Не боится, что его заподозрят в подхалимстве. Верит.
Уйм хлопнул его по руке и невесело засмеялся.
— Едва познакомившись, они вступили в сговор… Куратор Хайдаров, используя свое влияние в Совете космокураторов, добивался реабилитации штурмана Уйма. Со своей стороны этот последний обещал Хайдарову поддержку Ассоциации судоводителей в устройстве космической системы психоконтроля…
— Хорошо поешь, — сказал Хайдаров. — Но так и будет. Ты должен водить корабли.
— Я бы не доверил корабль такому командиру, — сказал Уйм.
— Брось, брось… Трехмесячный отпуск, и все будет олл райт. Каждый должен оступиться, чтобы сбило спесь. Напортачить, у нас говорят.
— Напор-ртачить?
— Плохо сработать, ошибиться.
— Надо запомнить. Ты думаешь, с меня сбило спесь?
— Надеюсь, — сказал Хайдаров.
— Э! Не сбило. Отпуск я возьму, и возьму Ани в экипаж, но спесь остается при мне, ты учти — прежде чем заступаться за меня.
— На место Бутенко?
— Да. Ксаверы больше не пойдет со мной. Не простит.
— Покажи мне еще Ани, — попросил Хайдаров.
Уим отвел руку за спину, нажал кнопку, и в стенке оружейного шкафчика — на том месте, куда смотрела Марта Стоник — возникла женщина. Она была прекрасна. За ее спиной был песок и вздыбленные стеклянные океанские волны и тропическое небо, но женщина была прекраснее неба, моря и песка, и у ног ее сидел сонный львенок.
— Ха! Это я, — сказал Уим, погружая палец в львиную шерсть. — С нею я такой. Поэтому не брал ее на корабль.
— Возьми, — сказал Хайдаров.
— Возьму. Попробую, — сказал Уим.
О Марте Стоник они не говорили. Они знали, что вины здесь нет ничьей — ни командира, ни пассажирки. Так вышло. И все.
Они уже знали, что Тильберта Юнссона не удалось оживить, хотя никаких следов насильственной смерти на нем не обнаружено. Просто выключился мозг. Просто… Так же просто, как гипотеза Сперантова и других набольших физиков, по которой НО не был ничем материальным. Ни пространством, ни антипространством — ничем. Лучом прожектора, состоящим из абсолютной пустоты. Поэтому он и не имел массы, поэтому поворачивал без радиуса, как пятно от прожекторного луча на склоне горы или на поверхности моря. Юнссона убило ничто, поглощающее любое излучение, как мы — ничто по сравнению с матерью-природой, — поглощаем любое знание о ней, накалываем его на булавки, как бабочек.
Уим погасил голографию и требовательно спросил:
— Почему Тиль бросил Шерну?
— «Чтоб вам не оторвало рук, не трожьте, музыку руками», — Хайдаров ответил цитатой, чтобы закончить разговор, но командир Уим был упрям, и ему предстояло водить пассажирские корабли, в которых все каюты будут заняты космическим персоналом.
— О-а, все тот же миф о ненависти к, куратору? Я в это не верю.
— Ты слишком здоровый человек, чтобы поверить, дорогой Грант. И ненависть — не то слово. Скорее, нелюбовь, еще точнее — раздражение и нетерпимость. Куратор, к сожалению, воспринимается не как врач, а как требовательный наставник. Нас либо очень любят, либо едва терпят. И то и другое — лишнее. Почему — едва терпят? А мы пристаем, настырничаем… Тиль был очень эмоционален. Вечный подросток, понимаешь? И агрессивен при этом…
— Стоп…— перебил Уим. — Ты хочешь распространить на нас машинный контроль, чтобы устранить личность куратора?
— Ну, нет, — живо сказал Хайдаров. — Наоборот, безличный контроль — еще хуже. Каждому ясно, что нелюбовь к куратору — чувство несправедливое…
— Постыдное, — сказал Уим. — Дикое и постыдное.
— Предположим. Как таковое оно и загоняется в подсознание относительно легко. А вытеснить отвращение и недоверие к машинной системе будет куда как сложнее.
