процветающему старому бандиту не бывало страшно с шестьдесят первого года. Тогда его жизнь воистину висела на волоске, но сейчас ему было страшно от непонятности. После побоищ на шоссе его голландский резидент сразу бросился на ферму «Баггес» (которую они только что нашли с немалым трудом, выбросив кучу денег) и установил, что немцы-охранники в этих побоищах не участвовали. Они сидели на месте, уехал только хозяин со своим инженером, своей бабой и старшим охранником. Невозможно было представить, чтобы эти четверо управились с его людьми; тем более невозможно, что их было не четверо — старший охранник (по докладу резидента) был куплен с потрохами и сам предложил схему операции. И тоже погиб. Трое! Три дилетанта положили семерых его профессионалов! Один Тони по кличке Кречет стоил семерых.
Старый гангстер, одетый в костюм для гольфа (столь же дорогой, как у старого господина Уайта, то есть у дядюшки Би), ходил большими шагами по лужайке за своим домом (очень похожим на дом старших Гилбертов в Майами), пытался переварить все это и управиться со страхом.
Прошлым утром он послал в Амстердам своего порученца Марино, необыкновенно шустрого молодца из новой поросли, чтобы тот собрал информацию и, главное, уцепился за след беглецов. Через тринадцать часов Марино доложил, что резидент насосался наркотиков и валяется в отключке — ну, это было понятно: ротозей полагал, что курносая уже стучит в его окно и ухмыляется Однако же, по мнению Марино, операция была организована чисто, даже мастерски, без упущений: о том, как она развивалась, рассказал ему один из раненых, которому досталось меньше, чем другим (пришлось подкупить полицейских, чтобы проникнуть в больницу). Шустрый Марино успел также побывать в морге, опознал своих и старшего охранника-немца (по фотографии) и клялся, что их побили из каких-то небывалых пушек: входные отверстия — размером с долларовую монету, а выходные — в два кулака. При этом — согласно рассказу раненого — объекты не стреляли в группу Эрви, в их машине были подняты стекла. По голосу Марино было слышно, что он ничего не понимает и сам готов насосаться наркотиков и накрыть голову подушкой… Насчет же беглецов он ничего доложить пока не мог — этого, впрочем, Лентини и не ждал от него так скоро.
Старый гангстер вышагивал по лужайке, круто поворачивая каждые двенадцать шагов. Это заменяло ему бег трусцой. Не в том он возрасте, чтобы бегать, ему стукнуло семьдесят, хотя по лицу и фигуре нельзя было дать больше пятидесяти пяти: высокий, плотный, но не толстый, глаза не потеряли блеска и живости, в волосах почти не видно седины, а усы угольно-черные. В траве, внимательно глядя на хозяина, лежали два ротвейлера — поворачивали за ним массивные головы.
— Вам только жрать подавай, бездельники, — проворчал Лентини.
В Европе была еще ночь; следующего доклада от Марино можно было ждать лишь через несколько часов — главного доклада: куда утекли два американца, за головы которых Лентини были обещаны такие деньги, которых он сроду не зарабатывал. Впрочем, не только обещаны — он ведь и аванс получил, и позарез не хотелось думать о том, чтобы этот аванс возвращать.
И, главное, — в нем сидел страх. «Что же, я не Господь Бог, — подумал он, — а нам, смертным, надлежит страшиться».
Старый Лентини был грешник — и знал это, — но греха гордыни за ним не водилось. Он никогда себя не переоценивал. И сейчас он знал, что боится своих мальчиков, тех, что служат ему глазами, ушами и руками. В Нью-Йорке осталась группа Кречета, в Чикаго — группа Мигуна. О чем подумают эти мальчики, когда узнают о побоище? О том, что Папа послал их вожаков на смерть. Их, и еще троих товарищей; Джулио, помощник Мигуна, был настоящий ас. Папа Лентини и помыслить не мог, что его боевики могут восстать против его власти, но понимал, что, потеряв уверенность в его мудрой предусмотрительности, при случае могут и предать. Тем более что им нечем было заняться, некому мстить: в Голландии его люди воевали не с равными себе, не с людьми другого Папы. Против них были их обычные жертвы — законопослушные телята, ничто, живые манекены для стрельбы…
Погоди, сказал он себе, этого они не должны знать. Да, так. Прикажу Марино говорить, что наших друзей перестреляла охрана немецкого филиала «Дженерал карз» Да, так! Мальчики будут мстить… насколько я им позволю. Снова поверят в меня и в себя. И — пенсии семьям, жирные пенсии… их я назначу прилюдно, на панихиде, когда привезут тела.
