А мне бы для радости и гармонии хоть раз в жизни этот камешек в руках подержать!
Тут Борька пододвинулся ко мне и заговорщицким шопотом сказал:
– Я когда эти материалы получал, они мне журнал показали, PC World. Ну ты, конечно, можешь заказать себе экземпляр в спецхране в библиотечном отделе, но ведь там все иллюстрации вырезаны цензурой! А в том, который они мне показали, во всю страницу эсвэгэашный монитор двадцать один дюйм с плоским экраном! Серега! Одно дело прочитать спецификацию – двести пятьдесят шесть миллионов цветов –, а другое дело – эти цвета увидеть, хоть раз в жизни, хотя бы в журнале на картинке!
Борькино лицо горело такой страстью, такой завистью и горькой обидой на судьбу, что мне стало не по себе. А я подумал неожиданно о том, что видел за последние годы, о своей карьере в той жизни, о том, какой ценой далось нам в той жизни все то, чего в здешней жизни просто не было…
– Послушай, Борька! А вот если бы тебе предложили – ну только допустим – что все это у нас будет, но не будет ни Конфуция, ни Советского Союза, ни партии, ни Поднебесной, ни…
– Да и хуй с ними! – перебил Борька.
– Нет, это еще не все, ты не дослушал. Представь себе, что всю эту чудо-технику ты можешь увидеть на столе у любой секретарши в любой фирме. Но при этом на юге страны идет война, в которой погибают каждый день люди, твой сын может там погибнуть. Страна разорена, производство упало, народ в провинции живет с приусадебных участков, в стране частный бизнес полностью криминализован – каждый день заказные убийства, мафиозные разборки. Население страны стремительно сокращается, народ эмигрирует массами, власть сосредоточена в руках у олигархов, чиновничество коррумпировано на всех уровнях. Дети беспризорные бегают стаями, воруют, вырастают бандитами. Зато ты можешь купить доллары в любом обменнике, можешь зарегистрировать свой бизнес, а еще можешь свободно ездить за границу.
– Конечно хотел бы! – с жаром ответил Борис. – А что мы сейчас – лучше что ли живем? Все по карточкам, даже черный хлеб и картошка. Дети в школе получают белый хлеб по граммам на счет. Страна живет только своими ресурсами – нефтью, газом. На сколько их еще хватит? Наука и техника застыли на уровне семидесятых годов. А что делать? Когда-то надо начинать. Вон Моисей водил своих евреев сорок лет по пустыне – и нам наверное столько же понадобится, чтобы людьми стать.
– А не боишься? – спросил я.
– А чего бояться? – с неожиданной болью в голосе произнес Борька. – Хуже все равно быть уже не может.
– Дурак – вот поэтому и не боишься, – раздался голос позади нас.
Я обернулся и увидел отца. Он незаметно вошел, пока мы были увлечены беседой, и вероятно довольно давно слушал наш разговор.
– Хуже всегда может быть. Ты даже не представляешь насколько могло быть хуже, от скольких бед мы вас всех спасли. Ты этого не знаешь и никогда не узнаешь. Надо бы тебе показать вместо твоих бумажек с мегагерцовыми игрушками статистику человеческих жертв по стране, которых мы не допустили, не говоря уже о моральных потерях. Не все в этой жизни измеряется уровнем технического развития и количеством долларов. Моисей пусть делает со своими евреями что хочет, а за русских людей в ответе здесь мы. Сережа, а ты уже забыл, наверное, как бандиты по улицам на джипах разъезжают, а ты сидишь в своем офисе и не знаешь, кто в тебя пулю всадит?
Борис с крайним недоумением переводил взгляд с меня на моего отца и обратно на меня.
А я с разрывающей болью в голове думал и никак не мог понять, кто же из них двоих прав, какая из двух линий жизни лучше для страны. Какая жертва и какое приобретение более оправданы? Что же лучше, какая жизнь правильнее? Никогда еще у меня в голове не сталкивалось такое количество «за» и «против», столь не совместимых между собой. Кровь и бандитский беспредел – это отвратительно. Но избежать этой крови, этой войны путем изоляции от всего мира, полного технического отставания, создания архаичной империи на манер средневекового китайского деспотизма – не чрезмерная ли цена? От невероятного напряжения у меня перед глазами появилась красная пелена, которая собралась в яркую красную точку, и эта точка стала последней каплей, упавшей в чашу моего терпения. Я набрал воздуха и что было сил заорал:
– Да пропади все пропадом!!!
Очень неразумно, чрезвычайно опрометчиво и совсем небезопасно не только произносить вслух, но даже и думать такие слова, если у тебя в голове затаилась в засаде затычка Ризенбаума.
Глава 9
Я уплываю, и время несет меня с края на край.
С берега к берегу, с отмели к отмели – друг мой, прощай!
Знаю, когда-нибудь с дальнего берега давнего прошлого
Ветер весенний ночной принесет тебе вздох от меня.
Ты погляди, ты погляди,
Ты погляди, не осталось ли что-нибудь после меня!..