Уим закрыл глаза, собрал лицо крупными коричневыми морщинами и запел:
— О, великий и черный космос, какие же мы дикари… О жалкие песчинки, наделенные жалкими чувствами… Охотники, страшащиеся своего копья, — пел командир Уим, раскачиваясь всем телом. — Охотники, прикрывающиеся щитом от темноты ночи… Прости, куратор, — надменно и застенчиво проговорил он. — Просто терпения не хватает. Но говори дальше о Юнссоне. Он был агрессивен…
— Да. И слишком долго работал в космосе. В сущности, без Шерпы он давно был бы списан на планетную службу — но Шерна тоже имел свои слабости…
— Любил веселых людей?
— Кто их не любит, — сказал Хайдаров. — Нет. Шерна слишком любил космос. Он берег первоклассного пилота и исследователя. Тащил его буквально за шиворот. Смотрел за ним, как за любимым ребенком…
— Спас ему жизнь, — сказал Уим.
— Да. Чего подчас нельзя простить… Значит, модель события… Вот она. Они встретились у буфета не случайно. Тиль. последнее время избегал Шерну, их почти не видели вместе на корабле. Филип вызвал Тиля для кураторского собеседования, пользуясь ночным временем — пока в каюткомпании пусто. Юнссон был раздражен его настойчивостью. Когда ударил метеорит и Шерна упал, он бросился к люку не сознательно. Подсознание, которое постоянно отталкивало его от куратора, воспользовалось аварийной ситуацией. Правило: «отсек с нарушенной герметичностью покинь немедленно» было подхвачено подсознанием, и Тиль прыгнул в люк.
— О-а, подсознательно — через три секунды? Он же быстрый, он — пилот! За три секунды Тиль умел продумать целый философский трактат!
Хайдаров кивнул.
— Этот факт и был самым ужасным для Юнссона. Вот как я это объясняю. Шерна упал не сразу. Даже кровь ударила из раны не сразу. Секунду — полторы Тильберт ждал. Шерна должен был уйти первым. И вдруг он упал. Понимаешь? Юнссона это настолько поразило…
— Поразило? При пробое всегда можно ждать травмы!
— Только не у всемогущего куратора, Грант. Только не у него. В подсознании Юнссона куратор был огромен, неуязвим… в тупом скорее удивлении Тильберт наклоняется, видит агонию и неведомо для себя прыгает в люк. И тут же наступает прозрение. Внутренний вопль: «Что я наделал!?», и он кидается обратно…
— Но люк уже закрыт, — сказал Уим. — Так?
— Так… Дальше — дальше он оказывается в своей каюте, по аварийному расписанию, и ничего не понимает. Как он мог наклониться, может быть, тронуть Филипа рукою, и удрать, бросив его? Почему!? И кто поверит ему, что он действовал в помрачении разума?
— Никто.
— Теперь никто, — сказал Хайдаров. — Шерна бы поверил.
— О великий и черный космос! Вот на чем ты все построил.
— Ну, не все. Эта догадка завершила цепь рассуждений. Казалось невероятным, что «субъект Икс» скрывается. Я построил модель явки с повинной. К кому этот несчастный мог бы придти? Только к своему куратору. В данном случае, к Марселю. А если его куратором, подумал я, был кто-то другой? Например, Шерна? Я просмотрел список пассажиров четвертого яруса и обнаружил Юнссона, единственного человека на борту, куратором которого был Шерна.
— И ты предложил вызвать его в рубку…
— Ну, естественно.
— О-а, естественно… Почему, скажи пожалуйста, Шерне надо было встречаться с Юнссоном в кают-компании? Шерна мог придти в его каюту.
— Когда человек настроен… э… враждебно, не следует оставаться с ним в тесной клетушке наедине. К ощущению психологической скованности добавится клаустрофобия. Мы не в космосе. Грант…
Уим кивнул. Он, старый космонавт, на собственной шкуре испытал все разновидности боязни закрытого пространства. Вряд ли он хоть раз говорил об этом, но знать — знал отменно…
— О-а!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Уйм хлопнул его по руке и невесело засмеялся.