Он круто повернулся, пошел к дому; собаки встали и побрели следом. Камердинер открыл заднюю дверь, хозяин кивнул ему и через черную прихожую, кладовую и малую буфетную прошел на кухню — повар по кличке Луковица кинулся навстречу. «Кофе подай…» — проговорил синьор Лентини, уселся за обширный чистый стол и приказал камердинеру: «Ступай наверх».
Нет, страх не прошел, когда появилось это решение — насчет мальчиков. Страх стал размытым и всеобъемлющим, как в детстве, когда отец показал ему картинку, на которой страшный, членистый, словно лангуст, дьявол подавал молитвенник святому. Он вдруг явственно вспомнил это: коричневого костистого дьявола с выступающим хребтом и рогами, похожими на клешни лангуста, святого в багровой мантии, отрешенно смотрящего в сторону, и свою маленькую руку на поле картинки, и свое острое недоумение: как же так, дьявол не боится креста и молитвенника, не боится святого — от него нет никакой защиты?!
Что сожгло машину Кречета? Что перевернуло машину Эрви?
Луковица подал кофе и бисквиты. Лентини машинально подул в чашечку и отставил ее. Они нас смели, подумал он, и поднялся.
Повар всплеснул руками, но промолчал. «С дьяволом не совладаешь», — вертелась в голове мысль, когда Лентини поднимался к себе в кабинет. Он понимал, что до завтрашнего утра ничего решать не следует, но страх подгонял, требовал решения. Остановившись перед распятием, Лентини перекрестился с той же самой мыслью своего детства — что дьявол не боится ни креста, ни молитвы.
В камине горели два полена, положенные накрест: камердинер затопил, потому что день был холодный и с океана дул свежий ветер. Лентини присел перед камином на корточки и подумал: надо решить сейчас, пока не догорел огонь. Второй заказ, под который аванс еще не получен, — обезвредить или убрать молодого Гилберта. Тоже колоссально дорогой заказ и стократно более опасный… Тысячекратно более опасный, если этот изобретатель, дружок Гилберта, снабдил его своим дьявольским оружием.
Дьявольским… оружием… Лентини покатал эти слова на языке, еще не осознавая их истинного смысла. И вдруг хлопнул себя по лбу, едва не упав с корточек на спину: вот где достойное дело! Заполучить секрет такого оружия, и вы не будете мне нужны, господа из «Мобила», — вот вы где у меня окажетесь!
Огонь, хотя и неяркий, жег лицо. Лентини, покряхтывая, поднялся на ноги. Решено. Охотники за скальпами перероют нашу маленькую старушку-Европу и поймают изобретателя. Живым, не мертвым.
Он понимал, что теперь, когда зверь напуган и бросился вон из берлоги, такая задача может занять многие недели. До тех пор он не хочет рисковать и не возьмется за устранение молодого Гилберта — здесь, в Нью-Йорке, внутри здешней полицейской паутины. В таком деле, с таким человеком лучше обходиться без убийств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Старый гангстер, одетый в костюм для гольфа (столь же дорогой, как у старого господина Уайта, то есть у дядюшки Би), ходил большими шагами по лужайке за своим домом (очень похожим на дом старших Гилбертов в Майами), пытался переварить все это и управиться со страхом.
Прошлым утром он послал в Амстердам своего порученца Марино, необыкновенно шустрого молодца из новой поросли, чтобы тот собрал информацию и, главное, уцепился за след беглецов. Через тринадцать часов Марино доложил, что резидент насосался наркотиков и валяется в отключке — ну, это было понятно: ротозей полагал, что курносая уже стучит в его окно и ухмыляется Однако же, по мнению Марино, операция была организована чисто, даже мастерски, без упущений: о том, как она развивалась, рассказал ему один из раненых, которому досталось меньше, чем другим (пришлось подкупить полицейских, чтобы проникнуть в больницу). Шустрый Марино успел также побывать в морге, опознал своих и старшего охранника-немца (по фотографии) и клялся, что их побили из каких-то небывалых пушек: входные отверстия — размером с долларовую монету, а выходные — в два кулака. При этом — согласно рассказу раненого — объекты не стреляли в группу Эрви, в их машине были подняты стекла. По голосу Марино было слышно, что он ничего не понимает и сам готов насосаться наркотиков и накрыть голову подушкой… Насчет же беглецов он ничего доложить пока не мог — этого, впрочем, Лентини и не ждал от него так скоро.
Старый гангстер вышагивал по лужайке, круто поворачивая каждые двенадцать шагов. Это заменяло ему бег трусцой. Не в том он возрасте, чтобы бегать, ему стукнуло семьдесят, хотя по лицу и фигуре нельзя было дать больше пятидесяти пяти: высокий, плотный, но не толстый, глаза не потеряли блеска и живости, в волосах почти не видно седины, а усы угольно-черные. В траве, внимательно глядя на хозяина, лежали два ротвейлера — поворачивали за ним массивные головы.
