На вешалке висел долгополый голубой плащ с меховой оторочкой и золотым топором на рукаве.
А под вешалкой — совсем некстати — валялись стремянка и заступ.
Кроме двери из столовой, в прихожей было еще две. За одной из них оказалась кабина лифта на все двадцать четыре уровня. А за другой...
— Он здесь... Это его плащ.
Шанин шагнул было к двери, но Бин задержал его.
— Подожди. Теперь я. Я должен. Я должен победить в себе раба. Иначе я никогда не прощу себе. Именем деда, именем отца, именем матери... Я пришел!
Бин рывком распахнул дверь и шагнул в комнату.
Шанин не понял, что заставило Бина остановиться на полушаге. Эта комната тоже напоминала пустую дворцовую залу. Но когда, обежав глазами резную деревянную кровать под кружевным покрывалом, роскошный письменный стол с золотой настольной лампой и большую, во всю стену, картину, он перевел взгляд вниз, — по спине пробежал холодок.
У ног в полу чернело квадратное отверстие. А на дне ямы, на глубине в полтора человеческих роста, лежал скелет в парадном хитоне Великого Кормчего.
Бин опустился на колено, осматривая пол. Тронул что-то коричневое, окаменевшее.
Яблоко... Силайское яблоко...
* * *
Оксиген Аш думал о Кокиле Уране.
Он расхохотался в лицо смертнику, услышав угрозу. Он не поверил художнику. Как все мелкие и подлые люди, Великий Кормчий был убежден в мелочности и подлости всех живущих. Он верил во всемогущество страха, лишающего сопротивления, и делал все, чтобы страх перед именем Кормчего не ослабевал. Он не боялся суда совести, ибо считал совесть синонимом слабости.
Он не боялся даже таинственных посланий, хотя и знал, что за подсказки рано или поздно придется платить, — он был уверен, что в последнюю минуту сумеет перехитрить проницательных. В странном слоге безымянных записок он чувствовал нечто родственное — не по крови, а по системе ценностей, по взгляду на жизнь, по стилю поступков. В минуты хорошего настроения он даже симпатизировал своему безликому врагу-союзнику. Он ценил тех, кто понимает вкус предательства.
Получив от Кокиля Урана Вечный Дворец со сказочной Башней и похоронив его секреты вместе с гениальным архитектором, Оксиген Аш упивался своим всемогуществом и неуязвимостью. Из своего рабочего кабинета он мог видеть и слышать все, что происходит в самых тайных закоулках Дворца. Скрытые телекамеры переносили хозяина на площади и улицы Дромы. Лифты в двойных стенах и электрокары в подземных коридорах могли в несколько минут сделать мнимое присутствие истинным. Ему нравилось неожиданно возникать за спинами заседающих министров или на скамеечке городского сквера и бесследно исчезать на глазах подданных, окаменевших от ужаса и благоговения.
Правда, ему все больше и больше докучали дела. Но тут помогла детская любовь к оригинальным самоделкам. Из трех «вечных маятников», табулятора и пишущей электромашинки он соорудил себе «механического секретаря», который лихо шлепал подписи на всем, что приносил в кабинет конвейер пневмопочты. Это освободило Кормчего от черной работы, оставив время для всепланетных мыслей и проектов, а также для отдыха и развлечений.
Оксиген Аш набил Башню личной охраной из отборных фанатиков и замкнулся в ней. Внешний мир приобрел безопасную форму телевизионной картинки, а правитель общался с ним только на языке донесений и приказов. Он разработал для своих министров и министерств единый образец решения, который единообразно визировал — «да», «нет», «отложить».
Это было мрачное и скучное могущество, но все же могущество.
Однажды в Правителя выстрелил спятивший телохранитель, которому начали являться привидения. Оксиген Аш был ранен в плечо, а телохранитель укокошил двенадцать своих коллег, пока его самого не изрешетили очередью из пулемета. Человеческая психика оказалась ненадежным элементом в системе защиты. А неистребимое племя проницательных, видимо, решило подвести черту и взыскать плату по векселям.
В Башне снова закипела работа. Казармы опустели. На место солдат пришли специалисты по электронике и автоматике.
Шаг за шагом, метр за метром, уровень за уровнем они превращали обитель правителя в удивительный, замкнутый механизм, в компактную квази-Вселенную на одного человека, где Великий Кормчий мог не зависеть от людской ненависти или любви.
Специалисты делали свое дело и куда-то исчезали. Только Оксиген Аш знал куда. Но он молчал. Главная Шахта регенерации тоже не выдавала секрета.
Пришел день, и правитель остался один. Казалось, теперь он мог быть вполне уверен, что роковой выстрел не прозвучит никогда.
Но теперь он все чаще и чаще думал о Кокиле Уране.
Башня была неприступна. Ничто живое не могло проникнуть внутрь. Но если бы случилось невероятной и злоумышленник сумел просочиться сквозь запретные стены, он неизбежно заблудился бы в безвыходных лабиринтах переходов или сгорел в мгновенном плазменном разряде коварных электроловушек.
