Враг за врагом.
На мутном Западе
За Рону, Буг, Дунай и Неман
Другой, страшнейший смотрит демон –
Стоногий спрут вечерних стран:
Он утвердил себя как заповедь,
Он чертит план, сдвигает сроки,
А в тех, кто зван как лжепророки –
Вдвигает углем свой коран.
Он правит бранными тайфунами,
Велит громам… Он здесь, у двери, –
Народ-таран чужих империй,
Он непреклонен, груб и горд…
Он пьян победами, триумфами,
Он воет гимн, взвивает флаги,
И в цитадель священной Праги
Вступает поступью когорт.
Срок настал, и народ-таран попытался вдвинуть углем пожарищ свой коран в империю лжепророка Сталина. Даниил Андреев откликнулся на германское вторжение стихотворением «Шквал»:
Одно громоносное слово
Рокочет от Реймса до Львова;
Зазубренны, дряхлы и ржавы,
Колеблются замки Варшавы.
Как робот, как рок неуклонны,
Колонны, колонны, колонны
Ширяют, послушны зароку,
К востоку, к востоку, к востоку.
Провидец? Пророк? Узурпатор?
Игрок, исчисляющий ходы?
Иль впрямь – мировой император,
Вместилище Духа народа?
Как призрак, по горизонту
От фронта несется он к фронту,
Он с гением расы воочью
Беседует бешеной ночью.
Но странным и чуждым простором
Ложатся поля снеговые,
И смотрят загадочным взором
И Ангел, и Демон России.
И движутся легионеры
В пучину без края и меры,
В поля, неоглядные оку, –
К востоку, к востоку, к востоку.
Здесь поэт размышляет, действительно ли Гитлер «вместилище Духа народа» или обыкновенный азартный игрок – узурпатор? Суждено ли его легионам одержать победу или они бесславно сгинут в пучине русских полей «без края и меры»? А вот в следующем стихотворении, «Беженцы», Андреев дает развернутую панораму драматических событий, последовавших за германским вторжением в Россию. И эта панорама укрупняется на наших глазах, высвечивается символическими отсветами:
Киев пал. Все ближе знамя Одина.
На восток спасаться, на восток!
Там тюрьма. Но в тюрьмах дремлет Родина,
Пряха-мать всех судеб и дорог.
Гул разгрома катится в лесах.
Троп не видно вдымной пелене…
Вездесущий рокот в небесах
Как ознобом хлещет по спине.
Не хоронят. Некогда. И некому.
На восток, за Волгу, за Урал!
Там Россию за родными реками
Пять столетий враг не попирал!…
Клячи. Люди. Танк. Грузовики.
Стоголосый гомон над шоссе…
Волочить ребят, узлы, мешки,
Спать на вытоптанной полосе.
Лето меркнет. Черная распутица
Хлюпает под тысячами ног.
Крутится метелица да крутится,
Заметает тракты на восток.
Пламенеет небо назади,
Кровянит на жниве кромку льда,
Точно пурпур грозного судьи,
Точно трубы Страшного Суда.
По больницам, на перронах, палубах,
Среди улиц и в снегах дорог
Вечный сон, гасящий стон и жалобы,
Им готовит нищенский Восток.
Слишком жизнь звериная скудна!
Слишком сердце тупо и мертво.
Каждый пьет свою судьбу до дна,
Ни в кого не веря, ни в кого.
Шевельнулись затхлые губернии,
Заметались города в тылу.
В уцелевших храмах за вечернями
Плачут ниц на стершемся полу:
О погибших в битвах за Восток,
Об ушедших в дальние снега
И о том, чтородина-острог
Отмыкается рукой врага.
