Далее, в современной малой семье отсутствует ранговая структура, при которой в первоначальных условиях «старик» мог внушать уважение. Пятилетний мальчик, конечно, не в состоянии непосредственно оценить превосходство своего сорокалетнего отца, но ему импонирует сила десятилетнего брата, он понимает почтение, оказываемое этим братом старшему, пятнадцатилетнему, и эмоционально приходит к правильным выводам, видя, как уважает отца этот старший сын, уже достаточно умный, чтобы признавать его духовное превосходство.
Признание рангового превосходства не препятствует любви. Каждый может припомнить, что в детстве он любил людей, на которых смотрел снизу вверх и которым безусловно повиновался, не меньше, а больше, чем равных или низших по рангу. Я до сих пор уверен, что к моему рано умершему другу Эммануэлю Ларошу, который, будучи на четыре года старше меня, осуществлял в качестве бесспорного главаря справедливую, но строгую власть в нашей дикой шайке ребят возрастом от десяти до шестнадцати лет, я не просто испытывал уважение и старался заслужить его признание смелыми поступками, но, как я и сейчас столь же ясно помню, я его любил. Чувство это было, несомненно, того же свойства, как те, какие я испытывал впоследствии к некоторым весьма почитаемым старшим друзьям и учителям. Одно из величайших преступлений псевдодемократической доктрины состоит в том, что она изображает естественный ранговый порядок между двумя людьми как фрустрирующее препятствие для любых тёплых чувств, без рангового порядка не может существовать даже самая естественная форма человеческой любви, соединяющая в нормальных условиях членов семьи; в результате воспитания по пресловутому принципу «non-frustration» тысячи детей были превращены в несчастных невротиков.
Как я уже объяснил в упомянутых работах, в группе без рангового порядка ребёнок оказывается в крайне неестественном положении. Поскольку он не может подавить своё собственное, инстинктивно запрограммированное стремление к высокому рангу и, разумеется, тиранит не оказывающих сопротивления родителей, ему навязывается роль лидера группы, в которой ему очень плохо. Без поддержки сильного «начальника» он чувствует себя беззащитным перед внешним миром, всегда враждебным, потому что «не фрустрированных» детей нигде не любят. И когда он в понятном раздражении пытается бросить родителям вызов и «просит ремня», как это прекрасно говорится на баварско-австрийском диалекте, он, вместо инстинктивно ожидаемой им обратной агрессии, на которую подсознательно надеется, наталкивается на резиновую стену спокойных, псевдорассудительных фраз.
Но человек никогда не отождествляет себя с порабощённым и слабым; никто не позволит такому наставнику предписывать себе нормы поведения, и уж конечно никто не признает за культурные ценности то, что он почитает. Усвоить культурную традицию другого человека можно лишь тогда, когда любишь его до глубины души и при этом ощущаешь его превосходство. И вот, устрашающее большинство молодых людей вырастает теперь без такого «образа отца». Физический отец слишком часто не годится, а нынешнее массовое производство в школах и университетах не даёт уважаемому учителю его заменить.
К этим чисто этологическим основаниям, по которым отвергается родительская культура, у многих мыслящих молодых людей прибавляются и подлинно этические. В нашей современной западной культуре, с её скученностью, с её опустошением природы, с её слепотой к ценностям и бегом наперегонки с самим собой в погоне за деньгами, с её ужасающим обеднением чувств и отупением под действием индоктринирования, во всем этом и вправду так много не заслуживающего подражания, что слишком легко забыть о глубокой истине и мудрости, заключённой также и в нашей культуре. Со всевозможными «establishments» молодёжь действительно имеет убедительные и разумные причины вести борьбу. Очень трудно, однако, уяснить себе, какую долю среди бунтующих молодых людей — в том числе и студентов составляют те, кто в самом деле действует по этим мотивам. То, что действительно происходит при публичных столкновениях, очевидным образом вызывается совсем иными, подсознательно этологическими побуждениями, среди которых этническая ненависть стоит, безусловно, на первом месте. Вдумчивые молодые люди, действующие по разумным мотивам, меньше прибегают к насилию, поэтому внешняя картина бунта представляет, по преимуществу, симптомы невротической регрессии. К сожалению, разумные молодые люди из-за ложно понятой лояльности явно оказываются не в состоянии отмежеваться от поведения толпы. Из дискуссий со студентами я вынес впечатление, что доля разумных не так мала, как можно было бы заключить по внешней картине бунта.