И все-таки каждый раз, уходя из рабочего кабинета на самом верху Башни, на двадцать четвертом уровне, где телеокна рисовали круговую панораму Дромы с высоты орлиного полета, Оксиген Аш останавливался в нерешительности.
За двумя одинаковыми дверями было два одинако-вых лифта.
Внизу, на первом уровне, у правителя было два логова, повторяющих друг друга, как зеркальные отражения, — каждым углом, каждой линией, каждой картиной на стене, каждой пылинкой. В близнецах-жили-щах стояли близнецы-столы, близнецы-стулья, близнецы-кровати. В близнецах-прихожих висели близнецы-плащи.
Оксиген Аш постоянно менял жилье. Он старался менять его как можно беспорядочнее, чтобы шансы угадать место его ночлега были возможно ближе к нулю.
Он сам не понимал, чего боялся. Для страха не было никаких причин. Из газет, которые каждое утро подавались ему автоматами с первым завтраком, из официальных докладов в министерствах, из секретных рапортов и сводок, подсмотренных и подслушанных у своих приближенных, он узнавал, что каждодневные труды не пропадают даром, а обманные зерна дают буйные всходы.
Однако растоптанная тень Кокиля Урана жила в Башне, росла, заполняла потайные ходы и темные закоулки и, стоило только выключить свет, нависала над правителем. Оксиген Аш заблокировал все коридоры и тоннели высоким напряжением и перестал бродить по Башне. Он ограничил свое пространство рабочим кабинетом и двумя жилыми комнатами. Но каждый раз, выходя из кабинета, он замирал в нерешительности перед двумя лифтами. Он был почти уверен, что в одной из комнат ктото есть. Но в какой? Какую кнопку нажать, чтобы избежать засады?
Его кабинет превращался в мастерскую. Уходили в утиль непрочитанные газеты, неделями и месяцами не загорались экраны следящих камер, молчали аппараты подслушивания. И впустую на весь свет восхваляли наперебой поэты всезнающий и всемогущий гений Великого Кормчего, ведущего Свиру по тропе невиданного счастья и благополучия.
Оксиген Аш воевал с Кокилем Ураном.
Это была схватка не на жизнь, а на смерть. Сдав бесплотному врагу жизненное пространство Башни, правитель встал грудью за свой последний оплот. Он мастерил сигнализацию, которая реагировала на звук, на свет, на давление, на микроколебание температуры, на запах, на радиацию, на вибрацию и даже на дыхание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
А под вешалкой — совсем некстати — валялись стремянка и заступ.
Кроме двери из столовой, в прихожей было еще две. За одной из них оказалась кабина лифта на все двадцать четыре уровня. А за другой...
— Он здесь... Это его плащ.
Шанин шагнул было к двери, но Бин задержал его.
— Подожди. Теперь я. Я должен. Я должен победить в себе раба. Иначе я никогда не прощу себе. Именем деда, именем отца, именем матери... Я пришел!
Бин рывком распахнул дверь и шагнул в комнату.
Шанин не понял, что заставило Бина остановиться на полушаге. Эта комната тоже напоминала пустую дворцовую залу. Но когда, обежав глазами резную деревянную кровать под кружевным покрывалом, роскошный письменный стол с золотой настольной лампой и большую, во всю стену, картину, он перевел взгляд вниз, — по спине пробежал холодок.
У ног в полу чернело квадратное отверстие. А на дне ямы, на глубине в полтора человеческих роста, лежал скелет в парадном хитоне Великого Кормчего.
Бин опустился на колено, осматривая пол. Тронул что-то коричневое, окаменевшее.
Яблоко... Силайское яблоко...
* * *
Оксиген Аш думал о Кокиле Уране.
Он расхохотался в лицо смертнику, услышав угрозу. Он не поверил художнику. Как все мелкие и подлые люди, Великий Кормчий был убежден в мелочности и подлости всех живущих. Он верил во всемогущество страха, лишающего сопротивления, и делал все, чтобы страх перед именем Кормчего не ослабевал. Он не боялся суда совести, ибо считал совесть синонимом слабости.
Он не боялся даже таинственных посланий, хотя и знал, что за подсказки рано или поздно придется платить, — он был уверен, что в последнюю минуту сумеет перехитрить проницательных. В странном слоге безымянных записок он чувствовал нечто родственное — не по крови, а по системе ценностей, по взгляду на жизнь, по стилю поступков. В минуты хорошего настроения он даже симпатизировал своему безликому врагу-союзнику. Он ценил тех, кто понимает вкус предательства.
Получив от Кокиля Урана Вечный Дворец со сказочной Башней и похоронив его секреты вместе с гениальным архитектором, Оксиген Аш упивался своим всемогуществом и неуязвимостью. Из своего рабочего кабинета он мог видеть и слышать все, что происходит в самых тайных закоулках Дворца. Скрытые телекамеры переносили хозяина на площади и улицы Дромы. Лифты в двойных стенах и электрокары в подземных коридорах могли в несколько минут сделать мнимое присутствие истинным. Ему нравилось неожиданно возникать за спинами заседающих министров или на скамеечке городского сквера и бесследно исчезать на глазах подданных, окаменевших от ужаса и благоговения.
