Никто из нас не может предугадать, каково будет окончательное суждение человечества о наших теоретических исканиях. Имеются примеры того, что отрицание трех ближайших поколений исправлялось следующим непосредственно за ними и сменялось признанием. Каждому в отдельности исследователю остается только всеми силами отстаивать основанное на опыте убеждение после старательного прислушивания к голосу собственной критики и некоторой доли внимания к возражениям противников. Можно быть довольным, если честно ведешь свое дело и не берешь на себя роль судьи, которая принадлежит отдаленному будущему. Подчеркивание личного произвола в научных вопросах неуместно. Оно, очевидно, желает оспаривать научную ценность психоанализа, и без того уменьшенную предыдущим замечанием. Кто высоко ценит научное мышление, тот скорее будет искать средства и методы, чтобы по возможности ограничить фактор чисто личного художественного произвола в тех областях, где он играет еще слишком большую роль. Впрочем, следует своевременно вспомнить, что всякая ревностная защита здесь совершенно излишня. Эти аргументы Adler'a несерьезны: они применяются только по отношению к противникам, но щадят его собственные теории. Они не помешали сторонникам Adler'a чествовать в его лице
Мессию, к появлению которого чающее его человечество готовилось длинным рядом предтеч. О! Мессия, конечно, не представляет из себя ничего относительного.
Аргумент Jung'a «ad captandam benevolentiam» основывается на слишком оптимистическом предположении, что прогресс человечества, культуры, знания словно всегда совершался только по прямой линии. Как будто никогда не бывало эпигонов, реакций и реставраций после каждой революции, поколений, которые в своем регрессе отказывались от завоеваний прежних поколений. Приближение к точке зрения толпы, отказ от неприятного нововведения делают наперед невероятным, чтобы исправление психоанализа Jung'ом могло претендовать на роль освободительного юношеского подвига. В конце концов решающим является не возраст героя, а характер его подвига.
Из двух рассмотренных здесь движений, несомненно, более значительно учение Adler'a. Абсолютно южное, оно все же отличается последовательностью и стройностью. Оно все еще основано на учении о влечениях. Видоизменение же Jung'a, напротив, ослабило связь видимых явлений с влечениями. К тому же, как указали его критики (Abraham, Ferenczi, Jones), оно настолько неясно, запутанно и туманно, что нелегко установить к нему отношение. С какой бы стороны ни подойти к нему, надо быть готовым выслушать, что неправильно понял его, и, в конце концов, не знаешь, как же добиться верного понимания. Оно находится в странном неустойчивом виде, то выдавая себя за самое невинное уклонение, которое не стоит шума, поднятого вокруг него, то за новое откровение, которое открывает в психоанализе новую эру и даже новое миросозерцание для всех.
Под впечатлением противоречий между отдельными частными и публичными заявлениями последователей направления J u n g'a возникает вопрос, какая доля в этом приходится, собственно, на неясность и какая на неискренность. Но нужно сознаться, что представители нового учения находятся в тяжелом положении. Они оспаривают то, что раньше защищали, и не на почве наблюдений, которые открыли бы им что-нибудь новое, а вследствие перетолковываний, благодаря которым те же самые вещи кажутся им теперь совсем не такими, какими они их видели раньше. Поэтому они не желают разрывать связь с психоанализом, так как они стали известны как его представители, но предпочитают заявить об изменениях в самом психоанализе. На Мюнхенском конгрессе я был вынужден рассеять этот полумрак и объявил, что не считаю новшества швейцарцев законным продолжением и дальнейшим развитием созданного мной психоанализа. Другие критики (как Furtm?ller) еще раньше обратили внимание на этот факт, и Abraham совершенно верно заметил, что Jung уходит сам от психоанализа. Я, конечно, готов согласиться, что всякий имеет право думать и писать, что хочет, но он не имеет никакого права выдавать это за что-либо другое.
