"Да осторожней ты".
Между тем заметно смеркалось, и мои нервы стали потихоньку сдавать. Ухов был спокоен, а Павел вообще спал.
В шесть часов, уже в полной темноте, прибыл небольшой белый автобус. Черные тени в полном молчании скрылись, ушли вовнутрь утеса, но в полуосвещенной пещере они не появились. Куда они могли исчезнуть? Ведь сам проходил тем туннелем, но никакого отверстия, никакой двери не заметил. Это скверно. Ситуация может выйти из-под нашего контроля, и тогда мы можем оказаться в отвратительном положении. Прибыл второй автобус. Из него высыпались бабы. Так же молча и их поглотила гора. И так же неизвестно куда. В томительном ожидании при полной тишине и темноте прошел час. Проснулся Павел. Ему, как и Максу, тоже было не по себе. Почему такая гнетущая тишина? Даже ветер, до сих пор исправно нам досаждавший, теперь умолк. Погода обещала быть ясной, но сейчас ни видно ни единой звездочки. Тяжелые снежные тучи, казалось, физически навалились на нас. Почему так тихо?
- Почему так тихо? - осторожно шепотом спросил Макс.
- Мерзко как-то, могильная тишина, - согласился Павел.
- Может быть, забросим туда взрывпакет? Все повеселее будет.
Нет, мне определенно было не смешно. Может быть, я зря все это затеял и тот псевдонищий был тысячу раз прав, предупреждая меня...
- Может, уйдем отсюда, а, мужики? - предложил я. - Чертовщина какая-то. Где работяги? Давай, Ухов, дернем отсюда.
- Нет уж, померла дык померла. - Он усмехнулся в темноте. - Неужели два десятка свихнувшихся баб страшнее сотни обкуренных "духов"?
- Но почему такая тишина, даже бычок их не мычит. Я сейчас лопну от этой тишины.
- Успокойся, Иваныч, все будет о'кей, сейчас поглядим, что они вытворяют, кое-что отснимем. А там посмотрим, а тишина она и есть только тишина.
- Господи, да когда же!
Пронзительно, на последней ноте завибрировала труба. Я сжался, как от удара. Звук между тем рос, ширился, но нота оставалась одна. Она проникала в сердце и мозг, совершенно парализуя разум и движения. Оглушенные ею, мы застыли в полной прострации. Непонятный ужас овладел мною. Мне хотелось встать на четвереньки и завыть громко, протяжно, чтобы меня услышала вся вселенная. И присоединилась бы в этом непонятном вое смерти. Парализованное тело не слушалось, как не слушался и мозг. Только краешком сознания я понимал, что этот звук, его высота, кем-то хорошо выверенная мерзость и рассчитана на паралич воли, а значит, и личности, ее услышавшей. Как сквозь туман, до меня донесся грубый голос Макса, а губы в кровь разбило горлышко его солдатской фляжки.
- Пей, Иваныч. Пей, сукин сын. Пей еще. Тут с ума сойти можно. Еще хлебни. Ну вот.
Мне действительно стало лучше. Вой проклятой трубы уже не лез в печенку, да и руки приобрели возможность двигаться. Я потряс головой и натянуто хохотнул:
- Вот уж действительно черти, сатанинское племя, чуть не рехнулся.
- Я тоже. Если бы не Павлик, неизвестно, что бы от нас осталось.
- А на него неужели не действует?
- Не знаю, у него плеер с наушниками, все своего Розенбаума гоняет.
- Скажи спасибо Саше Розенбауму.
- А то. Конечно скажем. Суки рваные. Разворотить бы им весь бордель.