Правда, ему все больше и больше докучали дела. Но тут помогла детская любовь к оригинальным самоделкам. Из трех «вечных маятников», табулятора и пишущей электромашинки он соорудил себе «механического секретаря», который лихо шлепал подписи на всем, что приносил в кабинет конвейер пневмопочты. Это освободило Кормчего от черной работы, оставив время для всепланетных мыслей и проектов, а также для отдыха и развлечений.
Оксиген Аш набил Башню личной охраной из отборных фанатиков и замкнулся в ней. Внешний мир приобрел безопасную форму телевизионной картинки, а правитель общался с ним только на языке донесений и приказов. Он разработал для своих министров и министерств единый образец решения, который единообразно визировал — «да», «нет», «отложить».
Это было мрачное и скучное могущество, но все же могущество.
Однажды в Правителя выстрелил спятивший телохранитель, которому начали являться привидения. Оксиген Аш был ранен в плечо, а телохранитель укокошил двенадцать своих коллег, пока его самого не изрешетили очередью из пулемета. Человеческая психика оказалась ненадежным элементом в системе защиты. А неистребимое племя проницательных, видимо, решило подвести черту и взыскать плату по векселям.
В Башне снова закипела работа. Казармы опустели. На место солдат пришли специалисты по электронике и автоматике.
Шаг за шагом, метр за метром, уровень за уровнем они превращали обитель правителя в удивительный, замкнутый механизм, в компактную квази-Вселенную на одного человека, где Великий Кормчий мог не зависеть от людской ненависти или любви.
Специалисты делали свое дело и куда-то исчезали. Только Оксиген Аш знал куда. Но он молчал. Главная Шахта регенерации тоже не выдавала секрета.
Пришел день, и правитель остался один. Казалось, теперь он мог быть вполне уверен, что роковой выстрел не прозвучит никогда.
Но теперь он все чаще и чаще думал о Кокиле Уране.
Башня была неприступна. Ничто живое не могло проникнуть внутрь. Но если бы случилось невероятной и злоумышленник сумел просочиться сквозь запретные стены, он неизбежно заблудился бы в безвыходных лабиринтах переходов или сгорел в мгновенном плазменном разряде коварных электроловушек.
И все-таки каждый раз, уходя из рабочего кабинета на самом верху Башни, на двадцать четвертом уровне, где телеокна рисовали круговую панораму Дромы с высоты орлиного полета, Оксиген Аш останавливался в нерешительности.
За двумя одинаковыми дверями было два одинако-вых лифта.
Внизу, на первом уровне, у правителя было два логова, повторяющих друг друга, как зеркальные отражения, — каждым углом, каждой линией, каждой картиной на стене, каждой пылинкой. В близнецах-жили-щах стояли близнецы-столы, близнецы-стулья, близнецы-кровати. В близнецах-прихожих висели близнецы-плащи.
Оксиген Аш постоянно менял жилье. Он старался менять его как можно беспорядочнее, чтобы шансы угадать место его ночлега были возможно ближе к нулю.
Он сам не понимал, чего боялся. Для страха не было никаких причин. Из газет, которые каждое утро подавались ему автоматами с первым завтраком, из официальных докладов в министерствах, из секретных рапортов и сводок, подсмотренных и подслушанных у своих приближенных, он узнавал, что каждодневные труды не пропадают даром, а обманные зерна дают буйные всходы.
Однако растоптанная тень Кокиля Урана жила в Башне, росла, заполняла потайные ходы и темные закоулки и, стоило только выключить свет, нависала над правителем. Оксиген Аш заблокировал все коридоры и тоннели высоким напряжением и перестал бродить по Башне. Он ограничил свое пространство рабочим кабинетом и двумя жилыми комнатами. Но каждый раз, выходя из кабинета, он замирал в нерешительности перед двумя лифтами. Он был почти уверен, что в одной из комнат ктото есть. Но в какой? Какую кнопку нажать, чтобы избежать засады?
Его кабинет превращался в мастерскую. Уходили в утиль непрочитанные газеты, неделями и месяцами не загорались экраны следящих камер, молчали аппараты подслушивания. И впустую на весь свет восхваляли наперебой поэты всезнающий и всемогущий гений Великого Кормчего, ведущего Свиру по тропе невиданного счастья и благополучия.
Оксиген Аш воевал с Кокилем Ураном.
Это была схватка не на жизнь, а на смерть. Сдав бесплотному врагу жизненное пространство Башни, правитель встал грудью за свой последний оплот. Он мастерил сигнализацию, которая реагировала на звук, на свет, на давление, на микроколебание температуры, на запах, на радиацию, на вибрацию и даже на дыхание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26