Уверена, даже если завтра будет объявлено об окончании войны, выводе войск и завершении боевых операций, Грозный все равно останется под криминальным сапожищем, и Бог ведает, когда его удастся скинуть. Очень просто начать войну – и почти невозможно потом повылавливать всех рожденных ею тараканов, расплодившихся и разбежавшихся повсюду. «Грязный Грозный» – именно так сегодня грозненцы называют свой когда-то любимый город. И в этих двух словах – не только боль утраты по проспектам и площадям, обращенным в руины. Это ужас за будущее, когда настоящее опустилось во тьму наглого средневекового бандитизма – как главного результата войны.
Небольшое замечание по ходу – оно очень важное. Помните странные, на первый взгляд, слова врачей: «Мы вас выведем, если придут военные…»
Это не шпиономанский маразм, которому в той или иной степени подвержены все на войне, – это тоже грозненская реальность. Военные, хозяева местной жизни, установили дикие порядки, при которых носитель информации о реальном состоянии, в котором находится гражданское население, приравнен к вражескому лазутчику, с которым надо поступать по законам военного времени. А учитывая, что вся Чечня теперь наводнена добровольными помощниками «органов» из числа чеченцев, – попасться в руки военным и не отвертеться очень просто. И поэтому всюду от друзей слышишь именно это: «мы вас выведем», «мы вас спрячем». Но от кого же, Господи? От тех людей, которые и воюют-то на мои деньги? На деньги налогоплательщиков? Чтобы поговорить с бабушкой Лишат и постоять в приемном покое рядом с растерзанной Маликой, надо вести себя, как разведчик третьей стороны в стане неожиданно сговорившихся друг с другом врагов.
Уголовное дело Айшат возбудили в самом «военно-бандитском» районном отделе внутренних дел Грозного – Октябрьском, где и дела расследуют, и сами же совершают эти самые «составы преступления». В истории с Маликой – то же самое… И вот уже врачи, как разведчики, тихо уводят меня в сторону, в потайные пустые больничные проемы, чтобы разминулась я с группой вооруженных людей – не представившихся, не показавших никому документов, включая главврача, но неожиданно пожаловавших посмотреть на несчастную жертву ночного разбоя… Когда мы от этого излечимся? Сколько лет пройдет, пока мы – участники гражданской войны в собственном государстве – опять научимся прямо смотреть друг другу в глаза? Бог весть. Военные слишком привыкли в Чечне не только убивать, грабить, насиловать и сколачивать чеченцев в криминальные группы под собственным руководством с целью совместной наживы – военные, понабравшись чеченского опыта, разделили страну на две части: тех, кто с ними, и тех, кто против них. Те, кто с ними, – должны быть против чеченцев (криминальные детали быта не в счет). Те, кто против них, – с чеченцами. И пусть кто-нибудь скажет, что это не гражданская война!
– Мы – нация изгоев. И кто рядом с нами – тот тоже изгой, – говорит на прощание доктор Хаджиев.
– А с вами-то что случилось? Почему хромаете? Были ранены?
Доктор разделил судьбу своих больных, страдающих от военного беспредела более, чем от болезней. В полдень общероссийского Дня независимости на перекрестке Первомайской улицы и Грибоедова доктора Хаджиева переехал бронетранспортер из Ленинской районной военной комендатуры Грозного.
– Почему переехал?
– Да просто так. Выскочил на большой скорости, я должен был успеть увернуться. Но не успел. Собственно, я ничего заметить не успел. Меня просто смяло. Моим «Жигулям» – конец. Я остался. Еще – задний номер и крышка багажника. Мне на память.
– И? Что дальше? Известен номер БТРа? Завели дело?
– Известен. Завели. И на этом – все.
– Почему?
Потому что Чечня – зона, где одним можно все, а другим надобно смириться.
Россия продолжает пестовать на своей территории анклав гражданского бесправия. Или зону оседлости – смотря, что кому ближе. Очень опасное занятие. Если бы мир видел глаза сына Айшат Сулеймановой! Взгляд затравленного изгоя, отца которого убили только потому, что он тоже изгой, а мать изуродовали только потому, что она тоже изгой…
В начале войны большинство чеченцев еще удивлялись этому новому своему положению, кричали: «Мы такие же, как вы! Мы требуем уважения к себе!…» – а теперь никто не кричит. Потому что все согласились: они – нация изгоев. Выше головы не прыгнешь. И надо с этим жить.
Но все ли будут с этим жить? Айшат – да. Ее сын – вряд ли.