— Вам только жрать подавай, бездельники, — проворчал Лентини.
В Европе была еще ночь; следующего доклада от Марино можно было ждать лишь через несколько часов — главного доклада: куда утекли два американца, за головы которых Лентини были обещаны такие деньги, которых он сроду не зарабатывал. Впрочем, не только обещаны — он ведь и аванс получил, и позарез не хотелось думать о том, чтобы этот аванс возвращать.
И, главное, — в нем сидел страх. «Что же, я не Господь Бог, — подумал он, — а нам, смертным, надлежит страшиться».
Старый Лентини был грешник — и знал это, — но греха гордыни за ним не водилось. Он никогда себя не переоценивал. И сейчас он знал, что боится своих мальчиков, тех, что служат ему глазами, ушами и руками. В Нью-Йорке осталась группа Кречета, в Чикаго — группа Мигуна. О чем подумают эти мальчики, когда узнают о побоище? О том, что Папа послал их вожаков на смерть. Их, и еще троих товарищей; Джулио, помощник Мигуна, был настоящий ас. Папа Лентини и помыслить не мог, что его боевики могут восстать против его власти, но понимал, что, потеряв уверенность в его мудрой предусмотрительности, при случае могут и предать. Тем более что им нечем было заняться, некому мстить: в Голландии его люди воевали не с равными себе, не с людьми другого Папы. Против них были их обычные жертвы — законопослушные телята, ничто, живые манекены для стрельбы…
Погоди, сказал он себе, этого они не должны знать. Да, так. Прикажу Марино говорить, что наших друзей перестреляла охрана немецкого филиала «Дженерал карз» Да, так! Мальчики будут мстить… насколько я им позволю. Снова поверят в меня и в себя. И — пенсии семьям, жирные пенсии… их я назначу прилюдно, на панихиде, когда привезут тела.
Он круто повернулся, пошел к дому; собаки встали и побрели следом. Камердинер открыл заднюю дверь, хозяин кивнул ему и через черную прихожую, кладовую и малую буфетную прошел на кухню — повар по кличке Луковица кинулся навстречу. «Кофе подай…» — проговорил синьор Лентини, уселся за обширный чистый стол и приказал камердинеру: «Ступай наверх».
Нет, страх не прошел, когда появилось это решение — насчет мальчиков. Страх стал размытым и всеобъемлющим, как в детстве, когда отец показал ему картинку, на которой страшный, членистый, словно лангуст, дьявол подавал молитвенник святому. Он вдруг явственно вспомнил это: коричневого костистого дьявола с выступающим хребтом и рогами, похожими на клешни лангуста, святого в багровой мантии, отрешенно смотрящего в сторону, и свою маленькую руку на поле картинки, и свое острое недоумение: как же так, дьявол не боится креста и молитвенника, не боится святого — от него нет никакой защиты?!
Что сожгло машину Кречета? Что перевернуло машину Эрви?
Луковица подал кофе и бисквиты. Лентини машинально подул в чашечку и отставил ее. Они нас смели, подумал он, и поднялся.
Повар всплеснул руками, но промолчал. «С дьяволом не совладаешь», — вертелась в голове мысль, когда Лентини поднимался к себе в кабинет. Он понимал, что до завтрашнего утра ничего решать не следует, но страх подгонял, требовал решения. Остановившись перед распятием, Лентини перекрестился с той же самой мыслью своего детства — что дьявол не боится ни креста, ни молитвы.
В камине горели два полена, положенные накрест: камердинер затопил, потому что день был холодный и с океана дул свежий ветер. Лентини присел перед камином на корточки и подумал: надо решить сейчас, пока не догорел огонь. Второй заказ, под который аванс еще не получен, — обезвредить или убрать молодого Гилберта. Тоже колоссально дорогой заказ и стократно более опасный… Тысячекратно более опасный, если этот изобретатель, дружок Гилберта, снабдил его своим дьявольским оружием.
Дьявольским… оружием… Лентини покатал эти слова на языке, еще не осознавая их истинного смысла. И вдруг хлопнул себя по лбу, едва не упав с корточек на спину: вот где достойное дело! Заполучить секрет такого оружия, и вы не будете мне нужны, господа из «Мобила», — вот вы где у меня окажетесь!
Огонь, хотя и неяркий, жег лицо. Лентини, покряхтывая, поднялся на ноги. Решено. Охотники за скальпами перероют нашу маленькую старушку-Европу и поймают изобретателя. Живым, не мертвым.
Он понимал, что теперь, когда зверь напуган и бросился вон из берлоги, такая задача может занять многие недели. До тех пор он не хочет рисковать и не возьмется за устранение молодого Гилберта — здесь, в Нью-Йорке, внутри здешней полицейской паутины. В таком деле, с таким человеком лучше обходиться без убийств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84