Было решено в случае удара с воздуха применять все средства ПВО. Как бы в подтверждение эффективности наших ракетных средств ПВО в этот день над Кубой ими был сбит американский самолет-разведчик У-2. Тем не менее президент Кеннеди не уступил требованию военных о немедленном авиационном ударе.
Ранним утром 27 октября после бессонной ночи, убедившись, что со всеми очередными неприятностями в МИКе мы справились, я отправился отдохнуть. Проснувшись от непонятной тревоги, быстро пообедал в пустой столовой — «буржуйке» — так именовалась столовая руководящего состава — и отправился пешком к МИКу.
Неожиданно в проходной, где обычно дежурил единственный солдат, не очень внимательно проверявший пропуска, я увидел группу автоматчиков, а мой пропуск рассматривали с исключительным вниманием. Наконец меня пропустили на территорию «технички», и там, к своему удивлению, я опять увидел автоматчиков, которые по пожарной лестнице забирались на крышу МИКа. Другие группы солдат в полном боевом снаряжении, даже с противогазами, разбегались по периферии охраняемой зоны. Когда я зашел в МИК, то сразу бросилось в глаза, что стоявшая у стенки всегда зачехленная «дежурная» боевая ракета Р-7А, на которую мы никогда не обращали внимания, была расчехлена, вокруг нее суетились солдаты и офицеры, а у нашей, третьей по счету, марсианской — не было ни души.
Меня окружили наши испытатели с недоуменными вопросами и жалобами. Часа два назад все военные получили приказ прекратить работы с марсианским носителем, немедленно готовить к вывозу на старт пакет дежурной боевой машины.
Пока я соображал, что предпринять, в монтажном зале появился Кириллов. Вместо обычной при встрече приветливой улыбки он поздоровался с мрачно-тоскливым видом, как на похоронах. Не отпуская протянутую для пожатия руку, тихо сказал:
— Борис Евсеевич, я должен срочно вам сообщить нечто важное.
Мы с Кирилловым уже давно перешли на «ты», и это его столь формальное обращение на «вы» сразу отбило у меня охоту предьявлять претензии по поводу прекращения испытательных работ в МИКе.
Мы зашли в его кабинет на втором этаже. Здесь Кириллов, заметно волнуясь, рассказал:
— Ночью я был вызван в штаб к начальнику полигона. Там были собраны начальники управлений и командиры воинских частей. Нам было сказано, что полигон должен быть приведен в готовность по расписанию военного времени. В связи с кубинскими событиями возможны воздушные налеты, бомбардировка и даже высадка американского воздушного десанта. Все средства ПВО уже приведены в боевую готовность. Полеты наших транспортных самолетов запрещены. Все объекты и площадки взяты под усиленную охрану. Передвижение транспорта по дорогам резко ограничено. Но самое главное — я получил приказ вскрыть конверт, который хранился в особом сейфе, и действовать в соответствии с его содержанием. Согласно приказу, я обязан обеспечить немедленную подготовку на технической позиции дежурной боевой ракеты и пристыковать боевую головную часть, находящуюся в особом хранилище, вывезти ракету на старт, установить, испытать, заправить, прицелить и ждать особой команды на пуск. Все это уже выполнено на 31-й площадке. Я дал все необходимые команды и здесь, по второй площадке. Поэтому расчеты сняты с марсианской и переброшены на подготовку боевой ракеты. Через два часа сюда будет доставлена головная часть с боезарядом. Тогда все, не занятые стыковкой боевой части с ракетой, будут удалены.
— Куда удалены? — не выдержал я. — В голове — три мегатонны! Не удалять же за сто километров!
— О мегатоннах я ничего не знаю, три или десять — меня не касается, а порядок есть порядок. При работе с боевьми зарядами посторонних поблизости быть не должно. Теперь о самом неприятном. Со старта марсианскую ракету снимаем, освобождаем место. Все это я уже доложил председателю Госкомиссии и просил дать указание, чтобы по всем службам объявили об отмене готовности к пуску на 29 октября. Председатель не согласился и сказал, что такую команду можно передать и завтра. Он пытался звонить в Москву, но все линии связи с Москвой сейчас под особьм контролем и никаких разговоров, кроме приказов и указаний штаба ракетных войск и докладов о нашей готовности, вести нельзя.
Ошарашив меня всей этой информацией, Кириллов сказал, что Келдыш и Воскресенский находятся в маршальском домике и просили передать, чтобы я к ним прибыл.
—Анатолий Семенович, — взмолился я, — а можно не спешить снимать машину со старта? Вдруг пуск по Вашингтону или Нью-Йорку будет отменен, зачем же срывать пуск по Марсу?! Можно всегда доказать, что снятие такой сложной ракеты требует многих часов. Все же есть надежда за это время дозвониться до Москвы, до Королева, Устинова или самого Хрущева и уговорить не срывать нашу работу.