Совсем чуть-чуть отечественной истории. Возможно, ее кто-то подзабыл. Конец 19-го и начало 20-го веков в России – разгул государственного антисемитизма, сравнимый с нынешними федеральными всеохватными античеченскими настроениями. Укрепляются «зоны оседлости». Дети растут с тем, что им запрещено свободно перемещаться, лишь с дозволения полиции, учиться можно далеко не во всех учебных заведениях. Наконец, комплекс неполноценной нации водружает венец великомучеников на головы многих представителей молодой еврейской поросли. Они готовы сражаться за свое поруганное детство – потому что не хотят поруганной зрелости и старости, каковыми «награждены» их родители и деды. Результат известен всей планете: большинство радикальных большевиков с широко известными фамилиями, совершивших удачный Октябрьский переворот, получилось как раз из этих, «местечковых», евреев, не просто более не желавших жить изгоями, но и стремящихся отомстить обидчикам за то, что им пришлось перенести. И отомстили ведь…
Странно, что в который раз у нас забыто то, что ни при каких условиях забывать не рекомендуется. Доктор Хаджиев согласен со мной: на третьем году войны и он, и я – мы встречаем уже слишком много молодых чеченцев с нехорошими искрами в глазах и единственной мечтой – о расправе со своими обидчиками.
Девочка – никто и ниоткуда
В комнате № 45 на втором этаже Грозненского дома престарелых, рядом с пятьюдесятью тремя бабушками и дедушками живет маленький молчаливый ребенок. Девочка. Может, четырех, а может, и семи лет. У девочки – острый настороженный взгляд исподлобья. И повадки одичавшей кошки, то и дело стремящейся поглубже забиться под железную казенную кровать. В комнате скупо и пусто – по законам военного времени. Окна, по традиции этой войны, затянуты полиэтиленовой пленкой: стекла – по-прежнему самый большой грозненский дефицит. Железная кровать, покрытая полосатым матрацем, и больше ничем. И ребенок, лишь крошечным своим ростом похожий на ребенка.
То, что случилось с этой девочкой, – одна из тайн второй чеченской войны. Бабушки и дедушки зовут ее Анжелой, или Анжелкой, и говорят, что ребенку четыре годика. Но так ли это, точно не знает никто.
В дом престарелых на Катаяме (название грозненского микрорайона) девочку привели ранней весной 2001 года. Неизвестные, совершенно посторонние люди – привели и ушли. Сказав немногое: что они ей не родственники и не знакомые, а так, мимо проходили, пожалели беспризорную и, зная, что в доме престарелых появились еда и тепло, – взяли девочку за руку и довели до его порога…
Ребенок был грязный и запущенный. В колтунах и вшах. Дистрофичный, оголодавший, в драной одежонке. И можно сказать, что босой – на голых ножках-тростиночках висели рваные сандалии, что в начале даже грозненской весны не может считаться обувью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Небольшое замечание по ходу – оно очень важное. Помните странные, на первый взгляд, слова врачей: «Мы вас выведем, если придут военные…»
Это не шпиономанский маразм, которому в той или иной степени подвержены все на войне, – это тоже грозненская реальность. Военные, хозяева местной жизни, установили дикие порядки, при которых носитель информации о реальном состоянии, в котором находится гражданское население, приравнен к вражескому лазутчику, с которым надо поступать по законам военного времени. А учитывая, что вся Чечня теперь наводнена добровольными помощниками «органов» из числа чеченцев, – попасться в руки военным и не отвертеться очень просто. И поэтому всюду от друзей слышишь именно это: «мы вас выведем», «мы вас спрячем». Но от кого же, Господи? От тех людей, которые и воюют-то на мои деньги? На деньги налогоплательщиков? Чтобы поговорить с бабушкой Лишат и постоять в приемном покое рядом с растерзанной Маликой, надо вести себя, как разведчик третьей стороны в стане неожиданно сговорившихся друг с другом врагов.
Уголовное дело Айшат возбудили в самом «военно-бандитском» районном отделе внутренних дел Грозного – Октябрьском, где и дела расследуют, и сами же совершают эти самые «составы преступления». В истории с Маликой – то же самое… И вот уже врачи, как разведчики, тихо уводят меня в сторону, в потайные пустые больничные проемы, чтобы разминулась я с группой вооруженных людей – не представившихся, не показавших никому документов, включая главврача, но неожиданно пожаловавших посмотреть на несчастную жертву ночного разбоя… Когда мы от этого излечимся? Сколько лет пройдет, пока мы – участники гражданской войны в собственном государстве – опять научимся прямо смотреть друг другу в глаза? Бог весть. Военные слишком привыкли в Чечне не только убивать, грабить, насиловать и сколачивать чеченцев в криминальные группы под собственным руководством с целью совместной наживы – военные, понабравшись чеченского опыта, разделили страну на две части: тех, кто с ними, и тех, кто против них. Те, кто с ними, – должны быть против чеченцев (криминальные детали быта не в счет). Те, кто против них, – с чеченцами. И пусть кто-нибудь скажет, что это не гражданская война!
