Он их завалил своей макулатурой. Они героически отбиваются от него. Он поносит Профессора, Даму и «весь этот сброд». Уверяет меня, что его вынудили разгромить мою статью, предлагает пристроить статью в журнал госпожи Анти. У него есть соображения насчёт компромисса с ней. Конечно, какие-то расхождения с ней будут. Это все-таки Запад, а не Москва. Свобода слова! Я сказал, что антикоммунистический журнал, развивающий теорию правильного коммунизма, — это будет мировая сенсация. Только возникнет проблема: что считать правильным и неправильным антикоммунизмом и не окажется ли правильный коммунизм неправильным антикоммунизмом? Энтузиаст презрительно хмыкнул и умчался планировать первый совместный программный номер журнала. Кто кого из них перепараноит? Неужели и советские параноики уже превосходят западных?
Битва против Режима
— Великий Диссидент объявил голодовку, — гордо объявил Энтузиаст.
— Сейчас в Советском Союзе плохо с продовольствием, так что почин Великого Диссидента будет подхвачен всем народом, — сказал Циник.
— Я не шучу, — обиделся Энтузиаст. — Он объявил голодовку в знак протеста.
— Против советской интервенции в Афганистане?
— Против отказа властей разрешить его свояченице выехать в США.
— Ну и дурак. Советские диссидентские генералы превратили оппозицию в мелких склочников. Великий Диссидент подобен великану, сражающемуся швейной иглой. А против чего, и сам толком не знает. Циник попал в точку. Много лет назад в Комитете интеллектуалов обдумывали, как вынудить крупных диссидентов заниматься мелкими делишками, вынудить их на крохоборство. Если сопоставить дела Великого Диссидента с масштабами страны и с её историческими проблемами, то замечание Циника о великане со швейной иглой вместо меча будет очень точным. Трагедия советского оппозиционного движения состоит в том, что оно всегда остаётся неадекватным масштабам истории. А Запад, раздувая до невероятных размеров ничтожные дела диссидентов, ещё более усиливает эту неадекватность.
В Пансионе по поводу голодовки Великого Диссидента появились журналисты. Пансионеры, за исключением Циника, изображают восторг. Я от интервью уклонился. На другой день интервью с пансионерами появилось в газетах, но без ответов Циника. И это называется свободой слова! — ругался Циник. Ещё пара таких случаев, и я стану яростным защитником советского строя.
Душа и мозг Истории
— На Западе думают, будто мозг и душу наших исторических устремлений образуют высшие партийно-государственные руководители, — говорил Вдохновитель. — Это грубая ошибка. Душа и мозг нашей истории — ты, я и миллионы других представителей Интеллектуальной элиты. Мы рассеяны в обществе и спрятаны за кулисы видимого исторического спектакля. Нас много. Но нам недостаёт организационного единства и элитарной солидарности. А без господствующей монолитной элиты великие исторические проблемы не решить. В стране есть только одна сила, способная создать такую элиту: это — мы, Органы! Но у нас слишком мало времени и слишкомя дурная репутация. Надо спешить и насильственно менять наш моральный статус. Для этого надо вер-Я нуться к сталинским методам. Западные кретины боятся наших «ястребов», «недобитых сталинистов», «стариков» и возлагают надежды на «голубей», «либералов», «молодых». А бояться надо, как раз наоборот, нас. Душой сталинизма, между прочим, тоже были молодые.
А где они, эти молодые гении, думаю я. Исчезли бесследно. Их имена никогда не появятся на страницах истории. Мы прилагаем титанические усилия к тому, чтобы общество использовало хотя бы ничтожную долю нашего гения — гений вообще есть служение людям. Общество нехотя делает это, но охотно наказывает нас же за нашу способность.
— Не думай, что я — сталинист, — говорил Вдохновитель. — Я хочу лишь сказать, что сталинизм до сих пор рассматривали либо со стороны (глазами западных наблюдателей), либо с точки зрения личного аппарата власти Сталина и системы репрессий. Настало время посмотреть на сталинизм снизу, т.е. как на массовое явление, как на великий исторический процесс подъёма миллионов людей с самых низов общества к образованию, культуре, творчеству, активности. Много погибло, это верно. Но гораздо больше уцелело, изменило в корне образ жизни, поднялось, жило интересной, сравнительно с прошлым, жизнью. Это был беспрецедентный в истории культурный, духовный и деловой взлёт огромных масс населения. Это был процесс творческий во всех основных аспектах жизни. Он ещё не оценён по достоинству. Думаю, что нужны столетия, чтобы отдать ему должное со всей объективностью. То, что мы имеем сейчас, — убогость, серость, унылость по сравнению со сталинским периодом. Но мы с тобой не историки, а деятели и мыслители, — говорил Вдохновитель. — Я заговорил о сталинизме вот почему. Если бы мне новый Сталин предложил хотя бы на два-три года полную власть в моей сфере деятельности, но предупредил бы, что я через эти два-три года буду расстрелян, я принял бы это предложение. Я хотел бы хоть раз в жизни и хотя бы на короткий срок влить свою мысль и волю в какой-то ручеёк большой истории. При Сталине это было возможно. Теперь — нет. Знаю, что дело тут не в личности Сталина, а в характере самой эпохи, породившей в том числе и Сталина. Но мы привыкли персонифицировать эпохи и связывать несбыточные надежды с личностями.
