Ты мне правишься, но не больше.
В свои двадцать семь лет Алексей отнюдь не был монахом. Обзаводиться семьёй он пока не собирался. Родители, ревниво относившиеся к единственному чаду, заранее настроились против будущей невестки и, руководствуясь старой житейской истиной: «Сын не дочь, в подоле не принесёт», — были даже довольны, что сын не спешит жениться.
Но связь с Лелей осложнилась одним обстоятельством: Алексей впервые полюбил.
Леля была на два года моложе его, но уже успела пережить неудачное замужество и имела трехлетнюю дочь Зою — Зайку, очаровательное белокурое и темноглазое существо. Воспитывалась Зайка у живших по соседству дедушки и бабушки, которые души в пей не чаяли и полностью освободили маму от родительских хлопот. Леля забегала к дочке, баловала её часок-другой и не без облегчения уходила «в личную жизнь».
Работала Леля в газете и была на хорошем счёту, так как добывала материал там, где пасовали самые опытные репортёры: ей ничего не стоило взять интервью у самого высокого начальства или даже у тренера футбольной команды за полчаса до начала игры — подвиг, который могут оценить только журналисты. Все, в том числе и сама Леля, понимали, что дело не в особом её журналистском таланте, а в эффектной внешности, но красота, как пошутил один её коллега, у человечества котируется наравне с талантом, а оплачивается ещё выше.
Держалась Леля независимо. Стройная, спортивного склада молодая женщина, всегда аккуратно и модно одетая, она приковывала к себе мужское внимание. Коллеги пытались за ней ухаживать, но с течением времени бросали это бесперспективное занятие, потому что каждого очередного поклонника она выставляла на всеобщее посмешище. Одни поклонники сделали вывод, что «эта разводка — типичная рыба», другие предпочитали молчать, побаиваясь её предерзкого языка.
И Леля, оставленная в покое сослуживцами, жила в своё удовольствие. Чтобы не давать повода для сплетен, вращалась в далёком от журналистики кругу; дорожа своей свободой, избегала серьёзных связей. Поэтому Алексей, без памяти влюбившийся в неё, вскоре попал в немилость.
С другой стороны, она не хотела его терять: Алексей, цельный и чистый человек, принадлежал, по её мнению, к людям, в которых не было и тени пошлости.
Осознав, что взаимностью, он не пользуется, Алексей продолжал любить Лелю с достоинством, не унижаясь: ничем не обнаруживал ревности, не настаивал на свиданиях. Зато нашёл способ заставить саму Лелю искать встреч: уходил гулять с Зайкой, которая обожала «дядю Лёшу», и Леле, чтобы увидеть дочку, приходилось бегать по скверу и разыскивать их. Найдя, она сурово отчитывала Алексея, а тот говорил: «Зайка, с кем ты хочешь гулять, с мамой или с дядей Лёшей?» Зайка, конечно, кричала, что с дядей Лёшей, потому что он рассказывает интересные сказки, а мама только целует.
Леля могла лишь догадываться, чего стоила Алексею его весёлость и корректность, и понимала, что на полдороге он не остановится. Она привыкла к своему образу жизни, превыше всего ценила независимость и не желала с ней расставаться даже ради очень хорошего человека, каким, безусловно, был Алексей. Выходить замуж, погружаться в домашние заботы ей решительно не хотелось. Поэтому, исподволь готовясь к неизбежному объяснению, она искала такие слова, чтобы не ответить ни «да», ни «нет», чуточку обнадёжить Алексея, отправить его на год зимовать, а там видно будет. И когда тот разговор состоялся, Леля, сделав для виду паузу, сказала, что, быть может, примет предложение, если Алексей не пойдёт в экспедицию. Он долго молчал, а Леля, похолодев, ждала: а вдруг согласится? И облегчённо вздохнула, услышав:
— Ты в самом деле думаешь, что я такой подонок?
— Извини меня.
