там им запрещалось лишь заниматься делами. Мне приходилось бывать в том саду раз тридцать, я его хорошо знал. В саду было великолепное искусственное озеро с двумя островками, на которых находились летние резиденции Далай-ламы. Доступ к резиденциям осуществлялся с северо-западной стороны по широким дамбам, вымощенным камнями. Далай-лама часто бывал то на одном, то на другом острове, проводя долгие часы в ежедневных медитациях. Внутри парка размещались также помещения личной охраны Далай-ламы, насчитывавшей пятьсот человек.
Именно сюда направились мы с ламой Мингьяром Дондупом. Это был мой первый визит в Норбу Линга.
Миновав ухоженные сады, мы вошли во внутренний эрмитаж через великолепные ворота. Птицы невообразимых видов порхали над землей и деревьями. Они даже не обратили на нас внимания; мы, в свою очередь, тоже старались их не потревожить. Спокойное зеркало вод отражало в себе окружающую красоту. Каменная дамба недавно была выбелена известью. Мы направились на дальний остров, где Далай-лама пребывал в глубокой медитации. При нашем приближении он поднял глаза и улыбнулся. Опустившись на колени, мы положили шарф к его ногам, и он пригласил нас занять места рядом с собой. Он позвонил, чтобы нам принесли чаю, – без чая ни один тибетец не начнет разговора. Подождав немного, он заговорил со мной о животных парка и обещал все показать.
Подали чай. Далай-лама взглянул на меня и сказал:
– Наш друг Мингьяр сказал, что тебе не понравились ауры членов китайской миссии. Он говорит, что они вооружены до зубов. Твой учитель говорит, что ясновидение тебя никогда не обманывало. Что ты думаешь об этих людях?
Вопрос Далай-ламы привел меня в замешательство. Кроме ламы Мингьяра Дондупа, я никогда и никому не рассказывал о том, как я понимаю цвета ауры. Я считал, что если кто-либо не может самостоятельно трактовать значение цвета ауры, то и разговаривать с ним на эту тему не следует. Но как сказать об этом главе государства, который сам не обладает ясновидением?
– Уважаемый Милосердный Заступник, – отвечал я, – я недостаточно подготовлен в искусстве чтения ауры чужеземцев и, следовательно, недостоин высказывать свое мнение.
Но слова эти не убедили Далай-ламу, и он сразу же возразил:
– Ты тот, кто обладает особым даром от рождения. Этот дар – наследие далекого прошлого; кроме того, он усилен Древним Искусством – тебя специально готовили, и ты отнюдь не новичок в этом искусстве. Поэтому твой долг – рассказать мне обо всем, что видел. Я тебя слушаю.
– Уважаемый Милосердный Заступник, у этих людей дьявольские намерения. Цвета их аур указывают на вероломство.
Говорил я недолго, но Далай-лама, казалось, услышал то, что ожидал услышать.
– Хорошо, – сказал он, – ты повторил то, что мне уже говорил Мингьяр. Завтра ты устроишься вот за этой ширмой и понаблюдаешь за китайцами во время приема. Нам следует знать их намерения. Теперь иди за ширму и постарайся притаиться. Мы должны быть уверены, что тебя не заметят.
Поскольку ширма не полностью меня скрывала, слуги слегка передвинули китайских львов; теперь я совершенно не был виден. Провели репетицию визита, вызванные для этого ламы играли роль китайской делегации. Они усиленно старались обнаружить мой тайник. Меня удивили мысли одного из них: «Если я его обнаружу, то меня повысят в звании!»
Но, как ни старались, они меня не нашли: искали, да не там. Наконец Наимудрейший выразил свое удовлетворение и позвал меня. Некоторое время он меня инструктировал, затем сказал, чтобы мы пришли сюда завтра. Китайцы приехали в Лхасу с целью навязать нам свой договор. С этой мыслью мы ушли от Далай-ламы и с ней вернулись в Шакпори.
На следующий день к одиннадцати часам, проделав уже известный нам крутой спуск, мы снова вошли во внутренний двор Норбу Линга. Далай-лама встретил меня улыбкой и сказал, что мне следует подкрепиться – к этому я всегда был готов! – прежде чем спрятаться. По его приказанию подали деликатесы – консервы из Индии. Я не знаю, как назывались эти продукты, знаю только, что они прекрасно заменили мой обычный рацион из тсампы, чая и репы. Подкрепившись основательно, я почувствовал, что теперь легко выдержу сеанс неподвижности. Абсолютная неподвижность – обязательное положение для медитаций. Для ламы застыть в неподвижности не составляет никакого труда. С ранних лет, а точнее с семи, меня учили сидеть неподвижно в продолжение многих часов. С этой целью на голову устанавливают зажженную масляную лампу, и ты должен сидеть в позе лотоса до полного расхода масла, то есть около двенадцати часов. Так что трех-четырехчасовой сеанс не представлял для меня никаких трудностей.
