Кто-то протянул Пете желтый лазаретный костылик - палочку с резиновым наконечником, - и Петя сначала неуверенно, шатко, боясь ступить на раненую ногу, а потом все тверже и тверже, бережно поддерживаемый вестовым, вышел из монастыря с тем, что он разнесет в пух и прах коменданта и заставит немедленно погрузить всех в поезд и отправить в Россию, не дожидаясь, пока западня захлопнется.
Это было грубое нарушение лазаретных правил.
Напрасно румынский военный врач в нарядном мундире с красивыми иностранными орденами и две молоденькие дежурные сестры-урсулинки в своих белоснежных батистовых накрахмаленных громадных головных уборах пытались остановить прапорщика в дверях, даже хватали его за руки, но Петя строптиво вырвался от них и по скверной фронтовой привычке, сам того не заметив, пустил такое выражение, что Чабан застенчиво покраснел и пугливо посмотрел на черное распятие на белой стене.
Привычное состояние боевого раненого офицера, да к тому же еще и георгиевского кавалера, попавшего в тыловую обстановку, охватило Петю, едва он добрался до железнодорожной станции, полной слоняющихся солдат.
Петя сразу же хотел пройти к военному коменданту, но молодой донской казак с винтовкой за спиной преградил ему дорогу протянутой плеткой, сказав, что посторонним вход воспрещен.
– Это я посторонний? - сказал Петя, побледнев до корней волос, и ударил костылем по плетке. - С дороги!
– А ты, ваше благородие, не шуми.
– С дороги! - в бешенстве закричал Петя. - Не видишь, с кем разговариваешь?
– Видали мы таких керенских геройчиков, студентов, - проговорил казак, продолжая стоять на месте, не сводя с Пети своих весело прищуренных, наглых глаз.
Кровь бросилась Пете в голову.
– А! - крикнул он голосом, который ему самому показался ужасным, и что есть сил ударил костыликом по какому-то станционному чугунному столбику.
Ручка отломилась, и костылик полетел, скользя и подпрыгивая по перрону.
На шум выскочил комендант - пехотный капитан с пустым рукавом гимнастерки, заткнутым за тугой пояс.
– Господин капитан, - сказал Петя, дрожа от негодования, - когда прекратится этот кабак? Почему нас выгрузили здесь и не отправляют дальше?
– Во-первых, попрошу вас не скандалить и стоять по уставу, когда вы обращаетесь к офицеру, старшему по чину.
Тут Петя увидел на рукаве капитана черно-красный треугольный шеврон так называемого ударного батальона.
– А во-вторых, какого дьявола вы суетесь не в свое дело? Распустились! Вольнопер позволяет себе делать замечания. Когда отправят, тогда и отправят. Вам что? Не терпится поскорее на фронт, получить немецкую пулю в задницу? Не суйтесь поперед батьки в пекло. Успеете.
– Да я, наоборот, не на фронт, а в тыл, - простодушно сказал Петя, понемногу остывая и не без некоторого уважения разглядывая на гимнастерке капитана орден Владимира четвертой степени с мечами и бантом.
– Вот как?
Капитан зло сощурил глаза.
Петя понял, что сморозил глупость, непроизвольно покраснел и замялся.
– То есть не лично я, а, так сказать, мы… То есть все раненые… Нас всех почему-то выгрузили из поезда и посадили в какой-то монастырь…
– Вот как! - еще более грозно повторил капитан, не слушая Петиных объяснений. - Значит, вы изволите торопиться с фронта в тыл? Драпаете?
Он очень четко, сквозь зубы, с особенным зловещим удовольствием произнес это новое фронтовое словечко "драпаете", только что вошедшее в моду на румынском фронте.
– Драпаете-с?
– Попрошу вас в таком тоне не разговаривать с раненым офицером! - вспылил Петя. - Это не мы драпаем, а вы драпаете со всеми вашими знаменитыми штабами.