— Едва познакомившись, они вступили в сговор… Куратор Хайдаров, используя свое влияние в Совете космокураторов, добивался реабилитации штурмана Уйма. Со своей стороны этот последний обещал Хайдарову поддержку Ассоциации судоводителей в устройстве космической системы психоконтроля…
— Хорошо поешь, — сказал Хайдаров. — Но так и будет. Ты должен водить корабли.
— Я бы не доверил корабль такому командиру, — сказал Уйм.
— Брось, брось… Трехмесячный отпуск, и все будет олл райт. Каждый должен оступиться, чтобы сбило спесь. Напортачить, у нас говорят.
— Напор-ртачить?
— Плохо сработать, ошибиться.
— Надо запомнить. Ты думаешь, с меня сбило спесь?
— Надеюсь, — сказал Хайдаров.
— Э! Не сбило. Отпуск я возьму, и возьму Ани в экипаж, но спесь остается при мне, ты учти — прежде чем заступаться за меня.
— На место Бутенко?
— Да. Ксаверы больше не пойдет со мной. Не простит.
— Покажи мне еще Ани, — попросил Хайдаров.
Уим отвел руку за спину, нажал кнопку, и в стенке оружейного шкафчика — на том месте, куда смотрела Марта Стоник — возникла женщина. Она была прекрасна. За ее спиной был песок и вздыбленные стеклянные океанские волны и тропическое небо, но женщина была прекраснее неба, моря и песка, и у ног ее сидел сонный львенок.
— Ха! Это я, — сказал Уим, погружая палец в львиную шерсть. — С нею я такой. Поэтому не брал ее на корабль.
— Возьми, — сказал Хайдаров.
— Возьму. Попробую, — сказал Уим.
О Марте Стоник они не говорили. Они знали, что вины здесь нет ничьей — ни командира, ни пассажирки. Так вышло. И все.
Они уже знали, что Тильберта Юнссона не удалось оживить, хотя никаких следов насильственной смерти на нем не обнаружено. Просто выключился мозг. Просто… Так же просто, как гипотеза Сперантова и других набольших физиков, по которой НО не был ничем материальным. Ни пространством, ни антипространством — ничем. Лучом прожектора, состоящим из абсолютной пустоты. Поэтому он и не имел массы, поэтому поворачивал без радиуса, как пятно от прожекторного луча на склоне горы или на поверхности моря. Юнссона убило ничто, поглощающее любое излучение, как мы — ничто по сравнению с матерью-природой, — поглощаем любое знание о ней, накалываем его на булавки, как бабочек.
Уим погасил голографию и требовательно спросил:
— Почему Тиль бросил Шерну?
— «Чтоб вам не оторвало рук, не трожьте, музыку руками», — Хайдаров ответил цитатой, чтобы закончить разговор, но командир Уим был упрям, и ему предстояло водить пассажирские корабли, в которых все каюты будут заняты космическим персоналом.
— О-а, все тот же миф о ненависти к, куратору? Я в это не верю.
— Ты слишком здоровый человек, чтобы поверить, дорогой Грант. И ненависть — не то слово. Скорее, нелюбовь, еще точнее — раздражение и нетерпимость. Куратор, к сожалению, воспринимается не как врач, а как требовательный наставник. Нас либо очень любят, либо едва терпят. И то и другое — лишнее. Почему — едва терпят? А мы пристаем, настырничаем… Тиль был очень эмоционален. Вечный подросток, понимаешь? И агрессивен при этом…
— Стоп…— перебил Уим. — Ты хочешь распространить на нас машинный контроль, чтобы устранить личность куратора?
— Ну, нет, — живо сказал Хайдаров. — Наоборот, безличный контроль — еще хуже. Каждому ясно, что нелюбовь к куратору — чувство несправедливое…
— Постыдное, — сказал Уим. — Дикое и постыдное.
— Предположим. Как таковое оно и загоняется в подсознание относительно легко. А вытеснить отвращение и недоверие к машинной системе будет куда как сложнее.
