Между тем Эрик находился под впечатлением разлуки с Вандой, расставшейся с ним на первой подставе. Прощание детей было более тягостным, чем можно было ожидать в их возрасте. Они не в состоянии были скрыть друг от друга глубокого волнения.
Но когда карета, ожидавшая доктора на вокзальной площади, остановилась перед большим каменным домом, сквозь двойные рамы которого лился яркий газовый свет, Эрик замер от восторга. Медный дверной молоток показался ему отлитым из чистого золота. Вестибюль, облицованный мраморными плитами, украшенный статуями, бронзовыми канделябрами и большими китайскими вазами, окончательно его ошеломил. Пока слуга в ливрее помогал доктору снять шубу и учтиво осведомлялся о его здоровье, Эрик с изумлением оглядывался по сторонам.
Шум голосов привлёк его внимание и заставил обернуться к лестнице с массивными дубовыми перилами, застланной ковром. По лестнице спускались две особы, чьи платья показались Эрику ослепительно красивыми. Одна из них, седая дама среднего роста, выглядевшая очень гордой, была в чёрном суконном платье со складками, достаточно коротком, чтобы можно было заметить красные чулки с жёлтыми стрелками и башмаки на пряжках. За поясом у неё висела на стальной цепочке огромная связка ключей. Она величественно держала голову и бросала по сторонам быстрые и проницательные взгляды. Это была фру Грета-Мария, экономка доктора, неограниченный повелитель по части кулинарии и домашнего хозяйства.
Позади неё шла девочка лет одиннадцати — двенадцати, показавшаяся Эрику настоящей сказочной принцессой. Вместо национального наряда, единственного, который ему приходилось видеть у девочек её возраста, на ней было синее бархатное платье. Белокурые волосы спадали с плеч шелковистыми локонами. На ногах у неё были чёрные чулки и шёлковые туфельки. Огромный бант вишнёвого цвета, похожий на бабочку, оживлял необычно бледное лицо, освещённое фосфорическим блеском зелёных глаз.
— Как я рада, дядя, что снова вижу вас! Хорошо ли вы съездили? — воскликнула она, бросаясь доктору на шею.
Девочка едва соблаговолила удостоить взглядом Эрика, скромно державшегося в стороне.
Доктор приласкал её, подал руку экономке, а затем подозвал Эрика к себе.
— Кайса и фру Грета! Прошу вас любить и жаловать Эрика Герсебома, которого я привёз из Норвегии, — сказал доктор. — А ты, мой мальчик, не робей, — добродушно добавил ан. — Фру Грета совсем не такая строгая, какой она кажется с первого взгляда, а моя племянница Кайса вскоре с тобой подружится. Не так ли, моя крошка? — спросил он, ласково ущипнув маленькую фею за щёчку. Но маленькая фея ответила на это только пренебрежительной гримасой. Что же касается экономки, то она как будто тоже не была в восторге от представленного ей новичка.
— А нельзя ли узнать, господин доктор, что это за мальчик? — спросила она недовольным тоном, поднимаясь по лестнице.
— Ну, конечно, конечно, фру Грета, позднее вы все узнаете, — ответил доктор. — А пока, если вы не возражаете, не мешало бы перекусить.
Мальчик не представлял себе подобной роскоши, так как у норвежских крестьян не принято употреблять столовое бельё. Даже тарелки там вошли в обиход совсем недавно. Большинство норвежских крестьян и сейчас ещё едят рыбу на хлебных лепёшках и не видят в этом неудобства.
Понадобились настойчивые приглашения доктора, прежде чем мальчик решился сесть за стол, а неловкость его движений навлекла на него не один иронический взгляд со стороны «фрекен» Кайсы. Но чувство голода заставило юного путешественника преодолеть свою застенчивость. Обед, поданный после сноргас, привёл бы в смятение французский желудок и насытил бы целый батальон пехотинцев после двадцативосьмикилометрового перехода: рыбный суп, домашний хлеб, гусь, начинённый каштанами, отварная говядина с гарниром из всевозможных овощей, груда дымящегося картофеля, крутые яйца, пудинг с изюмом — все это было взято приступом и уничтожено.