Резко, как и начался, пронзительный вой трубы замолк. Ударила тревожная барабанная дробь, и вспыхнула, засветилась дыра. Мы склонились вниз. Что и говорить, декорации, как и музон, подобраны были со вкусом. То, что я считал размалеванными полотнами, оказалось фантастически увеличенными копиями картин ада Иеронима Босха, фигуры причудливо шевелились, видимо поддуваемые вентиляторами, создавая полную иллюзию движения. Люди с головами птиц и чудовищные рыбы, отвратительные крысы, черти, демоны - все это плясало, двигалось, прыгало, доводя до исступления. Я отхлебнул еще спирта, намереваясь досмотреть этот дьявольский спектакль, поставленный хоть и талантливой, но мерзопакостной рукой. В барабанную дробь опять начал вплетаться ноющий визг трубы. Постепенно он заглушил ударника. И как прежде, резко прервался. Погас свет, и только красный прожектор бил точно на помост, на стоящую там женщину. Она была в красно-черном платье с тремя шестерками на животе. Резко взмахнув рукой, она трижды выкрикнула "Ха", невидимая аудитория ей ответила тем же.
- Сестры и братья! - визгливо начала она, и я чуть было не свалился вниз. Это был голос задушенной в среду Александры. Я почувствовал, как шерсть на моей заднице встает дыбом.
- Сестры и братья! - продолжала она. - Волей нашего Бога я предопределена вашим Владыкой здесь. Все ли согласны с Его волей?
- Все! Все! Все! - дружно завыл сумасшедший электорат.
- Тогда поклянитесь повиноваться мне и моей воле впредь и до скончания жизни здесь на земле, потому что там, в Его царстве, вы будете принадлежать только Ему. Клянитесь, клянитесь, сестры и братья.
- Клянемся! Клянемся! Клянемся!
- Сестры и братья, пусть имя Его, как и дела Его, вечно живут на земле. Только Он может даровать нам вечное блаженство, воздадим Ему хвалу и принесем Ему в жертву то, что Он благосклонно принимает.
Она хлопнула в ладоши, загорелся второй прожектор, высветив на жертвенной плите связанного черного козла. Он болтался на треножнике над корытом какой-то жидкости. Наверно, бензин.
- Во имя нашего Бога, Владыки мира, Сатаны, повелеваю совершить жертвоприношение.
Бритоголовый пацанчик зажег весь спичечный коробок и бросил его под несчастного козла. Столб пламени чуть было не опалил наши любопытные рожи, на какое-то время мы были лишены удовольствия наблюдать этот бред, рассчитанный на старшую группу детского сада. Когда бедный козел сгорел, наместница Сатаны уже ставила штампы с числом 666 на голые жопы одуревших людей.
- Сестры и братья, - вновь обратилась она к благодарной публике, когда чернильное клеймо было поставлено на последнем идиоте, - воздадим же хвалу нашему Богу и совершим для Него ритуальный танец.
Опять загорелся полный свет, и пять десятков голых кретинов заплясали, затряслись вокруг костей сгоревшего козла под чудесную музыку Гуно. Я же взял бинокль, надеясь получше разглядеть мерзавку.
Господи, лучше бы я этого не делал. Несмотря на тот ужас, что сковал меня на несколько секунд, я понял, вот теперь-то все встало на свои места без неточностей, вопросов и недомолвок. Окуляры предельно откровенно показали мне Александру Глебовну Чистову, или Александру Глебовну Нефедову, или Александру Викторовну Стельмах, это уж кому как угодно. Онемевшими губами я спросил:
- Макс, ты помнишь, что я тебе рассказывал о той удавленной бабе в шкафу?
- Конечно помню, а в чем дело?
- Дело в том, что она перед тобой.
- Иваныч, а ты не слишком ли много глотнул спирта в последний раз?
- Не слишком, Макс, это она! Я видел много стерв, со стервами знаком, но такой не встречал никогда.
- Что же будем делать? Павлик, да перестань ты на них таращиться, еще не ровен час засекут.
Внизу веселье набирало оборот. С быка уже содрали шкуру и нанизали его на арматурину, а обнаженные танцы перешли в откровенный свальный грех. Но где же моя Шурочка? Черт ее забери! Она исчезла.
- Макс, я иду туда.
- Идем вместе.
- Нет. Я один. Насильно она не расколется. Та еще сука.
- Ты что, сдурел? Они же тебя повяжут.
- Этого я и хочу. Когда меня повяжут, она будет уверена, что моя песенка спета, и непременно захочет поизгиляться, зачем что-то скрывать от потенциального покойника?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Между тем заметно смеркалось, и мои нервы стали потихоньку сдавать. Ухов был спокоен, а Павел вообще спал.