– Мы – нация изгоев. И кто рядом с нами – тот тоже изгой, – говорит на прощание доктор Хаджиев.
– А с вами-то что случилось? Почему хромаете? Были ранены?
Доктор разделил судьбу своих больных, страдающих от военного беспредела более, чем от болезней. В полдень общероссийского Дня независимости на перекрестке Первомайской улицы и Грибоедова доктора Хаджиева переехал бронетранспортер из Ленинской районной военной комендатуры Грозного.
– Почему переехал?
– Да просто так. Выскочил на большой скорости, я должен был успеть увернуться. Но не успел. Собственно, я ничего заметить не успел. Меня просто смяло. Моим «Жигулям» – конец. Я остался. Еще – задний номер и крышка багажника. Мне на память.
– И? Что дальше? Известен номер БТРа? Завели дело?
– Известен. Завели. И на этом – все.
– Почему?
Потому что Чечня – зона, где одним можно все, а другим надобно смириться.
Россия продолжает пестовать на своей территории анклав гражданского бесправия. Или зону оседлости – смотря, что кому ближе. Очень опасное занятие. Если бы мир видел глаза сына Айшат Сулеймановой! Взгляд затравленного изгоя, отца которого убили только потому, что он тоже изгой, а мать изуродовали только потому, что она тоже изгой…
В начале войны большинство чеченцев еще удивлялись этому новому своему положению, кричали: «Мы такие же, как вы! Мы требуем уважения к себе!…» – а теперь никто не кричит. Потому что все согласились: они – нация изгоев. Выше головы не прыгнешь. И надо с этим жить.
Но все ли будут с этим жить? Айшат – да. Ее сын – вряд ли.
Совсем чуть-чуть отечественной истории. Возможно, ее кто-то подзабыл. Конец 19-го и начало 20-го веков в России – разгул государственного антисемитизма, сравнимый с нынешними федеральными всеохватными античеченскими настроениями. Укрепляются «зоны оседлости». Дети растут с тем, что им запрещено свободно перемещаться, лишь с дозволения полиции, учиться можно далеко не во всех учебных заведениях. Наконец, комплекс неполноценной нации водружает венец великомучеников на головы многих представителей молодой еврейской поросли. Они готовы сражаться за свое поруганное детство – потому что не хотят поруганной зрелости и старости, каковыми «награждены» их родители и деды. Результат известен всей планете: большинство радикальных большевиков с широко известными фамилиями, совершивших удачный Октябрьский переворот, получилось как раз из этих, «местечковых», евреев, не просто более не желавших жить изгоями, но и стремящихся отомстить обидчикам за то, что им пришлось перенести. И отомстили ведь…
Странно, что в который раз у нас забыто то, что ни при каких условиях забывать не рекомендуется. Доктор Хаджиев согласен со мной: на третьем году войны и он, и я – мы встречаем уже слишком много молодых чеченцев с нехорошими искрами в глазах и единственной мечтой – о расправе со своими обидчиками.
Девочка – никто и ниоткуда
В комнате № 45 на втором этаже Грозненского дома престарелых, рядом с пятьюдесятью тремя бабушками и дедушками живет маленький молчаливый ребенок. Девочка. Может, четырех, а может, и семи лет. У девочки – острый настороженный взгляд исподлобья. И повадки одичавшей кошки, то и дело стремящейся поглубже забиться под железную казенную кровать. В комнате скупо и пусто – по законам военного времени. Окна, по традиции этой войны, затянуты полиэтиленовой пленкой: стекла – по-прежнему самый большой грозненский дефицит. Железная кровать, покрытая полосатым матрацем, и больше ничем. И ребенок, лишь крошечным своим ростом похожий на ребенка.
То, что случилось с этой девочкой, – одна из тайн второй чеченской войны. Бабушки и дедушки зовут ее Анжелой, или Анжелкой, и говорят, что ребенку четыре годика. Но так ли это, точно не знает никто.
В дом престарелых на Катаяме (название грозненского микрорайона) девочку привели ранней весной 2001 года. Неизвестные, совершенно посторонние люди – привели и ушли. Сказав немногое: что они ей не родственники и не знакомые, а так, мимо проходили, пожалели беспризорную и, зная, что в доме престарелых появились еда и тепло, – взяли девочку за руку и довели до его порога…
Ребенок был грязный и запущенный. В колтунах и вшах. Дистрофичный, оголодавший, в драной одежонке. И можно сказать, что босой – на голых ножках-тростиночках висели рваные сандалии, что в начале даже грозненской весны не может считаться обувью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68