В этих размышлениях не следует, впрочем, забывать, что разумные соображения — гораздо более слабое побуждение, чем стихийная первичная сила стоящей за ними в действительности инстинктивной агрессии. Тем более нельзя забывать о последствиях такого полного отвержения родительской традиции для самой молодёжи. Эти последствия могут быть гибельными. В течение фазы «физиологической неофилии» созревающий молодой человек одержим неодолимым влечением примкнуть к некоторой этнической группе и прежде всего принять участие в её коллективной агрессии. Влечение это столь же сильно, как и всякое другое филогенетически запрограммированное побуждение, столь же сильно, как голод или половое влечение. И точно так же, как в случае других инстинктов, вдумчивый подход и процессы обучения позволяют в лучшем случае фиксировать его да определённом объекте, но никогда нельзя полностью подчинять его разуму и тем более подавить. Когда это с виду удаётся, возникает опасность невроза.
Как уже было сказано, на этой стадия онтогенеза «нормальным», т. е. имеющим смысл для сохранения культуры как системы, следует считать процесс, состоящий в том, что молодые люди некоторой этнической группы объединяются в служении некоторым новым идеалам и предпринимают, соответственно этому, существенные реформы традиционных норм поведения, не выбрасывая при этом за борт все достояние родительской культуры в целом. Таким образом, молодой человек безусловно отождествляет себя с молодой группой старой культуры. Глубочайшая сущность человека, как культурного по своей природе существа, позволяет ему найти вполне удовлетворительное отождествление лишь в культуре и с культурой. И если рассмотренные выше препятствия отнимают у него такую возможность, то он удовлетворяет своё влечение к отождествлению и групповой принадлежности точно так же, как это происходит с неудовлетворённым половым влечением, т. е. с помощью замещающего объекта. Исследователи инстинктов давно уже знают, с какой неразборчивостью подавленные влечения находят себе выход, выбирая самые неподходящие объекты; но вряд ли можно привести более впечатляющий пример этого, чем те объекты, какие нередко находит жаждущая групповой принадлежности молодёжь. Хуже всего — не принадлежать вообще ни к какой группе; лучше уж стать членом самой прискорбной из всех, группы наркоманов. Как показал специалист в этой области Аристид Эссер, именно влечение к групповой принадлежности, наряду со скукой, о которой была речь в пятой главе, служит главной причиной, толкающей к наркотикам все большее число молодых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Признание рангового превосходства не препятствует любви. Каждый может припомнить, что в детстве он любил людей, на которых смотрел снизу вверх и которым безусловно повиновался, не меньше, а больше, чем равных или низших по рангу. Я до сих пор уверен, что к моему рано умершему другу Эммануэлю Ларошу, который, будучи на четыре года старше меня, осуществлял в качестве бесспорного главаря справедливую, но строгую власть в нашей дикой шайке ребят возрастом от десяти до шестнадцати лет, я не просто испытывал уважение и старался заслужить его признание смелыми поступками, но, как я и сейчас столь же ясно помню, я его любил. Чувство это было, несомненно, того же свойства, как те, какие я испытывал впоследствии к некоторым весьма почитаемым старшим друзьям и учителям. Одно из величайших преступлений псевдодемократической доктрины состоит в том, что она изображает естественный ранговый порядок между двумя людьми как фрустрирующее препятствие для любых тёплых чувств, без рангового порядка не может существовать даже самая естественная форма человеческой любви, соединяющая в нормальных условиях членов семьи; в результате воспитания по пресловутому принципу «non-frustration» тысячи детей были превращены в несчастных невротиков.
Как я уже объяснил в упомянутых работах, в группе без рангового порядка ребёнок оказывается в крайне неестественном положении. Поскольку он не может подавить своё собственное, инстинктивно запрограммированное стремление к высокому рангу и, разумеется, тиранит не оказывающих сопротивления родителей, ему навязывается роль лидера группы, в которой ему очень плохо. Без поддержки сильного «начальника» он чувствует себя беззащитным перед внешним миром, всегда враждебным, потому что «не фрустрированных» детей нигде не любят. И когда он в понятном раздражении пытается бросить родителям вызов и «просит ремня», как это прекрасно говорится на баварско-австрийском диалекте, он, вместо инстинктивно ожидаемой им обратной агрессии, на которую подсознательно надеется, наталкивается на резиновую стену спокойных, псевдорассудительных фраз.
