Я стою изящно и непринужденно. Я размышляю о том, что будет, если я уроню мою пику, в которой теперь уже, кажется, не три метра длины, а все десять. Не вышибет ли она мозги музыканту, играющему на английском рожке внизу, в траншее? Им там тоже хватает дела. Я всех их хорошо вижу. Я вижу ряды лиц в партере и в ярусе. Хористы поют, и я подхватываю, обнаружив, что Гуно мне вполне по силам. Может быть, глупо, что стражник, стоящий на посту с пикой, запел, но это ничуть не глупее, чем когда поет любой другой. Действие развивается. Я чувствую сильное желание уронить свою пику или еще каким-нибудь образом принять более заметное участие в происходящем. Почему скромный городской стражник – скажем, тот, с черной штаниной, не может вдруг сделаться героем «Ромео и Джульетты»? Или почему мы, копьеносцы, не можем взять на себя руководство событиями и для начала очистить сцену? Вот было бы веселье! А что если послать в дирекцию записку с требованием выдать нам по пять фунтов на каждого и угрозой в случае отказа очистить сцену силой оружия? В конце концов мы вынесли оперу на своих руках. Сверх того, мы несли наши пики, и что касается меня, то мне моя надоела. Ну вот, кончилось. По крайней мере настоящая опера кончилась – та часть, в которой действуют копьеносцы, хотя там кое-что еще осталось доделать Ромео, Джульетте и другим мелким персонажам. Мы возвращаемся в недра земли, волоча пики по полу, бросаем черные и желтые трико и стриженые парики унылому маленькому человечку, моемся, одеваемся, получаем свои деньги и отправляемся пить пиво.
Таков был мой дебют в опере, состоявшийся десять лет назад. Я ничего не выдумал, ничего не преувеличил и не приукрасил; и все же я не жду, что мне поверят.

1 2