https://www.dushevoi.ru/products/aksessuary/stoliki/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Но Лиленька, самая близкая мамина подруга, женщина с душой воспитательницы детского сада в теле фарфоровой куклы, испугалась и принялась меня утешать. Сначала она пощупала мой лоб: «Нет, право же, жара у него нет». Затем погладила мою руку и объявила: «Но он дрожит». Потом наклонилась ко мне так низко, что ее дыхание смешивалось с моим, и изрекла: «Это, по-видимому, что-то душевное, нет, не физическое». Обратившись к моим родителям, она, с торжеством человека, знающего всю правду, заключила: «Я уже давно говорила вам, что этот мальчик, как и все будущие люди искусства, раним, сложен, сильно переживает, он уже сегодня старше своих лет, и лучше всего — просто оставить его в покое».
Папа подумал немного, взвесил все за и против, затем решительно произнес:
— Да. Но сначала съешь, пожалуйста, рыбу. Точно так же, как все.
— Нет.
— Нет? Почему это «нет»? Что случилось? Неужели его величество намерен уволить всю команду своих поваров?
— Я не могу.
И тут наступила очередь Брр-Самхи: истекающий сладостью и страстью посредничества, он приступил к увещеваниям. Своим тоненьким примиряющим голоском он призывал к компромиссу:
— Может, ты все-таки съешь хотя бы капельку? Только один кусочек, чисто символически, а? Ради твоей мамы, твоего папы, в честь Субботы?
Но Лиленька, его жена, обладающая чувствительным сердцем, ринулась на мою защиту:
— Нет никакого смысла давить на ребенка. Наверно, у него есть свои мотивы, лежащие в области чувств.

Леа Бар-Самха, она же Лиленька, Лилия Калиш, 1 16 a бывала у нас в доме в течение почти всего моего иерусалимского детства. Миниатюрная, грустная, бледная, хрупкая, с опущенными плечами. Сзади Лиленьку можно было принять за двенадцатилетнюю девочку. Много лет проработала она учительницей и воспитательницей в начальной школе и даже написала две весьма полезные книги о детской душе.
Долгими часами она и моя мама поверяли друг другу свои тайны. Сидя на плетеных табуретах в кухне или на стульях, вынесенных ими в уголок двора, они перешептывались, сдвинув головы и склонясь над какой-нибудь раскрытой книгой или альбомом с репродукциями всемирно известных картин, который каждая из них придерживала своей рукой.
Почти всегда Лиленька приходила, когда папа был на работе: мне кажется, что между моим отцом и Лиленькой существовала взаимная неприязнь, подслащенная вежливостью, — такие отношения нередко возникают между мужьями и «самой-лучшей-подругой-их-жен». Если я подходил к маме и Лиленьке в те минуты, когда они секретничали, обе моментально замолкали. Но стоило мне удалиться на столько, что я не мог услышать их перешептывания, они возвращались к своему занятию. Лилия Бар-Самха выказывала мне свое расположение грустной улыбкой — «понимающей-прощающей-все-на-основании-чувств». Но мама обычно просила, чтобы я побыстрее сообщил, что мне нужно, и оставил их в покое. У них было множество общих секретов.
Однажды Лиленька пришла, когда родителей дома не было. Долго, с грустью, вглядывалась она в меня, качала головой вверх-вниз, словно вполне соглашалась сама с собой, и начала беседу. Она ведь, и в самом деле, да-да, в самом деле, очень любит меня с младенческих моих лет, и я интересен ей. В ее интересе нет пошлости и банальности, как у некоторых других взрослых, которые всегда задают одни и те же вопросы. Как я учусь? Люблю ли играть в футбол? Собираю ли по-прежнему марки? Кем я хочу стать, когда вырасту? И прочие глупости и вздор — в том же духе. Нет! Ей интересны как раз мои мысли! Мои мечты! Моя духовная жизнь! Ведь она считает, что я такой необычный, такой особенный, такой оригинальный мальчик! Душа художника в становлении! Ей хотелось бы однажды — нет, нет, не сию минуту! — завязать диалог с самой сокровенной, глубинной стороной моей юной личности (было мне тогда около десяти). Например, о чем я думаю, когда остаюсь совершенно один? Что происходит в тайниках моего воображения? Что меня, на самом деле, радует и что огорчает? Что воодушевляет? Что пугает меня? Что вызывает во мне чувство неприятия? Какой пейзаж привлекает мое сердце? Слышал ли я такое имя — Януш Корчак? Читал ли я уже книгу «Иотам-чародей»? Есть ли у меня уже какие-нибудь тайные мысли относительно прекрасного пола? Она бы очень хотела стать для меня, как говорится, доверенным лицом. Женщиной, которой поверял бы я свои тайны. Человеком, к которому я могу обратиться. Несмотря на разницу в возрасте и все такое прочее.
Я был мальчиком, одержимым вежливостью. На ее первый вопрос — о чем я думаю — я ответил, стало быть, с предельной вежливостью:
— О разных вещах.
На серию вопросов — что воодушевляет и что пугает:
— Ничего особенного.
А на предложение дружбы отозвался с мягкостью и деликатностью:
— Спасибо, спасибо, тетя Лилия. Это очень любезно с вашей стороны.
— Если когда-нибудь ты почувствуешь, что тебе необходимо поговорить о вещах, о которых неловко говорить с родителями, ведь ты не станешь колебаться? Придешь ко мне? Расскажешь мне? А я, разумеется, сохраню все в тайне. Мы сможем посоветоваться друг с другом?
— Спасибо.
— Ведь есть вещи, о которых тебе не с кем поговорить? Мысли, от которых ты чувствуешь себя одиноким?
— Спасибо. Вправду, спасибо. Можно я принесу вам еще стакан воды? Мама наверняка вот-вот вернется. Она тут, в аптеке Геймана. А может, вы тем временем почитаете газету, тетя Лилия? Или включить вам вентилятор?