Подобно тому, как исследование Adler'a дало нечто новое психоанализу (часть психологии «Я») и хотело заплатить за этот дар слишком дорогой ценой, забросив все основы аналитического учения, так Jung и его приверженцы связали свою борьбу с психоанализом с новыми приобретениями для него. Они проследили в деталях (в чем их опередил Pfister), как материал сексуальных представлений из семейного комплекса и инцестуозного выбора объекта обращается на образование высших этических и религиозных интересов человечества, т. е. разъяснили важный процесс сублимирования эротических влечений и превращение их в стремления, которые уже нельзя называть эротическими. Это как нельзя лучше согласовалось с ожиданиями психоанализа и отличие могло ужиться с воззрением, что во сне и в неврозе можно видеть регрессивное разрешение как этих, так и всех прочих сублимирований. Но в таком случае мир в возмущении поднял бы шум, что сексуализировали этику и религию. Я не могу избежать того, чтоб не «доводить мысли до конца» и не думать, что люди, сделавшие это открытие, не чувствовали себя способными устоять перед этой бурей негодования. Возможно, она начала бушевать и в их собственной груди. Предшествующее теологическое направление многих швейцарцев оказалось не безразличным, как и социалистическое прошлое Adler'a, для развития его психологии. Вспоминается известный рассказ Марка Твена о судьбе его часов и удивление, которым он заканчивается: «And he used to wonder what became of all the unsuccestul tinkers and gunsmiths, and shoemakers, and blacksmiths; but nobody could tell him».
Я хочу вступить на путь сравнения и допустить, что в некоем обществе живет выскочка, который хвастает своим происхождением от аристократического, но чужеземного рода. И вот ему доказывают, что его родители – люди низкого происхождения и живут поблизости. Тогда в его распоряжении имеется еще один выход, и он за него хватается. Не имея возможности отрекаться от своих родителей, он начинает утверждать, что они и в самом деле высокого происхождения, но впали в нужду, и он добывает для них в угодливом ведомстве документ об их благородном происхождении. Думаю, что поведение швейцарцев было похоже на что-то в этом же роде. Если нельзя было сексуализировать этику и религию и с самого начала они были чем-то высшим, тогда как происхождение этих представлений из семейного и Эдиповского комплекса казалось неопровержимым, то оставался только один выход: эти комплексы уже с самого начала не должны были иметь того значения, которое, казалось, в них заключается, а должны были иметь тот высший «анагогический», по номенклатуре Silberer'a, смысл, при котором их можно было бы применить к абстрактным рассуждениям этики и религиозной мистики.
Теперь я боюсь услышать, что я неверно понял содержание и цели неоцюрихского учения, но я заранее протестую, чтобы возражения против моего понимания, которое вытекает из сообщений этой школы, выдвигались как обвинение против меня, а не против них. Я не могу понять никоим образом нововведений Jung'a в целом и уловить между ними связь. Все изменения, которые Jung предпринял в психоанализе, обнаруживают стремление устранить все предосудительное в семейном комплексе, дабы не обрести его вновь в религии и в этике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Мессию, к появлению которого чающее его человечество готовилось длинным рядом предтеч. О! Мессия, конечно, не представляет из себя ничего относительного.
Аргумент Jung'a «ad captandam benevolentiam» основывается на слишком оптимистическом предположении, что прогресс человечества, культуры, знания словно всегда совершался только по прямой линии. Как будто никогда не бывало эпигонов, реакций и реставраций после каждой революции, поколений, которые в своем регрессе отказывались от завоеваний прежних поколений. Приближение к точке зрения толпы, отказ от неприятного нововведения делают наперед невероятным, чтобы исправление психоанализа Jung'ом могло претендовать на роль освободительного юношеского подвига. В конце концов решающим является не возраст героя, а характер его подвига.
Из двух рассмотренных здесь движений, несомненно, более значительно учение Adler'a. Абсолютно южное, оно все же отличается последовательностью и стройностью. Оно все еще основано на учении о влечениях. Видоизменение же Jung'a, напротив, ослабило связь видимых явлений с влечениями. К тому же, как указали его критики (Abraham, Ferenczi, Jones), оно настолько неясно, запутанно и туманно, что нелегко установить к нему отношение. С какой бы стороны ни подойти к нему, надо быть готовым выслушать, что неправильно понял его, и, в конце концов, не знаешь, как же добиться верного понимания. Оно находится в странном неустойчивом виде, то выдавая себя за самое невинное уклонение, которое не стоит шума, поднятого вокруг него, то за новое откровение, которое открывает в психоанализе новую эру и даже новое миросозерцание для всех.