Далай-лама сидел на троне, возвышавшемся над полом на два метра, лицом ко мне, неподвижно, в позе лотоса. Я тоже сидел неподвижно. До слуха донеслись раскатистые крики и бесчисленные восклицания на китайском языке. Потом я узнал, что под одеждой китайцы прятали оружие, и стража, пропускавшая их во внутренние покои, заметив подозрительно оттопыривавшуюся одежду, заставила китайцев оставить оружие за порогом, из-за чего они и выражали бурное негодование. Наконец китайцев пропустили, и они стали приближаться в сопровождении стражи. Старший лама затянул: «Ом! Мани пад-ме хум», но вместо такого же ответа, требующегося по этикету вежливости, китайцы по-своему затянули:
– А-ми-до-фо («Слушай нас, о Амида Будда»).
«Работа сегодня нетрудная, – сказал я себе, – и без ауры ясно, какое у них настроение».
Из укрытия хорошо было видно, как сверкали их ауры. Они как бы переливались опаловыми волнами с грязными красными пятнами; мысли китайцев, насыщенные ненавистью, образовывали вихри. Я видел, как по аурам пробегали, словно ленты, всполохи гнева и ярости. Ауры китайцев лишены были спокойной ясности, характерной для возвышенных мыслей; предо мной были мерзость и смятение подлых душ, полностью отдавшихся материализму и преступлению. Этим китайцам хорошо подходила наша пословица: «Слова их красивы, но души коварны».
Я смотрел на Далай-ламу, цвет его ауры говорил о печали, он вспоминал далекие времена, проведенные в Китае. Все, что мне известно было о нем, меня восхищало; никогда Тибет не имел лучшего правителя. Далай-лама обладал живым темпераментом, порой довольно резким; вот и сейчас красные молнии порой пробегали по его ауре. Но в истории Тибета он остался лучшим главой государства, он отдавал себя всего интересам страны. Я ощущал глубокую к нему привязанность. После ламы Мингьяра Дондупа он был вторым человеком, вызывавшим во мне столь сильные чувства.
Встреча затягивалась, но без какого-либо разумного завершения. Эти люди прибыли сюда не как друзья, а как враги. Засевшие в их головах идеи были настолько узки и однозначны, что о гибкости их мышления не могло быть и речи, они просто не могли ничего изменить в своих задачах. Они требовали территориальных уступок, политического права на управление Тибетом. Но прежде всего они хотели золота. Золота, золота! Золото распаляло их жадность и усиливало вековые домогательства. В Тибете действительно много золота, наверное, многие сотни тонн. Но в Тибете золото относят не к ценным металлам, а к священным. По нашим религиозным убеждениям, добыча золота из шахт является надругательством над Землей, и никто его таким образом не добывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Именно сюда направились мы с ламой Мингьяром Дондупом. Это был мой первый визит в Норбу Линга.
Миновав ухоженные сады, мы вошли во внутренний эрмитаж через великолепные ворота. Птицы невообразимых видов порхали над землей и деревьями. Они даже не обратили на нас внимания; мы, в свою очередь, тоже старались их не потревожить. Спокойное зеркало вод отражало в себе окружающую красоту. Каменная дамба недавно была выбелена известью. Мы направились на дальний остров, где Далай-лама пребывал в глубокой медитации. При нашем приближении он поднял глаза и улыбнулся. Опустившись на колени, мы положили шарф к его ногам, и он пригласил нас занять места рядом с собой. Он позвонил, чтобы нам принесли чаю, – без чая ни один тибетец не начнет разговора. Подождав немного, он заговорил со мной о животных парка и обещал все показать.
Подали чай. Далай-лама взглянул на меня и сказал:
– Наш друг Мингьяр сказал, что тебе не понравились ауры членов китайской миссии. Он говорит, что они вооружены до зубов. Твой учитель говорит, что ясновидение тебя никогда не обманывало. Что ты думаешь об этих людях?
Вопрос Далай-ламы привел меня в замешательство. Кроме ламы Мингьяра Дондупа, я никогда и никому не рассказывал о том, как я понимаю цвета ауры. Я считал, что если кто-либо не может самостоятельно трактовать значение цвета ауры, то и разговаривать с ним на эту тему не следует. Но как сказать об этом главе государства, который сам не обладает ясновидением?
– Уважаемый Милосердный Заступник, – отвечал я, – я недостаточно подготовлен в искусстве чтения ауры чужеземцев и, следовательно, недостоин высказывать свое мнение.
Но слова эти не убедили Далай-ламу, и он сразу же возразил:
– Ты тот, кто обладает особым даром от рождения. Этот дар – наследие далекого прошлого; кроме того, он усилен Древним Искусством – тебя специально готовили, и ты отнюдь не новичок в этом искусстве. Поэтому твой долг – рассказать мне обо всем, что видел. Я тебя слушаю.
– Уважаемый Милосердный Заступник, у этих людей дьявольские намерения. Цвета их аур указывают на вероломство.
