Круглая луна представлялась Сатоко знаком их вины, который приколотили к небу гвоздями.
Вокруг не было ни души. Они встали с песка, чтобы достать спрятанную на дне суденышка одежду. Взгляды их скользнули к темным впадинам внизу белеющего в лунном свете живота, где словно остался глянцево-черный кусочек тьмы. Это было очень недолго, но смотрели они пристально и серьезно.
Одевшись, Киёаки присел на борт лодки и, качая ногой, сказал:
- Мы, наверное, не были б такими смелыми, если бы нам можно было встречаться.
- Ты ужасен. Вечно ты... - укорила его Сатоко.
В ничего не значащих словах, которыми они перебрасывались, был, однако, не поддающийся описанию горький привкус: отчаяние было совсем рядом. Нога Киёаки, свесившаяся с борта, белела под луной, и Сатоко, все еще укутанная тенью лодки, прижалась губами к ее пальцам.
- Я, наверное, не должна была говорить этого. Но кроме вас некому меня выслушать. Я знаю, что совершаю ужасное. Но меня не остановить. Ведь ясно, что когда-то наступит конец... А до тех пор я буду делать то же самое. Другого пути нет.
- И вы сознаете это,- у Хонды это вырвалось с невольным трагизмом.
- Да, вполне.
- Думаю, Мацугаэ тоже.
- Тем более нельзя было ставить вас в такое положение.
Хонда испытал своего рода потрясение: ему хотелось понять эту женщину. Это был тонкий ход: если она намеревалась обращаться с Хондой как с "все понимающим другом", то у него должно быть право понимать, а не просто сочувствовать или сопереживать. Но каков труд - понять эту изящную, до краев налитую страстью женщину, женщину, которая совсем рядом, но сердце которой так далеко... В Хонде подняла голову врожденная привычка к логическому анализу.
Покачивание машины несколько раз сдвигало колени Сатоко в его сторону, и ловкость, с которой она, выпрямляя тело, заботилась о том, чтобы их колени не соприкоснулись, раздражала Хонду, напоминая ему головокружительное движение белки в колесе. Уж с Киёаки Сатоко, наверное, не была так проворна.
- Вот вы сказали, что сознаете... - проговорил Хонда, не глядя на Сатоко,- как это связано с тем, что "когда-то наступит конец". Наверное, тогда будет поздно? Или, может быть, конец наступит сразу, как только вы все осознаете? Я понимаю, что жестоко спрашивать вас об этом.
- Вы меня хорошо слушали,- спокойно отозвалась Сатоко. Хонда безотчетно следил за ее профилем, но на красивом правильном лице не было ни тени волнения. В этот момент Сатоко вдруг закрыла глаза, и тусклый свет под потолком удлинил и без того длинные тени ее ресниц. Заросли ждущих рассвета деревьев, словно плотные облака, царапали окна.
Шофер Мори, как и положено, не поворачивался и аккуратно вел машину. Окошко из толстого стекла, отделяющее место шофера, было закрыто, и если не говорить прямо в переговорную трубу, то шофер не услышит их разговор.
- Вы сказали, что я когда-то положу этому конец. Разумно, что так говорит близкий друг Киё. Если я не смогу положить этому конец другим способом, я умру...
Может быть, Сатоко ждала, что Хонда станет поспешно возражать против таких слов, но Хонда упорно хранил молчание и ждал продолжения.
- ...Когда-то наступит момент. И это "когда-то" не так уж далеко. Тогда, я могу это обещать, я не струшу. Я ценю жизнь, но не намерена вечно за нее цепляться. Любые иллюзии кончаются, нет ничего вечного, и разве не глупо считать, что ты имеешь на них право. Я не из этих "новых женщин"... Но если вечное существует, то только сейчас... Вы когда-нибудь это поймете.
Хонде показалось, что он понимает, почему еще совсем недавно Киёаки так боялся Сатоко.
- Вот вы сказали, что нельзя было поручать это мне. Что вы имели в виду?
- Потому что вы успешно идете в жизни правильным путем. Нельзя допустить, чтобы он пересекался с такими вещами. Киё не должен был делать этого с самого начала.
- Я не хочу, чтобы вы считали меня таким праведником. Действительно, наша семья - люди очень нравственные. Но сегодня ночью я уже оказался причастен к греху.
- Не говорите так,- сердито прервала его Сатоко.- Грех касается только меня и Киё. Виноваты тут только мы.
Эти слова были сказаны для того, чтобы как-то выгородить Хонду, но в них сверкнула холодная гордость, отталкивающая чужого, и Хонда понял, что Сатоко рисует себе эту вину небольшим хрустальным дворцом, где живет только вдвоем с Киёаки. Этот дворец умещается на ладони, и кто бы ни собирался туда войти, не может этого сделать, так как он слишком мал. Кроме них двоих, которые, изменив облик, смогут мгновение пробыть там. И они, живущие там, так четко, так ясно видны снаружи.
Сатоко вдруг резко наклонилась вперед, и Хонда, собираясь поддержать ее, протянул руку, которая коснулась волос.