29

Двадцать лет спустя, 28 июля 1971 года, через несколько недель после выхода в свет моей книги, включающей в себя роман «До самой смерти» и большую новеллу «Поздняя любовь», я получил письмо от этой маминой подруги, которой было уже около шестидесяти лет:

«Я чувствую, что не вела себя так, как следовало бы, по отношению к тебе с тех пор, как умер твой отец, будь благословенна его память. Я пребываю в состоянии сильного душевного расстройства, совершенно не способна к каким-либо действиям. Я заперлась в доме (квартира у нас жуткая… и нет у меня никаких сил, чтобы изменить что-либо), я боюсь выйти за порог в самом прямом и точном смысле. В герое твоего рассказа «Поздняя любовь» я нашла некоторые черты, общие со мной, он представляется мне таким близким и знакомым. «До самой смерти» — я однажды слышала радиопьесу, а еще ты читал отрывки в телеинтервью. Это было поразительно — неожиданно увидеть тебя в телевизоре, стоящем в углу моей комнаты. Я все удивляюсь: где истоки этой истории, ведь она сама по себе исключительна. Мне трудно вообразить, что происходило в глубинах твоей души, когда ты описывал эти ужасы. Это пугает. Созданные тобою образы евреев — сильные личности, отнюдь не жертвы… Они произвели на меня сильное впечатление. И еще образ воды, потихоньку разъедающей железо… И картина Иерусалима, который отнюдь не реальность, и не конечная цель похода — он лишь страстное желание и томление по чему-то такому, чего вовсе не существует во вселенной. Смерть предстала передо мной со страниц твоего повествования такой, какой я ее себе ни разу и представить не могла, — а ведь так страстно тосковала по ней еще совсем недавно… Вспоминаются мне теперь более, чем когда бы то ни было, слова твоей мамы, которая предвидела мой жизненный крах. А я-то бахвалилась, что слабость моя мнимая, что я — закаленная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215
 https://sdvk.ru/Sanfayans/Rakovini/40sm/ 

 настенная плитка для ванной