на картины, книги смотреть не могу, от музыки голова болеть начинает, театр так просто ненавижу. И чем в жизни заниматься, тоже непонятно. Вот тут у меня самый тяжелый период пошел. Начал в конторе сидеть, недвижимость продавать. Почти нормальным человеком стал, женитьба уже замаячила. Но спас Бог меня, довелось черносотенный митинг увидеть. Ко-о-ля, эта такая энергетика от людей перла! Я вспотел натурально, котелок снял и понял, что вместе с ними что-то кричу. Они потом на погром побежали, а я уже знал, чем мне в этой жизни заниматься. Так-то брат.
НИКОЛАЙ. Ты поможешь мне издать книгу?
АРКАДИЙ (со вздохом). Я же обещал тебе. Просто сейчас ситуация несколько изменилась. Французы осторожничают: на Балканах черт знает что творится, а еще наши на принцип поперли, в любую секунду война может начаться. А у меня три акции не проплачены, да и вобще на извозчике экономлю… Владимиру вот неделю цветов не дарил. Давай через месяц поговорим?
НИКОЛАЙ. Хорошо.
АРКАДИЙ. Ты главное пиши. У тебя талант. Манера, правда, традиционная, но… (Пауза.)
НИКОЛАЙ. Что «но»?
АРКАДИЙ (начинает ходить по комнате кругами). Как бы тебе пояснить? Мне кажется, что ты сможешь прорваться. Прорваться через текст, написать нечто… э… написать не буквами, а скажем так… мм… (Щелкает пальцами.) …мм… (Резко поворачивается к Николаю.) Ну, ты вообще меня понимаешь?
НИКОЛАЙ. Не всегда.
АРКАДИЙ. Видишь ли, дружище, твоя проблема, в том, что у тебя здоровое сознание.
НИКОЛАЙ. Это плохо?
АРКАДИЙ. В твоем случае это помеха. Помнишь, Иван своего духовного учителя привел?
НИКОЛАЙ. Да помню. Притащил какого-то деда пьяного.
АРКАДИЙ. Так вот, этот человек сказал мне, что в голове лучина дымить должна, да и то не все время, то есть сознание мерцающим обязано быть. Это как если бы в темноте в теннис играть. Или вообрази, будто тебе на мозг капает горячий шоколад. Три секунды, капля, три секунды, капля. А потом семь секунд и четыре капли, а потом две секунды и ни одной… Понимаешь?
НИКОЛАЙ. Пытаюсь.
АРКАДИЙ (взволнованно ходит по комнате). У нас в имении свой театр был. Если неудачно спектакль ставили, отец всех актеров на конюшне порол, ежели успех, то все равно порол. Так вот, представь себе состояние этих актеров перед выходом. Отец конечно изрядная скотина был, царство ему небесное, но метод гениален. Искусство это террор. Разрушать значит строить. Чувствуешь, что получилось создать нечто – разрушай! Вот напишешь роман, его напечатают, привезешь книжки на пустырь, свалишь в кучу и подожжешь! А еще лучше их сначала обоссать! Вот тогда ты писатель! Вот тогда ты творец! Сам своими руками, ведь лучше ты, чем другие. Теперь понимаешь?
НИКОЛАЙ. Ты больной.
АРКАДИЙ. Ути-тюти! Экий врач сыскался! А где критерий здоровья? Там? (Тычет в окно.) Или там? (Показывает на стену.) Где я тебя спрашиваю!
НИКОЛАЙ. Не ори.
АРКАДИЙ. Нет, ты мне не ответил, где оно это здоровье? Я хочу его видеть!
НИКОЛАЙ (недовольно морщась). Прекрати.
АРКАДИЙ. Э нет дружище, не-е… я буду орать до тех пор буду орать, пока вы все не проснетесь… я вот сейчас… (Набирает полную грудь воздуха, начинает орать.) А-а-а-а-а-а-а!!!! А-а-а-а-а-а!!!!! А-а-а!!!
НИКОЛАЙ (вскакивает). Прекрати! Умоляю тебя, прекрати!
Аркадий бросается на стенку, начинает бить в нее кулаками.
АРКАДИЙ. Соседи!!! Соседи, блядь!!!! Не спите!!! Не спите, суки!!!! А-а-а-а-а-а-а!!!!
Николай бросается на Аркадия пытается оттащить того от стенки. Аркадий начинает биться в судорогах, Николаю удается повалить его на пол. Аркадий затихает и громко всхлипывает.
АРКАДИЙ. Су-ки… суки рваные… Никому нихуя не надо… Ненавижу всех…
НИКОЛАЙ. Тихо, тихо, тихо… Успокаивайся… ну будет тебе…тихо, тихо…
АРКАДИЙ. И-и-и-и… никому… и-и-и… (Внезапно выгибается спиной, глаза стекленеют.) Тятя, тятя, не надо их бить, не надо их бить, не на… (Со рта начинает идти пена.)