- Извините. Я только сейчас заметила, кажется, у меня в туфлях остался песок. Я боюсь, если я его не вытряхну, то служанка, которая следит за обувью, заподозрит что-то и доложит родителям.
Хонда не знал, как женщины справляются с обувью, поэтому сосредоточенно повернулся к окну и старался не смотреть в сторону Сатоко.
Машина уже въехала в Токио, небо было яркого пурпурно-алого цвета. Гряда утренних облаков протянулась над крышами улиц.
Мечтая о том, чтобы машина прибыла на место как можно скорее, Хонда в то же время жалел, что кончается удивительная ночь, какой в его жизни больше не будет. Позади послышался слабый, почти неразличимый звук - наверное, это сыпался на пол песок из снятой Сатоко туфельки. Хонде он казался звуком самых удивительных в мире песочных часов.
35
Сиамские принцы выглядели вполне довольными жизнью, протекавшей в "южном приюте".
Однажды вечером все четверо, расположившись в вынесенных на лужайку плетеных креслах, наслаждались перед ужином вечерней прохладой. Принцы переговаривались на родном языке, Киёаки погрузился в свои мысли, Хонда сидел с раскрытой книгой на коленях.
- Ну, по закрутке,- Кридсада, сказав это по-японски, предложил всем сигареты "Вестминт Старс" с золотым мундштуком. Из жаргона Гакусюин принцы сразу же запомнили слово "закрутка". Курение в школе было запрещено, и только в выпускных классах на это смотрели сквозь пальцы, если ученики не курили уж прямо в открытую. И местом, где собирались курильщики, было полуподвальное помещение котельной, которую так и называли - "закруточная".
Даже у этих сигарет, которые они курили здесь под ясным небом, не стесняясь ничьих глаз, был слабый привкус "закруточной", восхитительный вкус тайны.
Запах английского табака напоминал о запахе угля в котельной, о поблескивающих в темноте белках беспокойно озирающихся глаз, о заботе, как бы, затягиваясь, не дать потухнуть огоньку, и это усиливало его вкус.
Киёаки, повернувшись к остальным спиной, следил за дымком, который, колеблясь, тянулся к вечернему небу, и видел, как высокие облака опадают, теряют форму и с одной стороны приобретают цвет чайной розы. Он чувствовал там присутствие Сатоко. Ею, ее запахом были пропитаны различные предметы, любое незначительное изменение в природе оказывалось как-то связанным с ней. Вот стих ветер, теплый воздух летнего вечера коснулся кожи, и Киёаки ощутил прикосновение ее кожи. Даже в тени окутываемых наступающими сумерками акаций, в перьях их зелени витала тень Сатоко.
Хонда чувствовал себя спокойно только тогда, когда у него под рукой была книга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Вокруг не было ни души. Они встали с песка, чтобы достать спрятанную на дне суденышка одежду. Взгляды их скользнули к темным впадинам внизу белеющего в лунном свете живота, где словно остался глянцево-черный кусочек тьмы. Это было очень недолго, но смотрели они пристально и серьезно.
Одевшись, Киёаки присел на борт лодки и, качая ногой, сказал:
- Мы, наверное, не были б такими смелыми, если бы нам можно было встречаться.
- Ты ужасен. Вечно ты... - укорила его Сатоко.
В ничего не значащих словах, которыми они перебрасывались, был, однако, не поддающийся описанию горький привкус: отчаяние было совсем рядом. Нога Киёаки, свесившаяся с борта, белела под луной, и Сатоко, все еще укутанная тенью лодки, прижалась губами к ее пальцам.
- Я, наверное, не должна была говорить этого. Но кроме вас некому меня выслушать. Я знаю, что совершаю ужасное. Но меня не остановить. Ведь ясно, что когда-то наступит конец... А до тех пор я буду делать то же самое. Другого пути нет.
- И вы сознаете это,- у Хонды это вырвалось с невольным трагизмом.
- Да, вполне.
- Думаю, Мацугаэ тоже.
- Тем более нельзя было ставить вас в такое положение.
Хонда испытал своего рода потрясение: ему хотелось понять эту женщину. Это был тонкий ход: если она намеревалась обращаться с Хондой как с "все понимающим другом", то у него должно быть право понимать, а не просто сочувствовать или сопереживать. Но каков труд - понять эту изящную, до краев налитую страстью женщину, женщину, которая совсем рядом, но сердце которой так далеко... В Хонде подняла голову врожденная привычка к логическому анализу.
Покачивание машины несколько раз сдвигало колени Сатоко в его сторону, и ловкость, с которой она, выпрямляя тело, заботилась о том, чтобы их колени не соприкоснулись, раздражала Хонду, напоминая ему головокружительное движение белки в колесе. Уж с Киёаки Сатоко, наверное, не была так проворна.
- Вот вы сказали, что сознаете... - проговорил Хонда, не глядя на Сатоко,- как это связано с тем, что "когда-то наступит конец". Наверное, тогда будет поздно? Или, может быть, конец наступит сразу, как только вы все осознаете? Я понимаю, что жестоко спрашивать вас об этом.
