В руке он держал тяжелую монтировку и, казалось, не замечал нашего присутствия.
Мы призвали на помощь все свое терпение, дождались, когда он кончил возиться с камерой и начал очень медленно распрямлять спину, его голова наконец оказалась на одном уровне с нашими.
Примерно в трех футах от откидного сиденья появилось его лицо. Я вижу это лицо, как сейчас. Оно было синюшно-бледное, в глубоких морщинах, чем-то раздраженное и перемазанное смазкой, засохшей на щетине недельной давности.
Выражение ворчливой враждебности у него на лице начало меняться, когда взгляд его сосредоточился на нашем автомобиле с его удивительными пассажирами. Человек смертельно побледнел, а челюсть его начала двигаться, как у жвачного животного, хотя жевал он только пустой воздух.
Именно в этот момент Уол решил отряхнуться. Он широко раскрыл крылья, слегка подпрыгнул и забрызгал все вокруг себя. Отряхивание преобразило его, увеличив видимые размеры раза в три, так как от этих движений мокрые перья расправились. Перемена была разительной, а когда Уол завершил процедуру, громко щелкнув большим клювом, прикрыв свои желтые глаза пленками и выразив гортанным криком свое удовлетворение, – эффект оказался ошеломляющим.
Лицо хозяина гаража подтверждало это – он был потрясен.
Темп движения челюсти увеличился, а на лице отразился крайний испуг и безнадежная растерянность.
Возможно, Матту также вздумалось узнать, куда же мы попали, так как в этот самый момент он высунул свою голову в очках из-за борта автомобиля и близоруко уставился в глаза хозяина гаража.
Это было уже слишком. Старик глухо застонал, машинально швырнул монтировку через плечо и бросился бежать. Его не остановил грохот вдребезги разбитого стекла в единственном окне собственного гаража, да беглеца в тот момент уже и не было в гараже. Он мчался по грязной улице, воздевая к небу тощие руки и не обращая внимания на ветер и дождь, которые хлестали его по лицу.
– О боже! – кричал он. – О боже правый! Я никогда не делал этого, клянусь, не делал!
Эти восклицания шокировали маму. Она считала, что выкрикивать такое глупо и кощунственно. Но откуда ей было знать, что незнакомец имел в виду? Позднее я часто размышлял о том, какого рода тайное преступление совершил этот человек, ведь в заброшенной и жалкой маленькой деревушке, должно быть, было маловато поводов грешить.
Прошло больше года – Уол стал полноправным членом нашего семейства. И он снова посягнул на душевное равновесие человека. К этому времени он уже превратился в домашнюю сову и пользовался нашим домом на равных правах с нами. Было бесполезно не пускать его в дом: он знал, что стоит ему постучать своим крючковатым клювом по оконному стеклу, как мы поспешим впустить его, прежде чем он разобьет это стекло. В теплое время года мы даже пошли на то, чтобы одно из окон в гостиной всегда было открыто, и через этот портал он приходил и уходил – как ему заблагорассудится.
Летом второго года жизни Уола город Саскатун оживило прибытие молодого викария, который только что окончил духовную семинарию на Востоке. Это был молодой человек строгих правил. Первейшей обязанностью он счел нанести визит каждому члену своей церковной общины, о коей он был обязан заботиться.
Однажды теплым и ароматным летним днем он подошел к нашему дому. Новый викарий позвонил, и мама с удовольствием приветствовала красивого молодого человека. У него был высокий лоб, каким так часто украшает себя духовное лицо на театральной сцене, а волосы надо лбом черные, курчавые. Мама пригласила его в гостиную, побеседовать и выпить спокойно чашку чая.
Викарий осторожно уселся на нашем диване, вещи массивной и старинной, которая стояла перед камином спинкой к открытому окну. Окно находилось футах в шести позади дивана. Изящно держа в руке чашечку чая, молодой священник занимал маму разговором, который, к сожалению, в основном касался моего недостойного отсутствия в воскресной школе.
В послеполуденные часы Уол обычно принимал муравьиную ванну. Это странное занятие, которому он иногда предавался, заключалось в том, что он разваливал муравейник и затем пропускал смесь из пыли и рассерженных муравьев сквозь свои перья. Сильное ощущение, но-видимому, доставляло ему наслаждение, хотя цель такой процедуры казалась нам непостижимой.
Птица закончила свое купание около четырех часов дня и, находясь в дружелюбном настроении, решила заявиться домой и сообщить обо всем маме.
По сей день мама клянется, что не успела вовремя заметить сову, чтобы предупредить о ней гостя. Я же думаю: она конечно увидела Уола, но оцепенела настолько, что не могла открыть рта.
Во взрослом возрасте Уол стал сентиментальной птицей, он имел привычку тихо опускаться кому-нибудь на плечо, балансировать на нем, нежно пощипывать ближайшее человеческое ухо своим большим клювом и при этом сильно, но ласково дышать очередному приятелю в лицо. Каждый, кто был знаком с Уолом, знал эту его привычку, и некоторые считали ее отвратительной, так как Уол считался плотоядным и от него ужасающе разило тухлым мясом.
Совы летают бесшумно, без предупреждающего шуршания крыльев. Появление Уола на подоконнике было таким же беззвучным, как полет комочка пуха семян чертополоха. Он на мгновение задержался в окне, а затем, высмотрев пару соблазнительных плеч на диване, перемахнул туда.
Объект его внимания свечой взвился в воздух и начал как безумный метаться по комнате. Это было со стороны разумного существа непродуманно, так как Уол потерял равновесие и чисто рефлекторно крепче сжал свои когти.
Тут викарий показал, что он не просто молодой человек атлетического сложения, но и голосом не обижен. Он голосил, а прыжки его стали просто безумными.
Уол, который дорожил своей жизнью и был чрезвычайно взволнован таким приемом, еще более усилил хватку, а потом – я понимаю, что это случилось с ним только от удивления и негодования, – он в первый и последний раз в своей сознательной жизни забыл, что приучен к чистоплотности в доме.
Я не припомню ни одной катастрофы среди многих, обрушившихся на наше семейство на протяжении долгих лет, которая вызвала бы такое смятение, как эта. Мама, опора нашей городской церкви, страдала больше нас всех, но ни папа, ни я не остались к ней равнодушными. Мне приходится надеяться, что служители церкви заметили, как щедро были наполнены конверты денежных пожертвований семейства Моуэтов в последующие воскресенья.
Я надеюсь также, что старосты церкви из элементарной порядочности возместили своему новому викарию расходы на химическую чистку.
Истории, рассказанные мною выше, про мою семью, про Уола и Уипса, освещают лишь острые моменты нашего общения. В целом же отношения были дружественными и приятными.
Даже моя мама, у которой было меньше, чем у кого-либо из нас, причин для мирного сосуществования, гордилась Уолом, и в те три года, которые он прожил с нами, прощала ему почти все. Хотя наши совы часто путались под ногами как в прямом, так и в переносном смысле, мы вряд ли добровольно согласились бы потерять их.
Но как это и суждено большинству диких существ, оторванных от привычной среды, конец у этих двух сов был трагичным. Когда в 1935 году мы окончательно покидали Запад, взять их с собой было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44