– Знаете, я слушала его и все думала: он как раз удивительно не приспособлен для такой бродячей жизни, – заключила Екатерина Ивановна, пересказав мне эту несложную и невеселую биографию. – Мне кажется, из всех наших ребят – во всяком случае, из тех, что постарше, – он самый «не беспризорный» по характеру, самый домашний. Ему, может быть, больше не хватает матери, чем даже нашему Лёне, хоть тот и совсем малыш. Недаром он все к кому-нибудь прислонялся – то к Плетневу, то к Королю. Может быть, он потому и со мной так откровенно разговаривал… в сущности, он стал рассказывать о себе прежде, чем я начала спрашивать…
Она была, конечно, права – Разумов нуждался в мягком, не мужском внимании. Он, пожалуй, побаивался только строгой на вид Софьи Михайловны. С Антониной Григорьевной у него были наилучшие отношения – это его я застал в числе ее добровольных помощников по кухонным делам, когда впервые осматривал дом, – и с Галей он тоже говорил охотнее и откровеннее, чем со мной или Алексеем Саввичем.
Однажды перед вечером, работая у себя в кабинете, я через раскрытое окно услышал разговор Гали с Разумовым. Они сидели рядом на крылечке флигеля – она с шитьем в руках, он с лобзиком и куском фанеры. С первых слов я понял: Разумов, должно быть, повторял Гале то, что я уже знал от Екатерины Ивановны, и вот продолжение:
– Понимаете, все получилось не так. Мне не хотелось уходить. И Королю. А Плетнев все говорил: пойдем, уговорились ведь. Но и он тоже сомневался. А когда Жуков вывесил скатерть, Король обозлился… И Плетнев. Он сразу сказал: ноги моей здесь больше не будет…
– Как ты думаешь, где он сейчас?
– Он на нас совсем разозлился. Махнул на юг. Но он вернется. Он с Королем очень дружит.
– А с тобой?
– Со мной?..
Пауза. Должно быть, Разумов впервые в жизни задумался – дружба ли то, что связывает его с Плетневым.
– Знаете, мы с Арсением с пяти лет знакомы. В одном дворе жили. У него бабушка была очень хорошая. А потом она умерла… А дед… Ну, с дедом Сеньке плохо было…
Я снова взглядываю в окно. Галя сосредоточенно шьет. Она замечательно умеет слушать, это я и по себе знаю, и Разумову, видно, приятно при ней вслух разбираться в своих мыслях, в своем прошлом – давно я не видел его таким спокойным.
– Он обо мне всегда заботился, Сенька. Он никогда один куска не съест, всегда поделится. И он очень смелый. Даже отчаянный. Сколько раз его забирали в милицию! Ох, я боялся! А он всегда приходил назад. Соврет что-нибудь, уж не знаю, и отпускают его. Он… вы еще не знаете, какой! Он не хотел, чтоб я воровал. Он говорил – тебе нельзя! Вот хотите верьте, хотите нет, а я ни разу ничего не украл: Сенька не велел…
Галя перекусила нитку:
– Но ты говоришь, он всем с тобой делился?
– Да.
– Ты меня извини, Володя, но, по-моему, это одно и то же, если ты даже своими руками и не брал ничего.
Пауза.
– Вот видите, вы сами говорите… – угасшим голосом произносит Разумов.
– Что же я говорю? Все это было прежде. А о прошлом тут никто не вспоминает. Я тебе и в тот раз сказала: все знают, что ты и Король не имеете никакого отношения к пропаже горна. Ребята у нас очень прямые, они не стали бы притворяться, если б действительно думали на вас.
– Они просто слушаются Семена Афанасьевича. А Семен Афанасьевич просто для воспитания… разве я не понимаю?
Галя смеется:
– Плохо же ты знаешь Семена Афанасьевича! Он если и хочет что скрыть, так не умеет…
Ну нет, выслушивать рассуждения насчет своего характера я не намерен. Закрываю папку с бумагами, выхожу на крыльцо и не торопясь шагаю мимо Гали и Разумова. Застигнутые врасплох, они умолкают. Выглядят они при этом довольно забавно.