Когда обильная трапеза, прошедшая почти в полном безмолвии, была окончена, все перешли в кабинет — просторную комнату с дубовыми панелями, в шесть окон, огромные амбразуры которых, завешанные тяжёлыми суконными шторами, в руках умелого французского архитектора могли бы превратиться в отдельные комнатки. Доктор сел у огня в большое кожаное кресло. Кайса устроилась у его ног на скамеечке. А Эрик, смущённый и чувствующий себя здесь чужим, подошёл к окну с намерением укрыться в глубокой тёмной нише. Но доктор помешал ему это сделать.
— Ну же, Эрик, подойди сюда, погрейся! — воскликнул он своим звонким голосом. — И скажи нам, как тебе понравился Стокгольм?
— Улицы здесь очень тёмные и узкие, а дома высокие, — ответил Эрик.
— Да, немного повыше, чем в Нороэ, — заметил доктор, смеясь.
— Они мешают смотреть на звезды, — продолжал мальчик.
— Это потому, что наш дом находится в богатом квартале, — сказала Кайса, обиженная этой критикой. — Стоит только перейти мост, и сразу попадёшь на более широкие улицы.
— Я видел их по дороге с вокзала, но даже самая красивая из них не так широка, как фьорд в Нороэ, — возразил Эрик.
— Ай-ай! — покачал головой доктор. — Это уже похоже на тоску по родине.
— Нет, дорогой доктор, — решительно произнёс Эрик, — я вам слишком обязан, чтобы жалеть о своём приезде, но ведь вы сами меня спросили, что я думаю о Стокгольме, вот я вам и ответил.
— Нороэ, должно быть, отвратительная глухая дыра! — заявила Кайса.
— Отвратительная глухая дыра! — с возмущением воскликнул Эрик. — Те, кто утверждают подобное, наверное лишены глаз, фрекен Кайса. Если бы вы только могли увидеть пояс гранитных скал, окружающих наш фьорд, горы и ледники, наши сосновые леса, кажущиеся совсем чёрными на фоне бледного неба! А внизу — огромное море, то бурное и зловещее, то такое ласковое, будто оно хочет тебя убаюкать. А чайки, которые исчезают вдали, а потом возвращаются и, пролетая над головой, почти задевают тебя крылом!.. О, все это так прекрасно, что и сомневаться нечего, — гораздо лучше, чем в городе!
— Я говорю не о пейзаже, а только о домах, — ответила Кайса. — Ведь там только простые крестьянские лачуги, не так ли, дядя?
— Да, дитя моё, крестьянские лачуги… Там родились твои дед и отец, а также вырос и я, — серьёзно ответил доктор.
Кайса покраснела и умолкла.
— Конечно, у нас деревянные дома. Пусть деревянные, но они не хуже других, — продолжал Эрик. — По вечерам мы часто собираемся всей семьёй, и, пока отец чинит свою сеть, а мать сидит за прялкой, мы трое, Отто, Ванда и я, примостившись на низенькой скамеечке, с нашим верным псом Клаасом у ног, начинаем вместе вспоминать старинные саги и следим за тенями, танцующими на потолке. А когда за окном завывает ветер и знаешь, что все рыбаки вернулись на берег, как хорошо и уютно чувствуешь себя в нашем теплом доме, ничуть не хуже, чем в этом красивом зале!
— А ведь это у нас ещё не самая красивая комната, — с гордостью сказала Кайса. — Если бы я показала вам большую гостиную, вот тогда бы вы увидели!
— Но сколько здесь книг! А в гостиной ещё больше? — спросил Эрик.
— Подумаешь, книги, какая невидаль! Я говорю о бархатных креслах, кружевных занавесах, больших французских часах, восточных коврах.
Эрика, казалось, нисколько не соблазнял перечень всего этого великолепия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57