Кириллов широко заулыбался:
— Не ожидал, что вы такой наивный человек. За невыполнение приказа я буду отдан под суд военного трибунала, это во-первых, а во-вторых, повторяю, дозвониться до Москвы, тем более до Королева, Устинова и даже Хрущева невозможно.
— Слушаюсь и подчиняюсь! Но, Анатолий Семенович! Пока мы одни. Хватит сил отдать команду «Пуск!», отлично понимая, что это не только смерть сотен тысяч от этой конкретной термоядерной головки, но, может быть, начало всеобщего конца? Ты командовал на фронте батареей и когда кричал «Огонь!», это было совсем не то.
— Не надо травить мне душу. Сейчас я солдат, выполняю приказ, так же как на фронте. Такой же ракетчик, но уже не Кириллов, а какой-нибудь там Смитсон, уже стоит у перископа и ждет приказа, чтобы скомандовать «Пуск!» по Москве или нашему полигону. Поэтому советую быстрее проследовать в домик. Можешь взять на пять минут мою машину.
«Маршальский» домик теперь называют гагаринским. Гагарин, Титов, а вслед за ними и все остальные космонавты первой пятерки проводили в этом домике последнюю ночь перед стартом. До Гагарина домик предназначался для отдыха маршала Неделина. После его гибели там иногда селился Келдыш вместе с Ишлинским, а в их отсутствие в домике находили приют председатели Госкомиссий.
Когда я вошел, за столом в этом теперь историческом домике Воскресенский, Ишлинский, Келдыш и Финогеев сидели за «пулькой». В соседней комнате Богомолов пытался извлечь из радиоприемника самые последние известия. Хозяйка всех домиков Лена на крохотной кухне протирала фужеры.
— Борис, — оторвавшись от преферанса, обратился Воскресенский. Он понял, что я уже все знаю. — Ты карты презираешь, поэтому нижайше просим: достань из холодильника арбуз и помоги Лене приготовить закуски.
Из холодильника я извлек огромный арбуз и две бутылки коньяка. Когда все было приготовлено, мы услышали сообщение о том, что Генеральный секретарь ООН У Тан обратился с личными посланиями к Хрущеву и Кеннеди.
Воскресенский и здесь проявил инициативу и предложил первый тост: «За здоровье У Тана и, дай Бог, не последнюю!»
На этот раз все выпили молча и очень серьезно, понимая, насколько мы сейчас близки к тому, что этот коньяк и этот арбуз могут стать последними.
Келдыш подтвердил, что никакой возможности поговорить с Москвой нет. Спорить с начальством полигона бесполезно. Келдыш добавил:
— У меня такое чувство, что все обойдется. Я не верю, чтобы Никита Сергеевич поддался на провокацию этого мальчишки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
Ранним утром 27 октября после бессонной ночи, убедившись, что со всеми очередными неприятностями в МИКе мы справились, я отправился отдохнуть. Проснувшись от непонятной тревоги, быстро пообедал в пустой столовой — «буржуйке» — так именовалась столовая руководящего состава — и отправился пешком к МИКу.
Неожиданно в проходной, где обычно дежурил единственный солдат, не очень внимательно проверявший пропуска, я увидел группу автоматчиков, а мой пропуск рассматривали с исключительным вниманием. Наконец меня пропустили на территорию «технички», и там, к своему удивлению, я опять увидел автоматчиков, которые по пожарной лестнице забирались на крышу МИКа. Другие группы солдат в полном боевом снаряжении, даже с противогазами, разбегались по периферии охраняемой зоны. Когда я зашел в МИК, то сразу бросилось в глаза, что стоявшая у стенки всегда зачехленная «дежурная» боевая ракета Р-7А, на которую мы никогда не обращали внимания, была расчехлена, вокруг нее суетились солдаты и офицеры, а у нашей, третьей по счету, марсианской — не было ни души.
Меня окружили наши испытатели с недоуменными вопросами и жалобами. Часа два назад все военные получили приказ прекратить работы с марсианским носителем, немедленно готовить к вывозу на старт пакет дежурной боевой машины.
Пока я соображал, что предпринять, в монтажном зале появился Кириллов. Вместо обычной при встрече приветливой улыбки он поздоровался с мрачно-тоскливым видом, как на похоронах. Не отпуская протянутую для пожатия руку, тихо сказал:
— Борис Евсеевич, я должен срочно вам сообщить нечто важное.
Мы с Кирилловым уже давно перешли на «ты», и это его столь формальное обращение на «вы» сразу отбило у меня охоту предьявлять претензии по поводу прекращения испытательных работ в МИКе.
