В этом проекте, где литературная эволюция парадоксальным образом обращена против органицистско-телеологического смысла классического понятия эволюции, формальная школа в своей интерпретации возникновения жанров, их канонизации и распада очень близко подошла к новому историческому видению литературы. Она учила по-новому видеть художественное произведение - в его истории, т.е. в изменении систем литературных жанров и форм. Она открыла, таким образом, путь для понимания (усвоенного и языкознанием) иллюзорности чистой синхронии, так как "каждая система, - согласно Роману Якобсону и Юрию Тынянову - дана обязательно как эволюция, а с другой стороны, эволюция носит неизбежно системный характер". Однако понимание художественного произведения в его истории, иначе говоря, внутри истории литературы, определяемой как "смена систем", еще не равнозначно видению художественного произведения в самой истории, т.е. в историческом горизонте его возникновения, в его общественной функции и историческом воздействии. Историчность литературы не исчерпывается сменой эстетических и формальных систем; эволюцию литературы, так же как и эволюцию языка, следует понимать не только имманентно, как свойственное ей отношение синхронии и диахронии, но и как ее отношение к общему ходу истории.
Если с этой точки зрения посмотреть на дилемму формального и марксистского литературоведения, то можно прийти к выводу, который не сделала ни та ни другая школа. Коль скоро литературная эволюция, с одной стороны, может быть понята как историческое изменение систем, а прагматическая история - с другой - как процессуальное сплетение общественных состояний, не следует ли из этого возможность установить такую взаимосвязь литературного и нелитературного рядов, которая объясняла бы отношение литературы и истории, а литература при этом не лишалась бы своего художественного характера, не сводилась исключительно к отражающей или объяснительной функции?
V
В такой постановке вопроса я вижу готовность литературоведения вновь обратиться к проблеме истории литературы, оставшейся нерешенной в споре марксистского и формального метода. Моя попытка преодолеть пропасть между литературой и историей, историческим и эстетическим начинается с того места, где остановились обе школы. В их методологии литературный факт определяется в замкнутом круге эстетики творения и изображения. Тем самым литература лишается измерения, характеризующего как эстетическое, так и общественное ее бытование, - пространства восприятия и воздействия. Читатель, слушатель, зритель, одним словом, фактор публики играет в обеих литературных теориях крайне ограниченную роль. Ортодоксальная эстетика Марксизма рассматривает - если вообще рассматривает - читателя точно так же, как автора: интересуется его социальным положением, либо стремится разместить его в тех или иных слоях и срезах изображенного общества. А формальной школе читатель необходим лишь в качестве такого воспринимающего субъекта, который, следуя указаниям в тексте, должен осуществлять различение формы или обнажение приема. Она наделяет его разумением филолога, знающего и осознающего художественные, приемы, тогда как марксистская эстетика, напротив, отождествляет
спонтанный опыт читателя прямо-таки с научным интересом исторического материализма, стремящегося раскрыть в художественном произведении отношение между надстройкой и базисом. Однако ни один текст, как заметил Вальтер Бульст, никогда не создавался, чтобы быть прочитанным филологом на филологический манер или, добавлю от себя, - историком на исторический манер.
Оба метода лишают читателя его подлинной роли - рели адресата, которому изначально предназначается произведение, роли, значимой как для исторического, так и для эстетического познания. Ведь и критик, выносящий суждение о новом явлении, и писатель, ориентирующийся в своем творчестве на позитивные и негативные нормы предшествовавших произведений, и истории литературы, встраивающий произведение в традицию и объясняющий его исторически, тоже, прежде всего, читатели. Чтение предшествует их продуктивному, рефлексивному отношению к литературе. В треугольнике "автор - произведение - публика" последняя представляет не пассивное звено, не просто цепь реакций, это энергия творящая историю. Историческая жизнь литературного произведения немыслима без активного участия его адресата. Его посредничество позволяет включить произведение в меняющийся горизонт познания его исторической длительности, в котором простое восприятие постоянно трансформируется в критическое понимание, а пассивная рецепция - в активную, признанные эстетические нормы вытесняются новыми. Историчность литературы, ее коммуникативный характер предполагают понимание произведения, публики и нового произведения как отношений диалога, процесса. Эти отношения раскрываются во взаимосвязи сообщения и воспринимающего его адресата, в соотношении вопроса и ответа, проблемы и разрешения. Если ставится задача осознать проблему исторической последовательности литературных произведений как проблему истории литературы, замкнутый круг продуктивно-изобразительной эстетики (в котором и сегодня остается методология литературоведения) должен быть разомкнут с помощью эстетики восприятия и воздействия.
Рецептивно-эстетический подход соединяет не только пассивное восприятие с активным пониманием, но и нормообразующий опыт с новой продукцией. Если тем самым рассматривать литературу как диалог произведения и публики, образующий континуум, то при таком подходе будет снято противопоставление исторического и эстетического аспектов и одновременно будет восстановлена связь между явлениями прошлого и современным литературным опытом, нарушенная историзмом. Отношения литературы и читателя обусловлены неявными историческими и эстетическими обстоятельствами. Эстетическая импликация заключается в том, что уже первое восприятие произведения читателем включает его первичную эстетическую оценку, предполагающую сравнение с прочитанным прежде. Историческая же импликация состоит в том, что понимание первых читателей может продолжиться и обогатиться в цепи рецепций, соединяющих поколение с поколением, предрешая тем самым историческое значение произведение, выявляя его эстетический ранг. В этом рецептивно-историческом процессе (отрицание которого - плата историка за непроясненностъ собственных предпосылок, направляющих его понимание и суждение) происходит не только новое усвоение произведении прошлого, но и постоянное опосредование искусства прошлого и настоящего, традиционной значимости и актуального испытания литературы. Значение истории литературы, основанной на рецептивно-эстетическом подходе, будет зависеть от того, насколько активно она сможет участвовать в постоянном восстановлении целостной картины прошлого посредством эстетического опыта. Это (в противоположность объективизму позитивистской истории литературы) потребует, с одной стороны, сознательного построения канона, а с другой (в противоположность классицизму изучения традиции) - критической ревизии, если не полного разрушения, унаследованного литературного канона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16