Таким образом, его судьба - случайное исключение.
В конце беседы Утнапишти предлагает Гильгамешу подвергнуться испытанию. Он должен победить сон в течение шести дней и семи ночей, и тогда, быть может, он сможет победить в себе силу смерти. Но Гильгамешу это испытание не под силу: сраженный сном, он засыпает как мертвый.
Разбитый и разочарованный, собирается богатырь в обратный путь. Но Утнапишти сжалился над ним и поведал о подводном растении, которое хотя и не дает бессмертия, но делает человека всегда молодым. Не медля ни минуты, Гильгамеш бросился в водоем и через него попал в Океан, на дне которого росла трава юности.
Торжеству его не было конца, когда он поднялся с растением в руках. Он мечтал о том, что даст вкусить от травы юности всему своему народу. Но увы, и здесь он потерпел поражение: коварная змея, учуяв запах травы, проглотила ее, когда Гильгамеш беззаботно купался...
Так кончились попытки человека обрести бессмертие. Приближаясь к стенам родного Урука, Гильгамеш пытается утешить себя тем, что его трудами воздвигнуты могучие городские стены из обожженного кирпича, что его дела будут говорить о нем потомству.
x x x
Но уже переписчики поэмы хорошо понимали, что это жалкое утешение. Они могли легко убедиться в том, что крепкие стены ненадолго переживают своих строителей. Поэтому один из писцов добавил к эпосу часть другой древней песни о Гильгамеше. В этой песне рассказывается о том, что Энкиду пал жертвой неосторожности. Посланный в Преисподнюю по поручению Гильгамеша, он не выполнил его наставлений и остался в царстве мертвых навсегда. Богатырь вымаливает у бога Эа позволения увидеть хотя бы тень Энкиду, чтобы узнать правду о тайне смерти, познать сокровенный Закон Земли.
Появившийся из бездны, "как ветер", дух Энкиду долго не хочет открывать Гильгамешу суровый Закон Земли211. - Скажи мне, друг мой, скажи мне, друг мой,
Закон Земли, что ты видел, скажи мне!
- Не скажу я, друг мой, не скажу я, друг мой,
Если бы Закон Земли, что я видел, сказал я
Сидеть бы тебе и плакать! - Пусть я буду сидеть и плакать, - отвечает Гильгамеш. Он во что бы то ни стало хочет проникнуть в тайну. И тень начинает печальную повесть о жизни призраков в царстве Преисподней. Тело мое, которого ты касался, веселил свое сердце,
Червь его пожирает, полно оно праха. Безотрадно существование умерших. Особенно тяжко тем, кто не был оплакан, кто не погребен согласно обычаю. Жертвы живых - это пища мертвых. Поэтому нужно совершать все обряды, чтобы хоть как-нибудь облегчить загробную участь близких.
Мысль о тщете всех человеческих дел никогда не оставляла философов и поэтов Сеннаара. Она нашла яркое воплощение в "Беседе господина и раба", написанной примерно столетие спустя после Гильгамеша212.
В этом диалоге царит дух релятивизма, доходящего до желчной циничности. Нет ничего прочного и ценного. Все двойственно и обманчиво. Господин мечтает о царских милостях, о женской ласке, о пирах, об охоте; его настроения переменчивы: то он хочет поднять восстание, то желает гордым молчанием ответить на обвинения врага, то подумывает о необходимости жертв и служения на благо людей. Раб послушно поддакивает и расписывает все радости, которые ждут его. Но стоит господину хоть немного поколебаться, как он говорит противоположное тому, что говорил минуту назад. Оказывается, все мечты господина ничего не стоят: Царское благоволение непостоянно, женская любовь - ловушка, безумие - надеяться на успех восстания, и глупо рассчитывать на благодарность людей. Нет особого смысла и в благочестии: ведь человек не в состоянии заставить бога служить себе "подобно собаке". И добро, и зло мимолетны. "Поднимись на холмы разрушенных городов, - говорит раб, пройдись по развалинам древности и посмотри на черепа людей, живших раньше и после: кто из них был владыкой зла и кто из них был владыкой добра? - Что же теперь хорошо? - печально спрашивает господин.
- Сломать мою шею и твою и кинуть в реку - это хорошо, - отвечает раб. Таков был итог великой древней культуры, которая, несмотря на все свои технические завоевания, не могла примириться ни с жизнью, ни со смертью и пришла к глубокому неисцелимому пессимизму.