Рабиндранат Тагор
Красная точка взорвалась и вспыхнула ослепительным бордово-черным пламенем. Пламя неистово металось, и полыхало, выбрасывая мириады ярко-малиновых искр… Гори, костер, подольше, гори – не догорай!.. Но пламя резко пошло на убыль, искры гасли одна за другой, и вскоре меня окружила непроницаемая, бескрайняя чернота. Чернота мгновенья, остановленного навечно. Вечность – это мгновенье, которое никогда не кончается.
– Господи, помоги! – пронеслось в голове.
– Как я могу тебе помочь, человек? – ответила чернота вокруг меня, и я замер, пораженный. – Ты ведь сам умеешь создавать и изменять свой мир. Ты только что уничтожил его, значит таково было твое желание. Твой мир тяготил тебя, и ты уничтожил его. Ты теперь можешь создать новый, лучший. Я тоже иногда так делаю.
– Но я не хотел уничтожать свой мир, у меня это получилось случайно!! – вскричал я в пустоту.
– Случайностей не бывает, и ты это знаешь. Я знаю, что ты сам велел своему миру исчезнуть без следа. Так зачем ты обманываешь меня?
– Я не обманываю. Да, я могу изменять свой мир. Наверное, я даже могу создать новый мир. Но я – не ты. Я всего лишь человек. Когда я кричал, чтобы мой мир исчез, кричали только мои чувства, а мой разум молчал, поставленный перед неразрешимой задачей.
– Тогда почему ты не отказался от данной тебе власти? Зачем пытался использовать то, что тебе не по силам? Почему ты просишь меня помочь только сейчас? Почему не просил раньше?
– Прости. Я в тебя не верил.
– Почему?
– Потому что я видел все, что вокруг меня. Я видел столько боли, столько страдания, столько предательства… И я никогда не видел твоей помощи тем, кого предали, и тем, кто незаслуженно страдал.
– Я не могу вкладывать чувства в живую душу и отнимать у нее чувства по моему усмотрению. Ведь если я стану это делать постоянно и для всех, то душа исчезнет, и останется лишь оболочка, наполненная не принадлежащим ей содержимым. А если я не буду этого делать всегда и везде, где страдает душа, то где-то обязательно останутся недовольные души, которые будут злобствовать и ревновать меня к тем, кому я помог, и делать им больно. И потом – я не могу отнимать страдание у страдающей души еще и потому, что это ее достояние. Любое страдание заслуженно и ценно, оно возвышает душу и пробуждает любовь. Но почему ты так несправедлив ко мне? Ведь я не могу придти на помощь только к тем, кто в меня не верит. Зато я всегда помогал всем страждущим, кто верил в меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Тут Борька пододвинулся ко мне и заговорщицким шопотом сказал:
– Я когда эти материалы получал, они мне журнал показали, PC World. Ну ты, конечно, можешь заказать себе экземпляр в спецхране в библиотечном отделе, но ведь там все иллюстрации вырезаны цензурой! А в том, который они мне показали, во всю страницу эсвэгэашный монитор двадцать один дюйм с плоским экраном! Серега! Одно дело прочитать спецификацию – двести пятьдесят шесть миллионов цветов –, а другое дело – эти цвета увидеть, хоть раз в жизни, хотя бы в журнале на картинке!
Борькино лицо горело такой страстью, такой завистью и горькой обидой на судьбу, что мне стало не по себе. А я подумал неожиданно о том, что видел за последние годы, о своей карьере в той жизни, о том, какой ценой далось нам в той жизни все то, чего в здешней жизни просто не было…
– Послушай, Борька! А вот если бы тебе предложили – ну только допустим – что все это у нас будет, но не будет ни Конфуция, ни Советского Союза, ни партии, ни Поднебесной, ни…
– Да и хуй с ними! – перебил Борька.
– Нет, это еще не все, ты не дослушал. Представь себе, что всю эту чудо-технику ты можешь увидеть на столе у любой секретарши в любой фирме. Но при этом на юге страны идет война, в которой погибают каждый день люди, твой сын может там погибнуть. Страна разорена, производство упало, народ в провинции живет с приусадебных участков, в стране частный бизнес полностью криминализован – каждый день заказные убийства, мафиозные разборки. Население страны стремительно сокращается, народ эмигрирует массами, власть сосредоточена в руках у олигархов, чиновничество коррумпировано на всех уровнях. Дети беспризорные бегают стаями, воруют, вырастают бандитами. Зато ты можешь купить доллары в любом обменнике, можешь зарегистрировать свой бизнес, а еще можешь свободно ездить за границу.
– Конечно хотел бы! – с жаром ответил Борис. – А что мы сейчас – лучше что ли живем? Все по карточкам, даже черный хлеб и картошка. Дети в школе получают белый хлеб по граммам на счет. Страна живет только своими ресурсами – нефтью, газом. На сколько их еще хватит? Наука и техника застыли на уровне семидесятых годов. А что делать? Когда-то надо начинать. Вон Моисей водил своих евреев сорок лет по пустыне – и нам наверное столько же понадобится, чтобы людьми стать.
– А не боишься? – спросил я.