Творческая лаборатория
Сегодня Писатель разговаривал со мною так, будто его выбрали секретарём партбюро или председателем месткома. И он имел для этого достаточно серьёзные причины: у него взяли интервью для журнала. Причём интервью не о тяготах цензуры в Москве и не о свободе творчества на Западе, а о его, Писателя, творческой лаборатории. «В конце концов, довольно политики, — горделиво говорил он, глядя в потолок, — я же художник. Я же мастер слова. Мне же важнее говорить о моих приёмах творчества. Знаете, какой вопрос для меня был полной неожиданностью?» Жена Писателя, прислушивавшаяся к нашему разговору из кухни, тоже рассмеялась. «Ни за что не догадаетесь», — сказала она. «Они спросили, — опередил её Писатель, — применяю ли я Допинг?» — «А он спросил их, — решительно вклинилась Жена, — что такое допинг?» — «Представляете, как они хохотали, — снова взял инициативу сам Писатель. — Сказали, что мы, русские, все очень остроумные, что этот мой ответ будет сенсацией для их читателей». — «Они сказали, что поместят это на обложке журнала вместе с его портретом», — перебила его Жена. «Потом они сказали, — перебил её Писатель, — что я, как и все русские, пью водку. А я спросил их...» — «А он спросил их, — перебила его Жена, — разве водка — допинг? Это же национальный русский напиток вроде вашей кока-колы».
Успех
— Напечатали, сволочи! — кричит Энтузиаст, размахивая эмигрантским журнальчиком с его статьёй. — Первый серьёзный труд в мировой науке о советском диссидентском движении! Читайте!!!
— Извините, не могу. Я принял решение...
— Знаю, но не одобряю. И это не по-товарищески.
— Ладно, сдаюсь.
Я бегло просматриваю сочинение Энтузиаста. С первых же строчек мне ясна картина: типичное советское очковтирательство. По такому принципу составляются все советские отчёты. И хотя в статье все вроде бы есть правда, но в целом получается типично советское враньё.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Битва против Режима
— Великий Диссидент объявил голодовку, — гордо объявил Энтузиаст.
— Сейчас в Советском Союзе плохо с продовольствием, так что почин Великого Диссидента будет подхвачен всем народом, — сказал Циник.
— Я не шучу, — обиделся Энтузиаст. — Он объявил голодовку в знак протеста.
— Против советской интервенции в Афганистане?
— Против отказа властей разрешить его свояченице выехать в США.
— Ну и дурак. Советские диссидентские генералы превратили оппозицию в мелких склочников. Великий Диссидент подобен великану, сражающемуся швейной иглой. А против чего, и сам толком не знает. Циник попал в точку. Много лет назад в Комитете интеллектуалов обдумывали, как вынудить крупных диссидентов заниматься мелкими делишками, вынудить их на крохоборство. Если сопоставить дела Великого Диссидента с масштабами страны и с её историческими проблемами, то замечание Циника о великане со швейной иглой вместо меча будет очень точным. Трагедия советского оппозиционного движения состоит в том, что оно всегда остаётся неадекватным масштабам истории. А Запад, раздувая до невероятных размеров ничтожные дела диссидентов, ещё более усиливает эту неадекватность.
В Пансионе по поводу голодовки Великого Диссидента появились журналисты. Пансионеры, за исключением Циника, изображают восторг. Я от интервью уклонился. На другой день интервью с пансионерами появилось в газетах, но без ответов Циника. И это называется свободой слова! — ругался Циник. Ещё пара таких случаев, и я стану яростным защитником советского строя.