…Вечер. Галя укладывает ребят. Костик прыгает в кровати и хохочет, когда ему удается вывернуться из Галиных рук. Леночка молча, пыхтя и отдуваясь, стаскивает с себя платье, но когда я пытаюсь ей помочь, она заявляет:
– Сама! Я сама!
– Мне кажется, – говорит вдруг Галя, – он не успокоится, пока не разъяснится эта проклятая история…
И хотя перед этим мы говорили о том, что башмаки у Костика и Леночки окончательно развалились и надо же наконец выбрать время и купить новые, я тотчас понимаю, о ком и о чем идет речь.
31. КОРОЛЬ ИЗОБРЕТАЕТ
Приехал Гриша Лучинкин, ладный и аккуратный в своей юнгштурмовке. Мы рады ему, как старому знакомцу. А спутники его на сей раз – три паренька, такие серьезные и независимые, что я сразу вспоминаю Таню Воробьеву. Уж не знаю почему, но, как видно, все пионерские делегаты на первых порах чувствуют себя по меньшей мере наркомами при исполнении служебных обязанностей. Наши прямо подавлены их строгостью и холодностью. Один пионер – маленький, плотный, в очках – все время важно поджимает губы, отчего еще круглее становятся его толстые, совсем ребячьи щеки. Другой – повыше и потоньше; он успел сильно загореть, и его темно-русый чуб заметно выцвел на солнце; брови у него сросшиеся, да он еще все время хмурит их, так что вид у него уж вовсе неприступный. Но внушительнее всех держится самый серьезный и, видимо, самый старший из пионеров – грудь его украшает не только пионерский галстук, но и комсомольский значок, в руках – туго набитый портфель. Сам он скуластый, зеленоглазый, с наголо остриженной круглой, как шар, головой.
– Полосухин, – представляется он. – Мне поручено вести переговоры. Мы просили бы, товарищ заведующий, собрать лиц, которые с вашей стороны будут отвечать за проведение военно-спортивной игры.
«Лица» собраны в мгновенье ока: председатель совета Жуков, командиры отрядов и Дмитрий Королев. Все чинно усаживаются в клубе вокруг стола и с нескрываемым почтением смотрят, как строгий Полосухин вынимает из портфеля какие-то бумаги. Пока только одно согревает воздух: знакомая дружелюбная усмешка в глазах Гриши.
– А у нас теперь есть «Друг детей». Мы теперь все – друг детей, – говорит Петька: без него, без нашего главного связиста, разумеется, и здесь не обошлось.
Полосухин не обращает на него ни малейшего внимания, но Гриша – тот говорит:
– Это хорошо. Я передам Тане Воробьевой – она интересовалась, даже велела спросить.
– Вот список пионеров нашего района, которые остаются на лето в Ленинграде и объединяются в одну базу, – выждав, когда кончится этот диалог, говорит Полосухин. – Нас сто человек, вас восемьдесят. Но вы не должны смущаться нашим численным превосходством, поскольку у вас есть другие преимущества: вы постоянно живете в этом районе и сможете изучить его досконально.
Гриша прикусил губу и смотрит в окно. Мне тоже стоит немалого труда не засмеяться. Но мои слушают речь Полосухина, как откровение. Они сознают, что никто из них не сумел бы говорить так великолепно, такими умными и звучными словами: «досконально»…
– В начале августа мы выедем сюда в лагерь на две недели. В течение первой недели мы ориентируемся, а затем сообща назначим день для открытия военных действий. До этого – не скрою – мы зашлем сюда свою разведку и изучим местность. Вот карта вашего района, которую мы составили по кое-каким предварительным данным.
И он разложил на столе карту, сделанную детской, но, несомненно, уверенной и искусной рукой. Зеленая, голубая, коричневая краски положены ровно и тщательно, условные знаки нанесены тушью, тонким пером. Онемев, мои ребята склонились над картой, а строгий Полосухин, очень довольный произведенным впечатлением, карандашом показывал нам наш парк, поляну, дом, речку за парком, овраг, железную дорогу…
Король стал чернее тучи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93