В шесть часов, уже в полной темноте, прибыл небольшой белый автобус. Черные тени в полном молчании скрылись, ушли вовнутрь утеса, но в полуосвещенной пещере они не появились. Куда они могли исчезнуть? Ведь сам проходил тем туннелем, но никакого отверстия, никакой двери не заметил. Это скверно. Ситуация может выйти из-под нашего контроля, и тогда мы можем оказаться в отвратительном положении. Прибыл второй автобус. Из него высыпались бабы. Так же молча и их поглотила гора. И так же неизвестно куда. В томительном ожидании при полной тишине и темноте прошел час. Проснулся Павел. Ему, как и Максу, тоже было не по себе. Почему такая гнетущая тишина? Даже ветер, до сих пор исправно нам досаждавший, теперь умолк. Погода обещала быть ясной, но сейчас ни видно ни единой звездочки. Тяжелые снежные тучи, казалось, физически навалились на нас. Почему так тихо?
- Почему так тихо? - осторожно шепотом спросил Макс.
- Мерзко как-то, могильная тишина, - согласился Павел.
- Может быть, забросим туда взрывпакет? Все повеселее будет.
Нет, мне определенно было не смешно. Может быть, я зря все это затеял и тот псевдонищий был тысячу раз прав, предупреждая меня...
- Может, уйдем отсюда, а, мужики? - предложил я. - Чертовщина какая-то. Где работяги? Давай, Ухов, дернем отсюда.
- Нет уж, померла дык померла. - Он усмехнулся в темноте. - Неужели два десятка свихнувшихся баб страшнее сотни обкуренных "духов"?
- Но почему такая тишина, даже бычок их не мычит. Я сейчас лопну от этой тишины.
- Успокойся, Иваныч, все будет о'кей, сейчас поглядим, что они вытворяют, кое-что отснимем. А там посмотрим, а тишина она и есть только тишина.
- Господи, да когда же!
Пронзительно, на последней ноте завибрировала труба. Я сжался, как от удара. Звук между тем рос, ширился, но нота оставалась одна. Она проникала в сердце и мозг, совершенно парализуя разум и движения. Оглушенные ею, мы застыли в полной прострации. Непонятный ужас овладел мною. Мне хотелось встать на четвереньки и завыть громко, протяжно, чтобы меня услышала вся вселенная. И присоединилась бы в этом непонятном вое смерти. Парализованное тело не слушалось, как не слушался и мозг. Только краешком сознания я понимал, что этот звук, его высота, кем-то хорошо выверенная мерзость и рассчитана на паралич воли, а значит, и личности, ее услышавшей. Как сквозь туман, до меня донесся грубый голос Макса, а губы в кровь разбило горлышко его солдатской фляжки.
- Пей, Иваныч. Пей, сукин сын. Пей еще. Тут с ума сойти можно. Еще хлебни. Ну вот.
Мне действительно стало лучше. Вой проклятой трубы уже не лез в печенку, да и руки приобрели возможность двигаться. Я потряс головой и натянуто хохотнул:
- Вот уж действительно черти, сатанинское племя, чуть не рехнулся.
- Я тоже. Если бы не Павлик, неизвестно, что бы от нас осталось.
- А на него неужели не действует?
- Не знаю, у него плеер с наушниками, все своего Розенбаума гоняет.
- Скажи спасибо Саше Розенбауму.
- А то. Конечно скажем. Суки рваные. Разворотить бы им весь бордель.