И тем более ярко на этом сумрачном фоне выделяются первые просветы в мир Божественного Откровения. Еще в шумерской повести о страдальце мы видели пробуждающуюся жажду Бога, живую молитву, не похожую на магию заклятий.
Эти молитвы все чаще и чаще появляются в Аккадский период. Как бы ни именовался Бог, к которому простирал руки человек: Энлиль, Шамаш или Син, это бы Бог истинный.
"Милосердный, милостивый Отец, в руках которого жизнь всей земли, начертано на одной табличке из Ура, - Владыка, Божество Твое как далекое небо, как широкое море... Твое слово вызывает к бытию правду и справедливость, а люди начинают говорить истину".
В другом гимне, обращенном к Солнцу, мы читаем: "Несчастный громогласно взывает к Тебе, слабый, угнетенный, нищий молятся Тебе... идущий по степным дорогам, равно как и блуждающий мертвец, и скитающийся дух покойника... Все они молятся Тебе, и Ты не отвергаешь молящихся"213.
Через эту личную религиозность находил человек выход из царства демонов и законов, колдунов и царей, разрушения и смерти, бессмыслицы и отчаяния. Но в целом Месопотамия, подобно Египту, оказалась не в состоянии преодолеть бремя старого язычества. Проблески единобожия так и остались здесь только проблесками.
ПРИМЕЧАНИЯ
Глава 7
187. Быт, 10, 11.
188. Самоназвание шумеров было "народ черноголовых". Библейское "Шинеар" есть гебраизированное "Шумер". Историю открытия шумеров см.: M. Bielicki. Zapomniany swiat sumerow. Warszawa, 1966, s. 22; Zamarowsky. An Anfang war Sumer. Leipzig, S. 62.
189. С. Крамер. История начинается в Шумере. M., 1965, с. 92.
190. См.: 1. Klima. Gesellschaft und Kultur des alten Mesopotamien, 1964, S. 30.
191. Достоверность предания подтверждена раскопками. См.: Л. Вулли. Ур Халдеев. M., 1961, с. 19 Это наводнение многие исследователи отождествляли с потопом, описанным в Библии. См. ниже гл. XXIII.
192. Гильгамеш и Агга, 19, 24. - ХДВ., с. 266.
193. См. С. Крамер. Цит. соч., с. 122. "Хранителем и стражем" Me был бог-созидатель Энки (M. Bielicki. Zapomniany swiat sumerow, 1966, s. 196).
194. M. Bielicki. Op. cit., s. 316.
195. С. Крамер. Цит. соч., с. 250.
196. Там же, с. 130.
197. Там же, с. 139.
198. ХДВ, с. 177. Надпись Урукагины, пер. В. Струве.
199. Там же, с. 180.
200. и. Струве. Государство Лагаш в XXV-XXIV вв. до н. э. M., 1961, с. 31.
201. См.: В. Струве. Основные вехи войны Урукагины и Лугальзаггиси. ВДИ, Э 4, с. 9
202. Б. Тураев. История древнего Востока, Т. I, с. 81. Пер. автора.
203. См.: И. Дьяконов. Общественный и государственный строй древнего Двуречья. M., 1959, с. 206
204. См.: И. Дьяконов. Цит. соч., с. 235
205. Th. Caster. The Oldest Stories in the World, 1959, p. 85.
206. Idem, p. 71.
207. Гильгамеш, 2, с. 21. Пер. И. Дьяконова.
208. Там же, 2, с. 22.
209. Там же, 10, с. 64.
210. Там же, 10, с. 71.
211. Там же, 12, с. 85.
212. См.: "Религия и общество". Л., 1926, с. 41 и ХДВ, с. 277. Перевод В. Струве.
213. Б. Тураев. История древнего Востока, т. I, с. 137-138. Пер. автора.
Часть III
ВОСТОК И ЗАПАД ВО ВТОРОМ ТЫСЯЧЕЛЕТИИ ДО Н.Э.
Глава восьмая
ПАСТУШЕСКИЕ НАРОДЫ. АРЬИ В ИНДИИ
Ок. 2000-1700 гг.
Язычник, с осязаемым жаром
молящийся своему идолу,
воистину молится Богу.