Под впечатлением противоречий между отдельными частными и публичными заявлениями последователей направления J u n g'a возникает вопрос, какая доля в этом приходится, собственно, на неясность и какая на неискренность. Но нужно сознаться, что представители нового учения находятся в тяжелом положении. Они оспаривают то, что раньше защищали, и не на почве наблюдений, которые открыли бы им что-нибудь новое, а вследствие перетолковываний, благодаря которым те же самые вещи кажутся им теперь совсем не такими, какими они их видели раньше. Поэтому они не желают разрывать связь с психоанализом, так как они стали известны как его представители, но предпочитают заявить об изменениях в самом психоанализе. На Мюнхенском конгрессе я был вынужден рассеять этот полумрак и объявил, что не считаю новшества швейцарцев законным продолжением и дальнейшим развитием созданного мной психоанализа. Другие критики (как Furtm?ller) еще раньше обратили внимание на этот факт, и Abraham совершенно верно заметил, что Jung уходит сам от психоанализа. Я, конечно, готов согласиться, что всякий имеет право думать и писать, что хочет, но он не имеет никакого права выдавать это за что-либо другое.
Подобно тому, как исследование Adler'a дало нечто новое психоанализу (часть психологии «Я») и хотело заплатить за этот дар слишком дорогой ценой, забросив все основы аналитического учения, так Jung и его приверженцы связали свою борьбу с психоанализом с новыми приобретениями для него. Они проследили в деталях (в чем их опередил Pfister), как материал сексуальных представлений из семейного комплекса и инцестуозного выбора объекта обращается на образование высших этических и религиозных интересов человечества, т. е. разъяснили важный процесс сублимирования эротических влечений и превращение их в стремления, которые уже нельзя называть эротическими. Это как нельзя лучше согласовалось с ожиданиями психоанализа и отличие могло ужиться с воззрением, что во сне и в неврозе можно видеть регрессивное разрешение как этих, так и всех прочих сублимирований. Но в таком случае мир в возмущении поднял бы шум, что сексуализировали этику и религию. Я не могу избежать того, чтоб не «доводить мысли до конца» и не думать, что люди, сделавшие это открытие, не чувствовали себя способными устоять перед этой бурей негодования. Возможно, она начала бушевать и в их собственной груди. Предшествующее теологическое направление многих швейцарцев оказалось не безразличным, как и социалистическое прошлое Adler'a, для развития его психологии. Вспоминается известный рассказ Марка Твена о судьбе его часов и удивление, которым он заканчивается: «And he used to wonder what became of all the unsuccestul tinkers and gunsmiths, and shoemakers, and blacksmiths; but nobody could tell him».
Я хочу вступить на путь сравнения и допустить, что в некоем обществе живет выскочка, который хвастает своим происхождением от аристократического, но чужеземного рода. И вот ему доказывают, что его родители – люди низкого происхождения и живут поблизости. Тогда в его распоряжении имеется еще один выход, и он за него хватается. Не имея возможности отрекаться от своих родителей, он начинает утверждать, что они и в самом деле высокого происхождения, но впали в нужду, и он добывает для них в угодливом ведомстве документ об их благородном происхождении. Думаю, что поведение швейцарцев было похоже на что-то в этом же роде. Если нельзя было сексуализировать этику и религию и с самого начала они были чем-то высшим, тогда как происхождение этих представлений из семейного и Эдиповского комплекса казалось неопровержимым, то оставался только один выход: эти комплексы уже с самого начала не должны были иметь того значения, которое, казалось, в них заключается, а должны были иметь тот высший «анагогический», по номенклатуре Silberer'a, смысл, при котором их можно было бы применить к абстрактным рассуждениям этики и религиозной мистики.
Теперь я боюсь услышать, что я неверно понял содержание и цели неоцюрихского учения, но я заранее протестую, чтобы возражения против моего понимания, которое вытекает из сообщений этой школы, выдвигались как обвинение против меня, а не против них. Я не могу понять никоим образом нововведений Jung'a в целом и уловить между ними связь. Все изменения, которые Jung предпринял в психоанализе, обнаруживают стремление устранить все предосудительное в семейном комплексе, дабы не обрести его вновь в религии и в этике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17