Мы зашли в его кабинет на втором этаже. Здесь Кириллов, заметно волнуясь, рассказал:
— Ночью я был вызван в штаб к начальнику полигона. Там были собраны начальники управлений и командиры воинских частей. Нам было сказано, что полигон должен быть приведен в готовность по расписанию военного времени. В связи с кубинскими событиями возможны воздушные налеты, бомбардировка и даже высадка американского воздушного десанта. Все средства ПВО уже приведены в боевую готовность. Полеты наших транспортных самолетов запрещены. Все объекты и площадки взяты под усиленную охрану. Передвижение транспорта по дорогам резко ограничено. Но самое главное — я получил приказ вскрыть конверт, который хранился в особом сейфе, и действовать в соответствии с его содержанием. Согласно приказу, я обязан обеспечить немедленную подготовку на технической позиции дежурной боевой ракеты и пристыковать боевую головную часть, находящуюся в особом хранилище, вывезти ракету на старт, установить, испытать, заправить, прицелить и ждать особой команды на пуск. Все это уже выполнено на 31-й площадке. Я дал все необходимые команды и здесь, по второй площадке. Поэтому расчеты сняты с марсианской и переброшены на подготовку боевой ракеты. Через два часа сюда будет доставлена головная часть с боезарядом. Тогда все, не занятые стыковкой боевой части с ракетой, будут удалены.
— Куда удалены? — не выдержал я. — В голове — три мегатонны! Не удалять же за сто километров!
— О мегатоннах я ничего не знаю, три или десять — меня не касается, а порядок есть порядок. При работе с боевьми зарядами посторонних поблизости быть не должно. Теперь о самом неприятном. Со старта марсианскую ракету снимаем, освобождаем место. Все это я уже доложил председателю Госкомиссии и просил дать указание, чтобы по всем службам объявили об отмене готовности к пуску на 29 октября. Председатель не согласился и сказал, что такую команду можно передать и завтра. Он пытался звонить в Москву, но все линии связи с Москвой сейчас под особьм контролем и никаких разговоров, кроме приказов и указаний штаба ракетных войск и докладов о нашей готовности, вести нельзя.
Ошарашив меня всей этой информацией, Кириллов сказал, что Келдыш и Воскресенский находятся в маршальском домике и просили передать, чтобы я к ним прибыл.
—Анатолий Семенович, — взмолился я, — а можно не спешить снимать машину со старта? Вдруг пуск по Вашингтону или Нью-Йорку будет отменен, зачем же срывать пуск по Марсу?! Можно всегда доказать, что снятие такой сложной ракеты требует многих часов. Все же есть надежда за это время дозвониться до Москвы, до Королева, Устинова или самого Хрущева и уговорить не срывать нашу работу.
Кириллов широко заулыбался:
— Не ожидал, что вы такой наивный человек. За невыполнение приказа я буду отдан под суд военного трибунала, это во-первых, а во-вторых, повторяю, дозвониться до Москвы, тем более до Королева, Устинова и даже Хрущева невозможно.
— Слушаюсь и подчиняюсь! Но, Анатолий Семенович! Пока мы одни. Хватит сил отдать команду «Пуск!», отлично понимая, что это не только смерть сотен тысяч от этой конкретной термоядерной головки, но, может быть, начало всеобщего конца? Ты командовал на фронте батареей и когда кричал «Огонь!», это было совсем не то.
— Не надо травить мне душу. Сейчас я солдат, выполняю приказ, так же как на фронте. Такой же ракетчик, но уже не Кириллов, а какой-нибудь там Смитсон, уже стоит у перископа и ждет приказа, чтобы скомандовать «Пуск!» по Москве или нашему полигону. Поэтому советую быстрее проследовать в домик. Можешь взять на пять минут мою машину.
«Маршальский» домик теперь называют гагаринским. Гагарин, Титов, а вслед за ними и все остальные космонавты первой пятерки проводили в этом домике последнюю ночь перед стартом. До Гагарина домик предназначался для отдыха маршала Неделина. После его гибели там иногда селился Келдыш вместе с Ишлинским, а в их отсутствие в домике находили приют председатели Госкомиссий.
Когда я вошел, за столом в этом теперь историческом домике Воскресенский, Ишлинский, Келдыш и Финогеев сидели за «пулькой». В соседней комнате Богомолов пытался извлечь из радиоприемника самые последние известия. Хозяйка всех домиков Лена на крохотной кухне протирала фужеры.
— Борис, — оторвавшись от преферанса, обратился Воскресенский. Он понял, что я уже все знаю. — Ты карты презираешь, поэтому нижайше просим: достань из холодильника арбуз и помоги Лене приготовить закуски.
Из холодильника я извлек огромный арбуз и две бутылки коньяка. Когда все было приготовлено, мы услышали сообщение о том, что Генеральный секретарь ООН У Тан обратился с личными посланиями к Хрущеву и Кеннеди.
Воскресенский и здесь проявил инициативу и предложил первый тост: «За здоровье У Тана и, дай Бог, не последнюю!»
На этот раз все выпили молча и очень серьезно, понимая, насколько мы сейчас близки к тому, что этот коньяк и этот арбуз могут стать последними.
Келдыш подтвердил, что никакой возможности поговорить с Москвой нет. Спорить с начальством полигона бесполезно. Келдыш добавил:
— У меня такое чувство, что все обойдется. Я не верю, чтобы Никита Сергеевич поддался на провокацию этого мальчишки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172