С. Къеркегор
На заре второго тысячелетия до н. э. весь цивилизованный мир пришел в смятение. Орды пастушеских народов появились на границах государств старой культуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
В конце беседы Утнапишти предлагает Гильгамешу подвергнуться испытанию. Он должен победить сон в течение шести дней и семи ночей, и тогда, быть может, он сможет победить в себе силу смерти. Но Гильгамешу это испытание не под силу: сраженный сном, он засыпает как мертвый.
Разбитый и разочарованный, собирается богатырь в обратный путь. Но Утнапишти сжалился над ним и поведал о подводном растении, которое хотя и не дает бессмертия, но делает человека всегда молодым. Не медля ни минуты, Гильгамеш бросился в водоем и через него попал в Океан, на дне которого росла трава юности.
Торжеству его не было конца, когда он поднялся с растением в руках. Он мечтал о том, что даст вкусить от травы юности всему своему народу. Но увы, и здесь он потерпел поражение: коварная змея, учуяв запах травы, проглотила ее, когда Гильгамеш беззаботно купался...
Так кончились попытки человека обрести бессмертие. Приближаясь к стенам родного Урука, Гильгамеш пытается утешить себя тем, что его трудами воздвигнуты могучие городские стены из обожженного кирпича, что его дела будут говорить о нем потомству.
x x x
Но уже переписчики поэмы хорошо понимали, что это жалкое утешение. Они могли легко убедиться в том, что крепкие стены ненадолго переживают своих строителей. Поэтому один из писцов добавил к эпосу часть другой древней песни о Гильгамеше. В этой песне рассказывается о том, что Энкиду пал жертвой неосторожности. Посланный в Преисподнюю по поручению Гильгамеша, он не выполнил его наставлений и остался в царстве мертвых навсегда. Богатырь вымаливает у бога Эа позволения увидеть хотя бы тень Энкиду, чтобы узнать правду о тайне смерти, познать сокровенный Закон Земли.
Появившийся из бездны, "как ветер", дух Энкиду долго не хочет открывать Гильгамешу суровый Закон Земли211. - Скажи мне, друг мой, скажи мне, друг мой,
Закон Земли, что ты видел, скажи мне!
- Не скажу я, друг мой, не скажу я, друг мой,
Если бы Закон Земли, что я видел, сказал я
Сидеть бы тебе и плакать! - Пусть я буду сидеть и плакать, - отвечает Гильгамеш. Он во что бы то ни стало хочет проникнуть в тайну. И тень начинает печальную повесть о жизни призраков в царстве Преисподней. Тело мое, которого ты касался, веселил свое сердце,
Червь его пожирает, полно оно праха. Безотрадно существование умерших. Особенно тяжко тем, кто не был оплакан, кто не погребен согласно обычаю. Жертвы живых - это пища мертвых. Поэтому нужно совершать все обряды, чтобы хоть как-нибудь облегчить загробную участь близких.
Мысль о тщете всех человеческих дел никогда не оставляла философов и поэтов Сеннаара. Она нашла яркое воплощение в "Беседе господина и раба", написанной примерно столетие спустя после Гильгамеша212.
В этом диалоге царит дух релятивизма, доходящего до желчной циничности. Нет ничего прочного и ценного. Все двойственно и обманчиво. Господин мечтает о царских милостях, о женской ласке, о пирах, об охоте; его настроения переменчивы: то он хочет поднять восстание, то желает гордым молчанием ответить на обвинения врага, то подумывает о необходимости жертв и служения на благо людей. Раб послушно поддакивает и расписывает все радости, которые ждут его. Но стоит господину хоть немного поколебаться, как он говорит противоположное тому, что говорил минуту назад. Оказывается, все мечты господина ничего не стоят: Царское благоволение непостоянно, женская любовь - ловушка, безумие - надеяться на успех восстания, и глупо рассчитывать на благодарность людей. Нет особого смысла и в благочестии: ведь человек не в состоянии заставить бога служить себе "подобно собаке". И добро, и зло мимолетны. "Поднимись на холмы разрушенных городов, - говорит раб, пройдись по развалинам древности и посмотри на черепа людей, живших раньше и после: кто из них был владыкой зла и кто из них был владыкой добра? - Что же теперь хорошо? - печально спрашивает господин.
- Сломать мою шею и твою и кинуть в реку - это хорошо, - отвечает раб. Таков был итог великой древней культуры, которая, несмотря на все свои технические завоевания, не могла примириться ни с жизнью, ни со смертью и пришла к глубокому неисцелимому пессимизму.