Он кивнул, и об этом неприятном эпизоде они больше не вспоминали.
В первые дни на «Оби» Алексей буквально не находил себе места, пока не познакомился с Валерой и не подружился с ним. К тому же Леля вскоре прислала тёплую радиограмму, из которой явствовало, что Зайка по нему скучает и ей, Леле, он тоже не безразличен. Эти несколько строк Алексей выучил наизусть, и хотя они Лелю ни к чему не обязывали, ему уже казалось, что она будет его ждать.
К этому времени относится и знакомство Алексея с походниками Гаврилова. Впоследствии Валера ему рассказывал, что приняли его с первого раза и единодушно — редкий у походников случай, обычно они долго «выдерживали» нового человека, прежде чем допустить его в свою среду. Даже Сомов, из которого слово было трудно вытянуть, и тот сказал: «Бери его в поход, батя, не промахнёшься. Не знаю, какой он врач, а выдюжит, точно говорю».
Поначалу Гаврилов отнёсся к Алексею с прохладцей и недоверием — красив, сукин сын, девки небось на шею вешаются, ну его ко всем чертям; но затем самокритично признал, что застарелая его неприязнь к красивым мужчинам в данном случае оснований под собой не имеет. Алексей понравился ему открытой улыбкой — плохие люди так не улыбаются, искренностью, юмором и совершенным неприятием цинизма — сам батя никому не спускал сальных анекдотов и скользких шуточек. Понравился ему Алексей и тем, как он сразу себя поставил: решительно отказал Попову, когда тот попытался выклянчить бутылку спирта, резко осадил Мишку Седова, которому захотелось узнать кое-какие подробности из личной жизни доктора, и вообще держался самостоятельно.
Взял Гаврилов Алексея в поход и не пожалел об этом. Всю дорогу доктор не давал ребятам скучать. Сначала сагитировал братьев Мазуров и под общий смех бегал с ними босиком по снегу — «в целях профилактики простудных заболеваний», а когда к «тройке психов» присоединился ещё пяток энтузиастов, затеял и вовсе не слыханное дело: баню.
Из всех благ, которых лишены походники, чаще всего они вспоминали свою замечательную парную в Мирном. Донельзя грязные, заросшие, в заскорузлом от солёного пота бельё, они мечтали о бане весь путь до Востока, и затем снова месяц с лишним — до Мирного. Когда становилось невтерпёж, надевали свежее бельё, а иногда обливались по пояс тёплой водой. Алексей же устроил баню настоящую: принёс в тамбур несколько вёдер горячей воды, донага разделся в балке, намылился, выпрыгнул козлом на сорокаградусный мороз и дико заорал: «Лей!» В считанные секунды, чтобы мыло не успело прикипеть к телу доктора, Петя опрокинул на него одно за другим два ведра воды, и Алексей стремглав бросился в балок — вытираться. Следующим мылся Петя, и здесь уже зрители не сплоховали: не валялись в изнеможении на снегу, как в первый раз, а фотографировали и снимали на киноплёнку длинного и тощего, как жердь, голого повара. Несколько дней посмеивались, но все менее жизнерадостно, потому что куда больше поводов смеяться было у Алексея и Пети.
В конце концов батя не выдержал, остановил поезд на днёвку, и по докторскому методу выкупался весь личный состав. Снятый на плёнку фильм о походе по возвращении домой смонтировали и прокрутили у бати на даче. Когда пошли кадры с баней, жены возмущённо отворачивались, но все хохотали до упаду.
Тогда, в первом походе, вечерами собирались в салоне «Харьковчанки»: беседовали, пили. чай с вареньем и слушали, как Алексей поёт под гитару романсы на стихи Пушкина и Блока, Есенина и Пастернака. «Я вижу берег очарованный», «Свеча горела на столе, свеча горела» Алексей сам положил на музыку и радовался тому, что стихи таких «сложных» поэтов, как Блок и Пастернак, так хорошо воспринимаются ребятами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
В свои двадцать семь лет Алексей отнюдь не был монахом. Обзаводиться семьёй он пока не собирался. Родители, ревниво относившиеся к единственному чаду, заранее настроились против будущей невестки и, руководствуясь старой житейской истиной: «Сын не дочь, в подоле не принесёт», — были даже довольны, что сын не спешит жениться.