Лицо коменданта странно окаменело, но Петя не обратил на это внимания. Он уже не владел собой. Его понесло.
– Развалили к чертовой матери фронт, а теперь, вместо того чтобы ликвидировать прорыв, бросаете на произвол судьбы раненых и устроили здесь… кабак!
Он уже вовсе не соображал, что говорит, и очнулся лишь тогда, когда близко от себя увидел покрасневшее, с белым глянцевитым шрамом на переносице лицо капитана, его темные брови и крепко стиснутые собачьи зубы.
– Что? Прорыв?
– Прорыв, - машинально повторил Петя, уже смутно догадываясь, что говорит нечто совсем неладное.
– Замолчать! Как вы смеете! Мальчишка!-крикнул капитан ужасным голосом и стал шарить пальцами по кобуре револьвера. - Прорыв? - сказал он, понизив голос, отчего его голос стал еще ужаснее. - Да за такие слова я вас сейчас… Тут же на месте… За распространение провокационных слухов… Приказ Корнилова знаете?
Казак снял с плеча винтовку.
Но, к счастью, вокруг Пети и капитана уже собралась толпа солдат, которые в это время привыкли с подозрением следить за офицерами, прислушиваться ко всем их разговорам.
Теперь они молча, в вольных позах стояли вокруг, недоброжелательно поглядывая то на Петю, то на коменданта, решая вопрос, кто из них прав.
И Петя никак не мог понять значения их пытливых, изучающих взглядов.
В присутствии солдат капитан сразу переменился.
– Вперед, знаете ли, не рекомендую вам распускать панические слухи, - сказал он скорее ворчливо, чем грозно. - А то видите, что делается… - Он кивнул на солдат. - Что же касается ваших раненых, то они будут отправлены с первым же санитарным поездом. Больше вас не задерживаю. Можете идти.
Казак равнодушно надел винтовку.
Капитан козырнул, бросил на Петю внимательно-недобрый взгляд и скрылся в своем помещении, а Петя побрел по перрону, опираясь за неимением костылика на плечо вестового.
Солдаты некоторое время молчаливо следовали за ними, для того чтобы послушать, о чем будут разговаривать между собой офицер и вестовой. Но так как оба молчали, то солдаты мало-помалу рассеялись, продолжая наблюдать за ними издали, но уже без особого интереса.
Казалось, что стычка с комендантом кончилась благополучно.
Но в глубине души у Пети остался неприятный осадок. Было что-то слишком мстительное, ядовито-изучающее в последнем взгляде коменданта, и Петя испытывал предчувствие какой-то нависшей над ним беды.
Он не ошибся.

4 ДОЛОЙ ВОЙНУ!

Желая поскорее смешаться с толпой, наполнявшей привокзальную площадь, Петя и Чабан быстро сошли по ступеням и очутились среди солдатского моря. Площадь только тем и отличалась от станционных площадей русских юго-западных железных дорог, что над зданием вокзала висел румынский флаг и вместо трактира напротив находилась кофейня со столиками на улице и высоким шестом, на котором тоже висел маленький румынский флажок.
Скирды свежеобмолоченной соломы, блестя сухим золотом на сентябрьском солнце, виднелись кое-где в привокзальных дворах. Пахло базарной пылью, половой, полынью, кукурузой.
Но все эти мирные краски солнечной румынской осени были нарушены неумолкаемым говором солдатской толпы - утомительнооднообразным, грозным.
Слышались выкрики ораторов.
Петя заметил, что этот митинг сильно отличается от тех митингов, к которым он привык на позициях.
Там, в перерыве между боями, солдаты стояли молчаливо в своих касках, как бы прикованные к земле тяжестью своих вещевых мешков, подсумков, противогазов и оружия.
Они с угрюмым вниманием слушали ораторов, по большей части молодых, говорливых унтер-офицеров из вольноопределяющихся или прапорщиков с университетскими значками и красными бантами на груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69