Резко, как и начался, пронзительный вой трубы замолк. Ударила тревожная барабанная дробь, и вспыхнула, засветилась дыра. Мы склонились вниз. Что и говорить, декорации, как и музон, подобраны были со вкусом. То, что я считал размалеванными полотнами, оказалось фантастически увеличенными копиями картин ада Иеронима Босха, фигуры причудливо шевелились, видимо поддуваемые вентиляторами, создавая полную иллюзию движения. Люди с головами птиц и чудовищные рыбы, отвратительные крысы, черти, демоны - все это плясало, двигалось, прыгало, доводя до исступления. Я отхлебнул еще спирта, намереваясь досмотреть этот дьявольский спектакль, поставленный хоть и талантливой, но мерзопакостной рукой. В барабанную дробь опять начал вплетаться ноющий визг трубы. Постепенно он заглушил ударника. И как прежде, резко прервался. Погас свет, и только красный прожектор бил точно на помост, на стоящую там женщину. Она была в красно-черном платье с тремя шестерками на животе. Резко взмахнув рукой, она трижды выкрикнула "Ха", невидимая аудитория ей ответила тем же.
- Сестры и братья! - визгливо начала она, и я чуть было не свалился вниз. Это был голос задушенной в среду Александры. Я почувствовал, как шерсть на моей заднице встает дыбом.
- Сестры и братья! - продолжала она. - Волей нашего Бога я предопределена вашим Владыкой здесь. Все ли согласны с Его волей?
- Все! Все! Все! - дружно завыл сумасшедший электорат.
- Тогда поклянитесь повиноваться мне и моей воле впредь и до скончания жизни здесь на земле, потому что там, в Его царстве, вы будете принадлежать только Ему. Клянитесь, клянитесь, сестры и братья.
- Клянемся! Клянемся! Клянемся!
- Сестры и братья, пусть имя Его, как и дела Его, вечно живут на земле. Только Он может даровать нам вечное блаженство, воздадим Ему хвалу и принесем Ему в жертву то, что Он благосклонно принимает.
Она хлопнула в ладоши, загорелся второй прожектор, высветив на жертвенной плите связанного черного козла. Он болтался на треножнике над корытом какой-то жидкости. Наверно, бензин.
- Во имя нашего Бога, Владыки мира, Сатаны, повелеваю совершить жертвоприношение.
Бритоголовый пацанчик зажег весь спичечный коробок и бросил его под несчастного козла. Столб пламени чуть было не опалил наши любопытные рожи, на какое-то время мы были лишены удовольствия наблюдать этот бред, рассчитанный на старшую группу детского сада. Когда бедный козел сгорел, наместница Сатаны уже ставила штампы с числом 666 на голые жопы одуревших людей.
- Сестры и братья, - вновь обратилась она к благодарной публике, когда чернильное клеймо было поставлено на последнем идиоте, - воздадим же хвалу нашему Богу и совершим для Него ритуальный танец.
Опять загорелся полный свет, и пять десятков голых кретинов заплясали, затряслись вокруг костей сгоревшего козла под чудесную музыку Гуно. Я же взял бинокль, надеясь получше разглядеть мерзавку.
Господи, лучше бы я этого не делал. Несмотря на тот ужас, что сковал меня на несколько секунд, я понял, вот теперь-то все встало на свои места без неточностей, вопросов и недомолвок. Окуляры предельно откровенно показали мне Александру Глебовну Чистову, или Александру Глебовну Нефедову, или Александру Викторовну Стельмах, это уж кому как угодно. Онемевшими губами я спросил:
- Макс, ты помнишь, что я тебе рассказывал о той удавленной бабе в шкафу?
- Конечно помню, а в чем дело?
- Дело в том, что она перед тобой.
- Иваныч, а ты не слишком ли много глотнул спирта в последний раз?
- Не слишком, Макс, это она! Я видел много стерв, со стервами знаком, но такой не встречал никогда.
- Что же будем делать? Павлик, да перестань ты на них таращиться, еще не ровен час засекут.
Внизу веселье набирало оборот. С быка уже содрали шкуру и нанизали его на арматурину, а обнаженные танцы перешли в откровенный свальный грех. Но где же моя Шурочка? Черт ее забери! Она исчезла.
- Макс, я иду туда.
- Идем вместе.
- Нет. Я один. Насильно она не расколется. Та еще сука.
- Ты что, сдурел? Они же тебя повяжут.
- Этого я и хочу. Когда меня повяжут, она будет уверена, что моя песенка спета, и непременно захочет поизгиляться, зачем что-то скрывать от потенциального покойника?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32