Поэт бесконечно любит Россию, и связанный с германским вторжением исход беженцев на восток видит как преддверие Страшного Суда. Но каков этот Страшный Суд в судьбе Родины? Неужто «чужой тиран» будет властителем России? Так что же, оставаться в бездействии, примириться с тем, что «родина-острог отмыкается рукой врага»? Какая сложная и, в сущности, безысходная коллизия: ведь на смену одной тюрьме, сталинской, придет другая, гитлеровская. Даниил Андреев понимал, что Гитлер тоже несет не свободу, а рабство – оттого так трагичны, мрачны, хотя и величавы, андреевские стихи военной поры.
После того как поэту пришлось до дна испить чашу судьбы в виде многолетнего лагерного срока, после того как история доказала нежизнеспособность государства, построенного на людоедской расовой теории, и Третий Рейх исчез с лица земли, в «Розе Мира» характеристика «мирового императора» уже иная: империя Гитлера для Андреева стала теперь «тиранией демона великодержавия», где Соборная Душа оказалась погребена под глыбами государственности. Однако и в этой книге Андреев неизменно оценивает личность Гитлера выше, чем личность Сталина. Он, в частности, утверждает: «Даже Гитлер и Муссолини не были лишены личной храбрости. Они появлялись на парадах и праздниках в открытых машинах, они во время войны не раз показывались на передовой, и однажды Гитлер на русском фронте, застигнутый, внезапным появлением танковой колонны врага, едва избежал пленения. Сталин за все время своего правления ни разу не проявил ни проблеска личной храбрости. Напротив, он вечно трясся за свое физическое существование, воздвигнув до самых небес вокруг себя непроницаемую стену». Наверняка подобные оценки Гитлера бытовали в андреевском кружке в предвоенные и военные годы.
Трудно представить, что Андреевым и его товарищами не интересовались компетентные органы и не озаботились подослать к ним своих осведомителей. А последние уж точно не могли не счесть ведущиеся в кружке разговоры антисоветскими и прогерманскими и не доложить об этом куда следует. Подобная информация могла подсказать Судоплатову и его коллегам идею легендирования сочувствующей Германии подпольной организации «Престол».
Надо сказать, в своих мемуарах чекисты подробно говорят только о Гейне-Демьянове, крайне скупо и противоречиво характеризуя других участников организации – как своих секретных агентов, так и настоящих, убежденных противников советской власти. По всей видимости, в дальнейшем некоторые из осведомителей, нужда в которых уже отпала, были арестованы как излишние свидетели вместе с другими участниками андреевского кружка и получили лагерные сроки, о чем ни Судоплатов, ни Коровин вспоминать, понятно, не горели желанием. Вполне вероятным кажется предположение, что агентом НКВД по кличке Старый в действительности был… Глебов, которому к началу войны перевалило за семьдесят. Не исключено также, что Судоплатов назвал членов организации «Престол» не подлинными именами, а теми псевдонимами, под которыми они фигурировали в документах НКВД. Если это так, то есть возможность сопоставить названных Судоплатовым лиц с конкретными членами андреевского кружка. Например, поэт Садовский, хорошо знавший Александра Блока, мог в действительности стать близким другом Даниила Андреева через входящего в андреевский кружок троюродного брата Блока, поэта Александра Викторовича Коваленского. А Блок, кстати, был одним из любимых поэтов Даниила Леонидовича.
Наше предположение о знакомстве Садовского с Андреевым может подкрепить версию о том, что чекисты «включили» обоих в состав одной и той же легендируемой организации. К сожалению, жизнь и творчество как Даниила Андреева, так и Бориса Садовского изучены еще недостаточно. В частности, не выявлены их основные знакомства (в советский период этим, естественно, никто из исследователей не занимался). Быть может, в будущем связи двух поэтов прояснятся. Пока же и здесь – туман неведения.
Имя поэта Садовского не может не остановить нашего внимания. Это, без преувеличения, личность легендарная. И вполне возможно, что Судоплатов наделил главу мифической антисоветской и пронемецкой организации, поименованного им Глебовым, чертами реального и очень известного в свое время человека, оставив, однако, его самого в легенде среди рядовых членов «Престола».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88