Но связь с Лелей осложнилась одним обстоятельством: Алексей впервые полюбил.
Леля была на два года моложе его, но уже успела пережить неудачное замужество и имела трехлетнюю дочь Зою — Зайку, очаровательное белокурое и темноглазое существо. Воспитывалась Зайка у живших по соседству дедушки и бабушки, которые души в пей не чаяли и полностью освободили маму от родительских хлопот. Леля забегала к дочке, баловала её часок-другой и не без облегчения уходила «в личную жизнь».
Работала Леля в газете и была на хорошем счёту, так как добывала материал там, где пасовали самые опытные репортёры: ей ничего не стоило взять интервью у самого высокого начальства или даже у тренера футбольной команды за полчаса до начала игры — подвиг, который могут оценить только журналисты. Все, в том числе и сама Леля, понимали, что дело не в особом её журналистском таланте, а в эффектной внешности, но красота, как пошутил один её коллега, у человечества котируется наравне с талантом, а оплачивается ещё выше.
Держалась Леля независимо. Стройная, спортивного склада молодая женщина, всегда аккуратно и модно одетая, она приковывала к себе мужское внимание. Коллеги пытались за ней ухаживать, но с течением времени бросали это бесперспективное занятие, потому что каждого очередного поклонника она выставляла на всеобщее посмешище. Одни поклонники сделали вывод, что «эта разводка — типичная рыба», другие предпочитали молчать, побаиваясь её предерзкого языка.
И Леля, оставленная в покое сослуживцами, жила в своё удовольствие. Чтобы не давать повода для сплетен, вращалась в далёком от журналистики кругу; дорожа своей свободой, избегала серьёзных связей. Поэтому Алексей, без памяти влюбившийся в неё, вскоре попал в немилость.
С другой стороны, она не хотела его терять: Алексей, цельный и чистый человек, принадлежал, по её мнению, к людям, в которых не было и тени пошлости.
Осознав, что взаимностью, он не пользуется, Алексей продолжал любить Лелю с достоинством, не унижаясь: ничем не обнаруживал ревности, не настаивал на свиданиях. Зато нашёл способ заставить саму Лелю искать встреч: уходил гулять с Зайкой, которая обожала «дядю Лёшу», и Леле, чтобы увидеть дочку, приходилось бегать по скверу и разыскивать их. Найдя, она сурово отчитывала Алексея, а тот говорил: «Зайка, с кем ты хочешь гулять, с мамой или с дядей Лёшей?» Зайка, конечно, кричала, что с дядей Лёшей, потому что он рассказывает интересные сказки, а мама только целует.
Леля могла лишь догадываться, чего стоила Алексею его весёлость и корректность, и понимала, что на полдороге он не остановится. Она привыкла к своему образу жизни, превыше всего ценила независимость и не желала с ней расставаться даже ради очень хорошего человека, каким, безусловно, был Алексей. Выходить замуж, погружаться в домашние заботы ей решительно не хотелось. Поэтому, исподволь готовясь к неизбежному объяснению, она искала такие слова, чтобы не ответить ни «да», ни «нет», чуточку обнадёжить Алексея, отправить его на год зимовать, а там видно будет. И когда тот разговор состоялся, Леля, сделав для виду паузу, сказала, что, быть может, примет предложение, если Алексей не пойдёт в экспедицию. Он долго молчал, а Леля, похолодев, ждала: а вдруг согласится? И облегчённо вздохнула, услышав:
— Ты в самом деле думаешь, что я такой подонок?
— Извини меня.
Он кивнул, и об этом неприятном эпизоде они больше не вспоминали.