Николай с кулаками бросается на стенку.
НИКОЛАЙ. Кто-нибудь!!! Помогите!!! Кто-нибудь!!! Соседи, блядь!!!! Помогите!!!!
Второе действие.
Три года спустя. Николай сидит на набережной, над головой низкое, хмурое небо, иногда рассеяно каплет дождик. Прерывистый ветер со стороны адмиралтейства приносит звуки оркестра. Мимо проходит юродивая баба.
БАБА. Дай копеечку, а то материться начну.
Николай, порывшись в карманах, достает медь и протягивает бабе.
БАБА (поворачивается к Николаю задом, кланяется). Блаадарьте, матушки навозные.
Поворачивается к Николаю передом.
БАБА. Кругом одна цифирь будет, все на цифирь разложат… Чтобы сердце не болело. Дай копеечку…
НИКОЛАЙ. У меня больше нет.
Баба плюет на свои ладони, и тяжело переваливаясь, уходит. Николай поднимает воротник. Мимо пробегает ватага ребятишек.
ГОЛОС. Вы позволите, я рядом сяду?
Николай, вздрогнув, оборачивается – за скамейкой стоит хорошо одетый пожилой господин, с красивой резной тростью.
НИКОЛАЙ. Пожалуйста.
Господин садится, некоторое время молча смотрят на реку. Николай кашляет.
ШУСТОВ. Позвольте представиться – Максим Карлович Шустов, преподаватель математики.
НИКОЛАЙ. Николай Ледащев, журналист.
ШУСТОВ. Рад знакомству. Это мое любимое место, частенько сижу здесь, отсюда какой-то особенный вид. Не находите?
НИКОЛАЙ. Да, красиво…
ШУСТОВ. А позвольте поинтересоваться, где печатаетесь?
НИКОЛАЙ. В «Русском обозрении» большей частью.
ШУСТОВ. Говно, а не газета.
НИКОЛАЙ (недоуменно). Что?
ШУСТОВ (спокойно). Самый гнусный сапожник и тот лучше газету издаст…
НИКОЛАЙ. А вам не кажется, что мы едва с вами знакомы?
ШУСТОВ. Юноша, я представился вам, а вы назвали свое имя. Или это псевдоним, как это принято в вашей газетенке?
Николай резко встает.
ШУСТОВ. Что, думаете, я сумасшедший? Да? Хочется уйти? Неохота связываться? О какое благородство! Как легко быть великодушным, оставить сумасшедшему скамейку! Сядьте! Да сядьте вы, кому говорю… вспылили словно мальчишка.
Изумленный Николай садится на свое место. Шустов достает из-за пазухи футляр с сигарой.
ШУСТОВ (протягивает футляр Николаю).Будете?
НИКОЛАЙ. Нет, спасибо.
ШУСТОВ. Как хотите… (Прячет футляр обратно.) Скажите прямо, вы что-нибудь пишете для себя?
НИКОЛАЙ. Да.
ШУСТОВ. Роман, разумеется?
НИКОЛАЙ. Разумеется.
ШУСТОВ. Меня интересуют откровенные сцены.
НИКОЛАЙ. Хм… это не ко мне…
ШУСТОВ. Вас это не занимает?
НИКОЛАЙ. Да почему же… Просто, я не заостряю на этом внимание… Я пишу психологический роман.
ШУСТОВ. Значит, вас физиология не интересует?
НИКОЛАЙ. Ну, можно и так сказать.
ШУСТОВ. А так сказать с личным у вас как?
НИКОЛАЙ. А это не ваше дело.
ШУСТОВ. Конечно не мое… Но, что вы на это скажете? (Достает из-за пазухи порнографическую открытку, показывает Николаю.) А! Баден-Баден! (Целует открытку.)
НИКОЛАЙ (брезгливо). По-моему гадость изрядная.
ШУСТОВ. Смотрите внимательно романист, это жрица грядущего. Настанет время, и люди освободятся от условностей, они будут счастливы, потому что все сведется к двум вещам – трате денег и адюльтеру. А потом наступит золотой век – вообще один только адюльтер будет.
НИКОЛАЙ. Меня тошнит от ваших фантазий.
ШУСТОВ. Я вам еще своего сокровенного не рассказывал.
НИКОЛАЙ. Да уж увольте.
ШУСТОВ. А как же смелость писателя? Слабо извращенца выслушать?
НИКОЛАЙ. Слабо. Да и не писательское это дело. В суде или в больнице пусть слушают.
ШУСТОВ (прячет карточку).
1 2 3 4 5 6