Но человек никогда не отождествляет себя с порабощённым и слабым; никто не позволит такому наставнику предписывать себе нормы поведения, и уж конечно никто не признает за культурные ценности то, что он почитает. Усвоить культурную традицию другого человека можно лишь тогда, когда любишь его до глубины души и при этом ощущаешь его превосходство. И вот, устрашающее большинство молодых людей вырастает теперь без такого «образа отца». Физический отец слишком часто не годится, а нынешнее массовое производство в школах и университетах не даёт уважаемому учителю его заменить.
К этим чисто этологическим основаниям, по которым отвергается родительская культура, у многих мыслящих молодых людей прибавляются и подлинно этические. В нашей современной западной культуре, с её скученностью, с её опустошением природы, с её слепотой к ценностям и бегом наперегонки с самим собой в погоне за деньгами, с её ужасающим обеднением чувств и отупением под действием индоктринирования, во всем этом и вправду так много не заслуживающего подражания, что слишком легко забыть о глубокой истине и мудрости, заключённой также и в нашей культуре. Со всевозможными «establishments» молодёжь действительно имеет убедительные и разумные причины вести борьбу. Очень трудно, однако, уяснить себе, какую долю среди бунтующих молодых людей — в том числе и студентов составляют те, кто в самом деле действует по этим мотивам. То, что действительно происходит при публичных столкновениях, очевидным образом вызывается совсем иными, подсознательно этологическими побуждениями, среди которых этническая ненависть стоит, безусловно, на первом месте. Вдумчивые молодые люди, действующие по разумным мотивам, меньше прибегают к насилию, поэтому внешняя картина бунта представляет, по преимуществу, симптомы невротической регрессии. К сожалению, разумные молодые люди из-за ложно понятой лояльности явно оказываются не в состоянии отмежеваться от поведения толпы. Из дискуссий со студентами я вынес впечатление, что доля разумных не так мала, как можно было бы заключить по внешней картине бунта.
В этих размышлениях не следует, впрочем, забывать, что разумные соображения — гораздо более слабое побуждение, чем стихийная первичная сила стоящей за ними в действительности инстинктивной агрессии. Тем более нельзя забывать о последствиях такого полного отвержения родительской традиции для самой молодёжи. Эти последствия могут быть гибельными. В течение фазы «физиологической неофилии» созревающий молодой человек одержим неодолимым влечением примкнуть к некоторой этнической группе и прежде всего принять участие в её коллективной агрессии. Влечение это столь же сильно, как и всякое другое филогенетически запрограммированное побуждение, столь же сильно, как голод или половое влечение. И точно так же, как в случае других инстинктов, вдумчивый подход и процессы обучения позволяют в лучшем случае фиксировать его да определённом объекте, но никогда нельзя полностью подчинять его разуму и тем более подавить. Когда это с виду удаётся, возникает опасность невроза.
Как уже было сказано, на этой стадия онтогенеза «нормальным», т. е. имеющим смысл для сохранения культуры как системы, следует считать процесс, состоящий в том, что молодые люди некоторой этнической группы объединяются в служении некоторым новым идеалам и предпринимают, соответственно этому, существенные реформы традиционных норм поведения, не выбрасывая при этом за борт все достояние родительской культуры в целом. Таким образом, молодой человек безусловно отождествляет себя с молодой группой старой культуры. Глубочайшая сущность человека, как культурного по своей природе существа, позволяет ему найти вполне удовлетворительное отождествление лишь в культуре и с культурой. И если рассмотренные выше препятствия отнимают у него такую возможность, то он удовлетворяет своё влечение к отождествлению и групповой принадлежности точно так же, как это происходит с неудовлетворённым половым влечением, т. е. с помощью замещающего объекта. Исследователи инстинктов давно уже знают, с какой неразборчивостью подавленные влечения находят себе выход, выбирая самые неподходящие объекты; но вряд ли можно привести более впечатляющий пример этого, чем те объекты, какие нередко находит жаждущая групповой принадлежности молодёжь. Хуже всего — не принадлежать вообще ни к какой группе; лучше уж стать членом самой прискорбной из всех, группы наркоманов. Как показал специалист в этой области Аристид Эссер, именно влечение к групповой принадлежности, наряду со скукой, о которой была речь в пятой главе, служит главной причиной, толкающей к наркотикам все большее число молодых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24