Душа и мозг Истории
— На Западе думают, будто мозг и душу наших исторических устремлений образуют высшие партийно-государственные руководители, — говорил Вдохновитель. — Это грубая ошибка. Душа и мозг нашей истории — ты, я и миллионы других представителей Интеллектуальной элиты. Мы рассеяны в обществе и спрятаны за кулисы видимого исторического спектакля. Нас много. Но нам недостаёт организационного единства и элитарной солидарности. А без господствующей монолитной элиты великие исторические проблемы не решить. В стране есть только одна сила, способная создать такую элиту: это — мы, Органы! Но у нас слишком мало времени и слишкомя дурная репутация. Надо спешить и насильственно менять наш моральный статус. Для этого надо вер-Я нуться к сталинским методам. Западные кретины боятся наших «ястребов», «недобитых сталинистов», «стариков» и возлагают надежды на «голубей», «либералов», «молодых». А бояться надо, как раз наоборот, нас. Душой сталинизма, между прочим, тоже были молодые.
А где они, эти молодые гении, думаю я. Исчезли бесследно. Их имена никогда не появятся на страницах истории. Мы прилагаем титанические усилия к тому, чтобы общество использовало хотя бы ничтожную долю нашего гения — гений вообще есть служение людям. Общество нехотя делает это, но охотно наказывает нас же за нашу способность.
— Не думай, что я — сталинист, — говорил Вдохновитель. — Я хочу лишь сказать, что сталинизм до сих пор рассматривали либо со стороны (глазами западных наблюдателей), либо с точки зрения личного аппарата власти Сталина и системы репрессий. Настало время посмотреть на сталинизм снизу, т.е. как на массовое явление, как на великий исторический процесс подъёма миллионов людей с самых низов общества к образованию, культуре, творчеству, активности. Много погибло, это верно. Но гораздо больше уцелело, изменило в корне образ жизни, поднялось, жило интересной, сравнительно с прошлым, жизнью. Это был беспрецедентный в истории культурный, духовный и деловой взлёт огромных масс населения. Это был процесс творческий во всех основных аспектах жизни. Он ещё не оценён по достоинству. Думаю, что нужны столетия, чтобы отдать ему должное со всей объективностью. То, что мы имеем сейчас, — убогость, серость, унылость по сравнению со сталинским периодом. Но мы с тобой не историки, а деятели и мыслители, — говорил Вдохновитель. — Я заговорил о сталинизме вот почему. Если бы мне новый Сталин предложил хотя бы на два-три года полную власть в моей сфере деятельности, но предупредил бы, что я через эти два-три года буду расстрелян, я принял бы это предложение. Я хотел бы хоть раз в жизни и хотя бы на короткий срок влить свою мысль и волю в какой-то ручеёк большой истории. При Сталине это было возможно. Теперь — нет. Знаю, что дело тут не в личности Сталина, а в характере самой эпохи, породившей в том числе и Сталина. Но мы привыкли персонифицировать эпохи и связывать несбыточные надежды с личностями.
Творческая лаборатория
Сегодня Писатель разговаривал со мною так, будто его выбрали секретарём партбюро или председателем месткома. И он имел для этого достаточно серьёзные причины: у него взяли интервью для журнала. Причём интервью не о тяготах цензуры в Москве и не о свободе творчества на Западе, а о его, Писателя, творческой лаборатории. «В конце концов, довольно политики, — горделиво говорил он, глядя в потолок, — я же художник. Я же мастер слова. Мне же важнее говорить о моих приёмах творчества. Знаете, какой вопрос для меня был полной неожиданностью?» Жена Писателя, прислушивавшаяся к нашему разговору из кухни, тоже рассмеялась. «Ни за что не догадаетесь», — сказала она. «Они спросили, — опередил её Писатель, — применяю ли я Допинг?» — «А он спросил их, — решительно вклинилась Жена, — что такое допинг?» — «Представляете, как они хохотали, — снова взял инициативу сам Писатель. — Сказали, что мы, русские, все очень остроумные, что этот мой ответ будет сенсацией для их читателей». — «Они сказали, что поместят это на обложке журнала вместе с его портретом», — перебила его Жена. «Потом они сказали, — перебил её Писатель, — что я, как и все русские, пью водку. А я спросил их...» — «А он спросил их, — перебила его Жена, — разве водка — допинг? Это же национальный русский напиток вроде вашей кока-колы».
Успех
— Напечатали, сволочи! — кричит Энтузиаст, размахивая эмигрантским журнальчиком с его статьёй. — Первый серьёзный труд в мировой науке о советском диссидентском движении! Читайте!!!
— Извините, не могу. Я принял решение...
— Знаю, но не одобряю. И это не по-товарищески.
— Ладно, сдаюсь.
Я бегло просматриваю сочинение Энтузиаста. С первых же строчек мне ясна картина: типичное советское очковтирательство. По такому принципу составляются все советские отчёты. И хотя в статье все вроде бы есть правда, но в целом получается типично советское враньё.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57