Уим закрыл глаза, собрал лицо крупными коричневыми морщинами и запел:
— О, великий и черный космос, какие же мы дикари… О жалкие песчинки, наделенные жалкими чувствами… Охотники, страшащиеся своего копья, — пел командир Уим, раскачиваясь всем телом. — Охотники, прикрывающиеся щитом от темноты ночи… Прости, куратор, — надменно и застенчиво проговорил он. — Просто терпения не хватает. Но говори дальше о Юнссоне. Он был агрессивен…
— Да. И слишком долго работал в космосе. В сущности, без Шерпы он давно был бы списан на планетную службу — но Шерна тоже имел свои слабости…
— Любил веселых людей?
— Кто их не любит, — сказал Хайдаров. — Нет. Шерна слишком любил космос. Он берег первоклассного пилота и исследователя. Тащил его буквально за шиворот. Смотрел за ним, как за любимым ребенком…
— Спас ему жизнь, — сказал Уим.
— Да. Чего подчас нельзя простить… Значит, модель события… Вот она. Они встретились у буфета не случайно. Тиль. последнее время избегал Шерну, их почти не видели вместе на корабле. Филип вызвал Тиля для кураторского собеседования, пользуясь ночным временем — пока в каюткомпании пусто. Юнссон был раздражен его настойчивостью. Когда ударил метеорит и Шерна упал, он бросился к люку не сознательно. Подсознание, которое постоянно отталкивало его от куратора, воспользовалось аварийной ситуацией. Правило: «отсек с нарушенной герметичностью покинь немедленно» было подхвачено подсознанием, и Тиль прыгнул в люк.
— О-а, подсознательно — через три секунды? Он же быстрый, он — пилот! За три секунды Тиль умел продумать целый философский трактат!
Хайдаров кивнул.
— Этот факт и был самым ужасным для Юнссона. Вот как я это объясняю. Шерна упал не сразу. Даже кровь ударила из раны не сразу. Секунду — полторы Тильберт ждал. Шерна должен был уйти первым. И вдруг он упал. Понимаешь? Юнссона это настолько поразило…
— Поразило? При пробое всегда можно ждать травмы!
— Только не у всемогущего куратора, Грант. Только не у него. В подсознании Юнссона куратор был огромен, неуязвим… в тупом скорее удивлении Тильберт наклоняется, видит агонию и неведомо для себя прыгает в люк. И тут же наступает прозрение. Внутренний вопль: «Что я наделал!?», и он кидается обратно…
— Но люк уже закрыт, — сказал Уим. — Так?
— Так… Дальше — дальше он оказывается в своей каюте, по аварийному расписанию, и ничего не понимает. Как он мог наклониться, может быть, тронуть Филипа рукою, и удрать, бросив его? Почему!? И кто поверит ему, что он действовал в помрачении разума?
— Никто.
— Теперь никто, — сказал Хайдаров. — Шерна бы поверил.
— О великий и черный космос! Вот на чем ты все построил.
— Ну, не все. Эта догадка завершила цепь рассуждений. Казалось невероятным, что «субъект Икс» скрывается. Я построил модель явки с повинной. К кому этот несчастный мог бы придти? Только к своему куратору. В данном случае, к Марселю. А если его куратором, подумал я, был кто-то другой? Например, Шерна? Я просмотрел список пассажиров четвертого яруса и обнаружил Юнссона, единственного человека на борту, куратором которого был Шерна.
— И ты предложил вызвать его в рубку…
— Ну, естественно.
— О-а, естественно… Почему, скажи пожалуйста, Шерне надо было встречаться с Юнссоном в кают-компании? Шерна мог придти в его каюту.
— Когда человек настроен… э… враждебно, не следует оставаться с ним в тесной клетушке наедине. К ощущению психологической скованности добавится клаустрофобия. Мы не в космосе. Грант…
Уим кивнул. Он, старый космонавт, на собственной шкуре испытал все разновидности боязни закрытого пространства. Вряд ли он хоть раз говорил об этом, но знать — знал отменно…
— О-а!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22