В первые дни на «Оби» Алексей буквально не находил себе места, пока не познакомился с Валерой и не подружился с ним. К тому же Леля вскоре прислала тёплую радиограмму, из которой явствовало, что Зайка по нему скучает и ей, Леле, он тоже не безразличен. Эти несколько строк Алексей выучил наизусть, и хотя они Лелю ни к чему не обязывали, ему уже казалось, что она будет его ждать.
К этому времени относится и знакомство Алексея с походниками Гаврилова. Впоследствии Валера ему рассказывал, что приняли его с первого раза и единодушно — редкий у походников случай, обычно они долго «выдерживали» нового человека, прежде чем допустить его в свою среду. Даже Сомов, из которого слово было трудно вытянуть, и тот сказал: «Бери его в поход, батя, не промахнёшься. Не знаю, какой он врач, а выдюжит, точно говорю».
Поначалу Гаврилов отнёсся к Алексею с прохладцей и недоверием — красив, сукин сын, девки небось на шею вешаются, ну его ко всем чертям; но затем самокритично признал, что застарелая его неприязнь к красивым мужчинам в данном случае оснований под собой не имеет. Алексей понравился ему открытой улыбкой — плохие люди так не улыбаются, искренностью, юмором и совершенным неприятием цинизма — сам батя никому не спускал сальных анекдотов и скользких шуточек. Понравился ему Алексей и тем, как он сразу себя поставил: решительно отказал Попову, когда тот попытался выклянчить бутылку спирта, резко осадил Мишку Седова, которому захотелось узнать кое-какие подробности из личной жизни доктора, и вообще держался самостоятельно.
Взял Гаврилов Алексея в поход и не пожалел об этом. Всю дорогу доктор не давал ребятам скучать. Сначала сагитировал братьев Мазуров и под общий смех бегал с ними босиком по снегу — «в целях профилактики простудных заболеваний», а когда к «тройке психов» присоединился ещё пяток энтузиастов, затеял и вовсе не слыханное дело: баню.
Из всех благ, которых лишены походники, чаще всего они вспоминали свою замечательную парную в Мирном. Донельзя грязные, заросшие, в заскорузлом от солёного пота бельё, они мечтали о бане весь путь до Востока, и затем снова месяц с лишним — до Мирного. Когда становилось невтерпёж, надевали свежее бельё, а иногда обливались по пояс тёплой водой. Алексей же устроил баню настоящую: принёс в тамбур несколько вёдер горячей воды, донага разделся в балке, намылился, выпрыгнул козлом на сорокаградусный мороз и дико заорал: «Лей!» В считанные секунды, чтобы мыло не успело прикипеть к телу доктора, Петя опрокинул на него одно за другим два ведра воды, и Алексей стремглав бросился в балок — вытираться. Следующим мылся Петя, и здесь уже зрители не сплоховали: не валялись в изнеможении на снегу, как в первый раз, а фотографировали и снимали на киноплёнку длинного и тощего, как жердь, голого повара. Несколько дней посмеивались, но все менее жизнерадостно, потому что куда больше поводов смеяться было у Алексея и Пети.
В конце концов батя не выдержал, остановил поезд на днёвку, и по докторскому методу выкупался весь личный состав. Снятый на плёнку фильм о походе по возвращении домой смонтировали и прокрутили у бати на даче. Когда пошли кадры с баней, жены возмущённо отворачивались, но все хохотали до упаду.
Тогда, в первом походе, вечерами собирались в салоне «Харьковчанки»: беседовали, пили. чай с вареньем и слушали, как Алексей поёт под гитару романсы на стихи Пушкина и Блока, Есенина и Пастернака. «Я вижу берег очарованный», «Свеча горела на столе, свеча горела» Алексей сам положил на музыку и радовался тому, что стихи таких «сложных» поэтов, как Блок и Пастернак, так хорошо воспринимаются ребятами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57