И тем более ярко на этом сумрачном фоне выделяются первые просветы в мир Божественного Откровения. Еще в шумерской повести о страдальце мы видели пробуждающуюся жажду Бога, живую молитву, не похожую на магию заклятий.
Эти молитвы все чаще и чаще появляются в Аккадский период. Как бы ни именовался Бог, к которому простирал руки человек: Энлиль, Шамаш или Син, это бы Бог истинный.
"Милосердный, милостивый Отец, в руках которого жизнь всей земли, начертано на одной табличке из Ура, - Владыка, Божество Твое как далекое небо, как широкое море... Твое слово вызывает к бытию правду и справедливость, а люди начинают говорить истину".
В другом гимне, обращенном к Солнцу, мы читаем: "Несчастный громогласно взывает к Тебе, слабый, угнетенный, нищий молятся Тебе... идущий по степным дорогам, равно как и блуждающий мертвец, и скитающийся дух покойника... Все они молятся Тебе, и Ты не отвергаешь молящихся"213.
Через эту личную религиозность находил человек выход из царства демонов и законов, колдунов и царей, разрушения и смерти, бессмыслицы и отчаяния. Но в целом Месопотамия, подобно Египту, оказалась не в состоянии преодолеть бремя старого язычества. Проблески единобожия так и остались здесь только проблесками.
ПРИМЕЧАНИЯ
Глава 7
187. Быт, 10, 11.
188. Самоназвание шумеров было "народ черноголовых". Библейское "Шинеар" есть гебраизированное "Шумер". Историю открытия шумеров см.: M. Bielicki. Zapomniany swiat sumerow. Warszawa, 1966, s. 22; Zamarowsky. An Anfang war Sumer. Leipzig, S. 62.
189. С. Крамер. История начинается в Шумере. M., 1965, с. 92.
190. См.: 1. Klima. Gesellschaft und Kultur des alten Mesopotamien, 1964, S. 30.
191. Достоверность предания подтверждена раскопками. См.: Л. Вулли. Ур Халдеев. M., 1961, с. 19 Это наводнение многие исследователи отождествляли с потопом, описанным в Библии. См. ниже гл. XXIII.
192. Гильгамеш и Агга, 19, 24. - ХДВ., с. 266.
193. См. С. Крамер. Цит. соч., с. 122. "Хранителем и стражем" Me был бог-созидатель Энки (M. Bielicki. Zapomniany swiat sumerow, 1966, s. 196).
194. M. Bielicki. Op. cit., s. 316.
195. С. Крамер. Цит. соч., с. 250.
196. Там же, с. 130.
197. Там же, с. 139.
198. ХДВ, с. 177. Надпись Урукагины, пер. В. Струве.
199. Там же, с. 180.
200. и. Струве. Государство Лагаш в XXV-XXIV вв. до н. э. M., 1961, с. 31.
201. См.: В. Струве. Основные вехи войны Урукагины и Лугальзаггиси. ВДИ, Э 4, с. 9
202. Б. Тураев. История древнего Востока, Т. I, с. 81. Пер. автора.
203. См.: И. Дьяконов. Общественный и государственный строй древнего Двуречья. M., 1959, с. 206
204. См.: И. Дьяконов. Цит. соч., с. 235
205. Th. Caster. The Oldest Stories in the World, 1959, p. 85.
206. Idem, p. 71.
207. Гильгамеш, 2, с. 21. Пер. И. Дьяконова.
208. Там же, 2, с. 22.
209. Там же, 10, с. 64.
210. Там же, 10, с. 71.
211. Там же, 12, с. 85.
212. См.: "Религия и общество". Л., 1926, с. 41 и ХДВ, с. 277. Перевод В. Струве.
213. Б. Тураев. История древнего Востока, т. I, с. 137-138. Пер. автора.
Часть III
ВОСТОК И ЗАПАД ВО ВТОРОМ ТЫСЯЧЕЛЕТИИ ДО Н.Э.
Глава восьмая
ПАСТУШЕСКИЕ НАРОДЫ. АРЬИ В ИНДИИ
Ок. 2000-1700 гг.
Язычник, с осязаемым жаром
молящийся своему идолу,
воистину молится Богу.
С. Къеркегор
На заре второго тысячелетия до н. э. весь цивилизованный мир пришел в смятение. Орды пастушеских народов появились на границах государств старой культуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142