Говорил я недолго, но Далай-лама, казалось, услышал то, что ожидал услышать.
– Хорошо, – сказал он, – ты повторил то, что мне уже говорил Мингьяр. Завтра ты устроишься вот за этой ширмой и понаблюдаешь за китайцами во время приема. Нам следует знать их намерения. Теперь иди за ширму и постарайся притаиться. Мы должны быть уверены, что тебя не заметят.
Поскольку ширма не полностью меня скрывала, слуги слегка передвинули китайских львов; теперь я совершенно не был виден. Провели репетицию визита, вызванные для этого ламы играли роль китайской делегации. Они усиленно старались обнаружить мой тайник. Меня удивили мысли одного из них: «Если я его обнаружу, то меня повысят в звании!»
Но, как ни старались, они меня не нашли: искали, да не там. Наконец Наимудрейший выразил свое удовлетворение и позвал меня. Некоторое время он меня инструктировал, затем сказал, чтобы мы пришли сюда завтра. Китайцы приехали в Лхасу с целью навязать нам свой договор. С этой мыслью мы ушли от Далай-ламы и с ней вернулись в Шакпори.
На следующий день к одиннадцати часам, проделав уже известный нам крутой спуск, мы снова вошли во внутренний двор Норбу Линга. Далай-лама встретил меня улыбкой и сказал, что мне следует подкрепиться – к этому я всегда был готов! – прежде чем спрятаться. По его приказанию подали деликатесы – консервы из Индии. Я не знаю, как назывались эти продукты, знаю только, что они прекрасно заменили мой обычный рацион из тсампы, чая и репы. Подкрепившись основательно, я почувствовал, что теперь легко выдержу сеанс неподвижности. Абсолютная неподвижность – обязательное положение для медитаций. Для ламы застыть в неподвижности не составляет никакого труда. С ранних лет, а точнее с семи, меня учили сидеть неподвижно в продолжение многих часов. С этой целью на голову устанавливают зажженную масляную лампу, и ты должен сидеть в позе лотоса до полного расхода масла, то есть около двенадцати часов. Так что трех-четырехчасовой сеанс не представлял для меня никаких трудностей.
Далай-лама сидел на троне, возвышавшемся над полом на два метра, лицом ко мне, неподвижно, в позе лотоса. Я тоже сидел неподвижно. До слуха донеслись раскатистые крики и бесчисленные восклицания на китайском языке. Потом я узнал, что под одеждой китайцы прятали оружие, и стража, пропускавшая их во внутренние покои, заметив подозрительно оттопыривавшуюся одежду, заставила китайцев оставить оружие за порогом, из-за чего они и выражали бурное негодование. Наконец китайцев пропустили, и они стали приближаться в сопровождении стражи. Старший лама затянул: «Ом! Мани пад-ме хум», но вместо такого же ответа, требующегося по этикету вежливости, китайцы по-своему затянули:
– А-ми-до-фо («Слушай нас, о Амида Будда»).
«Работа сегодня нетрудная, – сказал я себе, – и без ауры ясно, какое у них настроение».
Из укрытия хорошо было видно, как сверкали их ауры. Они как бы переливались опаловыми волнами с грязными красными пятнами; мысли китайцев, насыщенные ненавистью, образовывали вихри. Я видел, как по аурам пробегали, словно ленты, всполохи гнева и ярости. Ауры китайцев лишены были спокойной ясности, характерной для возвышенных мыслей; предо мной были мерзость и смятение подлых душ, полностью отдавшихся материализму и преступлению. Этим китайцам хорошо подходила наша пословица: «Слова их красивы, но души коварны».
Я смотрел на Далай-ламу, цвет его ауры говорил о печали, он вспоминал далекие времена, проведенные в Китае. Все, что мне известно было о нем, меня восхищало; никогда Тибет не имел лучшего правителя. Далай-лама обладал живым темпераментом, порой довольно резким; вот и сейчас красные молнии порой пробегали по его ауре. Но в истории Тибета он остался лучшим главой государства, он отдавал себя всего интересам страны. Я ощущал глубокую к нему привязанность. После ламы Мингьяра Дондупа он был вторым человеком, вызывавшим во мне столь сильные чувства.
Встреча затягивалась, но без какого-либо разумного завершения. Эти люди прибыли сюда не как друзья, а как враги. Засевшие в их головах идеи были настолько узки и однозначны, что о гибкости их мышления не могло быть и речи, они просто не могли ничего изменить в своих задачах. Они требовали территориальных уступок, политического права на управление Тибетом. Но прежде всего они хотели золота. Золота, золота! Золото распаляло их жадность и усиливало вековые домогательства. В Тибете действительно много золота, наверное, многие сотни тонн. Но в Тибете золото относят не к ценным металлам, а к священным. По нашим религиозным убеждениям, добыча золота из шахт является надругательством над Землей, и никто его таким образом не добывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60