда» между врачом и пациентом. (См главу Предположения и Гипотезы). Я обрел себя в это взаимодействии и целиком был открыт и свободен для помощи больным.
Случай отвратительной домохозяйки
После сеанса с Биллом я заинтересовался возможностью использовать такой подход при первой беседе с новым пациентом. Коллеги, с которыми я в то время советовался, соглашались только с тем, что мне удалось применить такой подход с Биллом, возможно, из-за его переживания «неожиданного периода ремиссии», либо из-за того, что «латентное взаимодействие наконец начало проявлять себя.» Меня та кие заявления не удовлетворили, и поэтому я решил доказать, что смогу сделать нечто подобное с совершенно новым клиентом.
Как раз в это время меня попросили дать консультацию в отделе соцобеспечения нашего округа по случаю одной молодой замужней домохозяйки, убежденной, что ей нужна госпитализация. Она не переставала твердить: «Меня нужно запереть в психушке, а ключ выбросить». Персонал пребывал в недоумении, поскольку в остальном она вела себя нормально, как жена, домохозяйка и мать. Мне показалось, что представляется великолепная возможность испытать мой метод с амбулаторной больной, и я согласился встретиться нею. Тщательно убрав окурки из пепельницы, разделяющей нас за столом, я беседовал с ней примерно час. Трудно было сохранять серьезное выражение лица, скрывать удивление, глотать смех, лгать и соглашаться со всеми ее явно негативными оценками самой себя.
Слушая ее, не мог отделаться от чувства униженности и конфронтации к ней и в конце беседы спросил, не может ли она уделить мне пять минут своего времени, чтобы я мог выяснить, как она относится ко мне и каково ее отношение ко мне, как к консультанту. Задал я этот вопрос, потому что считаю важным отношение к себе собеседника, чувства самого клиента ко мне, поскольку от этого зависят его после дующие действия в процессе лечения. Именно поэтому я расспрашивал ее, и ее ответ мне никогда не забыть: «Вы — самый понимающий из всех людей, с кем мне приходилось встречаться. Только вы понимаете, как тяжело я больна и как я отвратительна». В первую минуту я даже не понял, что она всецело верит моим словам, сам-то я не верил и одной десятой того, что ей наговорил за время беседы.
В годы после случаев с «распущенной девственницей», «сеанса на лестнице» и «опасного психопата» я старался демонстрировать пациентам искренность участия и внимание, т.е. то, что я называл терапией «эмоциональной честности». Это часто помогало больным, хотя некоторые и говорили, что это «слишком хорошо, чтобы быть правдой», или «вас специально учили так обращаться с нами, Фрэнк», или же «вам платят за заботу о нас», или «вы ко всем так относитесь».
Так же, как и с Биллом, с этой больной я избрал тактику «мрачного» отношения к ней и даже пошел дальше, согласившись, что она действительно права в том, что такая «отвратительная». Ей, возможно, трудно поверить словам мужа о любви и привязанности. Неожиданным результатом моего честного отношения к пациентам было доверие, а результатом «лживого» — вера. Поистине, титаническая работа — это сумасшествие, мир шиворот-навыворот, страна чудес Алисы.
Я был просто заинтригован открывающимися возможностями моего нового подхода. Вечером дома я мерил к комнату шагами и все время повторял Джун: «Теперь я знаю, что чувствовал Колумб, когда открыл Америку». Я сравнивал разные подходы к лечению клиентов и противопоставлял их, обдумывал, как начать новые беседы и сеансы был уверен в победе. Она была сладка и превышала заплаченные цены: слезы, потуги, рвоту, бессоницу, усталость и перерабатывание.
С тех пор я начал экспериментировать с группами, семьями и целыми палатами больных, создавая из них «группы мышления» (group think). У пациентов были различные диагнозы (шизофреническая реакция, психоневротическая реакция и психопатия); здесь были госпитализированные и амбулаторные больные от дошкольников до престарелых. Спустя 4 месяца, после 91-го сеанса с Биллом, я стал применять этот метод и в частной практике. Я видел, как мои клиенты уходят, обвиняя меня в небрежном отношении, и бормочут сквозь стиснутые зубы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51