– А чего бояться? – с неожиданной болью в голосе произнес Борька. – Хуже все равно быть уже не может.
– Дурак – вот поэтому и не боишься, – раздался голос позади нас.
Я обернулся и увидел отца. Он незаметно вошел, пока мы были увлечены беседой, и вероятно довольно давно слушал наш разговор.
– Хуже всегда может быть. Ты даже не представляешь насколько могло быть хуже, от скольких бед мы вас всех спасли. Ты этого не знаешь и никогда не узнаешь. Надо бы тебе показать вместо твоих бумажек с мегагерцовыми игрушками статистику человеческих жертв по стране, которых мы не допустили, не говоря уже о моральных потерях. Не все в этой жизни измеряется уровнем технического развития и количеством долларов. Моисей пусть делает со своими евреями что хочет, а за русских людей в ответе здесь мы. Сережа, а ты уже забыл, наверное, как бандиты по улицам на джипах разъезжают, а ты сидишь в своем офисе и не знаешь, кто в тебя пулю всадит?
Борис с крайним недоумением переводил взгляд с меня на моего отца и обратно на меня.
А я с разрывающей болью в голове думал и никак не мог понять, кто же из них двоих прав, какая из двух линий жизни лучше для страны. Какая жертва и какое приобретение более оправданы? Что же лучше, какая жизнь правильнее? Никогда еще у меня в голове не сталкивалось такое количество «за» и «против», столь не совместимых между собой. Кровь и бандитский беспредел – это отвратительно. Но избежать этой крови, этой войны путем изоляции от всего мира, полного технического отставания, создания архаичной империи на манер средневекового китайского деспотизма – не чрезмерная ли цена? От невероятного напряжения у меня перед глазами появилась красная пелена, которая собралась в яркую красную точку, и эта точка стала последней каплей, упавшей в чашу моего терпения. Я набрал воздуха и что было сил заорал:
– Да пропади все пропадом!!!
Очень неразумно, чрезвычайно опрометчиво и совсем небезопасно не только произносить вслух, но даже и думать такие слова, если у тебя в голове затаилась в засаде затычка Ризенбаума.
Глава 9
Я уплываю, и время несет меня с края на край.
С берега к берегу, с отмели к отмели – друг мой, прощай!
Знаю, когда-нибудь с дальнего берега давнего прошлого
Ветер весенний ночной принесет тебе вздох от меня.
Ты погляди, ты погляди,
Ты погляди, не осталось ли что-нибудь после меня!..
Рабиндранат Тагор
Красная точка взорвалась и вспыхнула ослепительным бордово-черным пламенем. Пламя неистово металось, и полыхало, выбрасывая мириады ярко-малиновых искр… Гори, костер, подольше, гори – не догорай!.. Но пламя резко пошло на убыль, искры гасли одна за другой, и вскоре меня окружила непроницаемая, бескрайняя чернота. Чернота мгновенья, остановленного навечно. Вечность – это мгновенье, которое никогда не кончается.
– Господи, помоги! – пронеслось в голове.
– Как я могу тебе помочь, человек? – ответила чернота вокруг меня, и я замер, пораженный. – Ты ведь сам умеешь создавать и изменять свой мир. Ты только что уничтожил его, значит таково было твое желание. Твой мир тяготил тебя, и ты уничтожил его. Ты теперь можешь создать новый, лучший. Я тоже иногда так делаю.
– Но я не хотел уничтожать свой мир, у меня это получилось случайно!! – вскричал я в пустоту.
– Случайностей не бывает, и ты это знаешь. Я знаю, что ты сам велел своему миру исчезнуть без следа. Так зачем ты обманываешь меня?
– Я не обманываю. Да, я могу изменять свой мир. Наверное, я даже могу создать новый мир. Но я – не ты. Я всего лишь человек. Когда я кричал, чтобы мой мир исчез, кричали только мои чувства, а мой разум молчал, поставленный перед неразрешимой задачей.
– Тогда почему ты не отказался от данной тебе власти? Зачем пытался использовать то, что тебе не по силам? Почему ты просишь меня помочь только сейчас? Почему не просил раньше?
– Прости. Я в тебя не верил.
– Почему?
– Потому что я видел все, что вокруг меня. Я видел столько боли, столько страдания, столько предательства… И я никогда не видел твоей помощи тем, кого предали, и тем, кто незаслуженно страдал.
– Я не могу вкладывать чувства в живую душу и отнимать у нее чувства по моему усмотрению. Ведь если я стану это делать постоянно и для всех, то душа исчезнет, и останется лишь оболочка, наполненная не принадлежащим ей содержимым. А если я не буду этого делать всегда и везде, где страдает душа, то где-то обязательно останутся недовольные души, которые будут злобствовать и ревновать меня к тем, кому я помог, и делать им больно. И потом – я не могу отнимать страдание у страдающей души еще и потому, что это ее достояние. Любое страдание заслуженно и ценно, оно возвышает душу и пробуждает любовь. Но почему ты так несправедлив ко мне? Ведь я не могу придти на помощь только к тем, кто в меня не верит. Зато я всегда помогал всем страждущим, кто верил в меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20