- Вы меня хорошо слушали,- спокойно отозвалась Сатоко. Хонда безотчетно следил за ее профилем, но на красивом правильном лице не было ни тени волнения. В этот момент Сатоко вдруг закрыла глаза, и тусклый свет под потолком удлинил и без того длинные тени ее ресниц. Заросли ждущих рассвета деревьев, словно плотные облака, царапали окна.
Шофер Мори, как и положено, не поворачивался и аккуратно вел машину. Окошко из толстого стекла, отделяющее место шофера, было закрыто, и если не говорить прямо в переговорную трубу, то шофер не услышит их разговор.
- Вы сказали, что я когда-то положу этому конец. Разумно, что так говорит близкий друг Киё. Если я не смогу положить этому конец другим способом, я умру...
Может быть, Сатоко ждала, что Хонда станет поспешно возражать против таких слов, но Хонда упорно хранил молчание и ждал продолжения.
- ...Когда-то наступит момент. И это "когда-то" не так уж далеко. Тогда, я могу это обещать, я не струшу. Я ценю жизнь, но не намерена вечно за нее цепляться. Любые иллюзии кончаются, нет ничего вечного, и разве не глупо считать, что ты имеешь на них право. Я не из этих "новых женщин"... Но если вечное существует, то только сейчас... Вы когда-нибудь это поймете.
Хонде показалось, что он понимает, почему еще совсем недавно Киёаки так боялся Сатоко.
- Вот вы сказали, что нельзя было поручать это мне. Что вы имели в виду?
- Потому что вы успешно идете в жизни правильным путем. Нельзя допустить, чтобы он пересекался с такими вещами. Киё не должен был делать этого с самого начала.
- Я не хочу, чтобы вы считали меня таким праведником. Действительно, наша семья - люди очень нравственные. Но сегодня ночью я уже оказался причастен к греху.
- Не говорите так,- сердито прервала его Сатоко.- Грех касается только меня и Киё. Виноваты тут только мы.
Эти слова были сказаны для того, чтобы как-то выгородить Хонду, но в них сверкнула холодная гордость, отталкивающая чужого, и Хонда понял, что Сатоко рисует себе эту вину небольшим хрустальным дворцом, где живет только вдвоем с Киёаки. Этот дворец умещается на ладони, и кто бы ни собирался туда войти, не может этого сделать, так как он слишком мал. Кроме них двоих, которые, изменив облик, смогут мгновение пробыть там. И они, живущие там, так четко, так ясно видны снаружи.
Сатоко вдруг резко наклонилась вперед, и Хонда, собираясь поддержать ее, протянул руку, которая коснулась волос.
- Извините. Я только сейчас заметила, кажется, у меня в туфлях остался песок. Я боюсь, если я его не вытряхну, то служанка, которая следит за обувью, заподозрит что-то и доложит родителям.
Хонда не знал, как женщины справляются с обувью, поэтому сосредоточенно повернулся к окну и старался не смотреть в сторону Сатоко.
Машина уже въехала в Токио, небо было яркого пурпурно-алого цвета. Гряда утренних облаков протянулась над крышами улиц.
Мечтая о том, чтобы машина прибыла на место как можно скорее, Хонда в то же время жалел, что кончается удивительная ночь, какой в его жизни больше не будет. Позади послышался слабый, почти неразличимый звук - наверное, это сыпался на пол песок из снятой Сатоко туфельки. Хонде он казался звуком самых удивительных в мире песочных часов.
35
Сиамские принцы выглядели вполне довольными жизнью, протекавшей в "южном приюте".
Однажды вечером все четверо, расположившись в вынесенных на лужайку плетеных креслах, наслаждались перед ужином вечерней прохладой. Принцы переговаривались на родном языке, Киёаки погрузился в свои мысли, Хонда сидел с раскрытой книгой на коленях.
- Ну, по закрутке,- Кридсада, сказав это по-японски, предложил всем сигареты "Вестминт Старс" с золотым мундштуком. Из жаргона Гакусюин принцы сразу же запомнили слово "закрутка". Курение в школе было запрещено, и только в выпускных классах на это смотрели сквозь пальцы, если ученики не курили уж прямо в открытую. И местом, где собирались курильщики, было полуподвальное помещение котельной, которую так и называли - "закруточная".
Даже у этих сигарет, которые они курили здесь под ясным небом, не стесняясь ничьих глаз, был слабый привкус "закруточной", восхитительный вкус тайны.
Запах английского табака напоминал о запахе угля в котельной, о поблескивающих в темноте белках беспокойно озирающихся глаз, о заботе, как бы, затягиваясь, не дать потухнуть огоньку, и это усиливало его вкус.
Киёаки, повернувшись к остальным спиной, следил за дымком, который, колеблясь, тянулся к вечернему небу, и видел, как высокие облака опадают, теряют форму и с одной стороны приобретают цвет чайной розы. Он чувствовал там присутствие Сатоко. Ею, ее запахом были пропитаны различные предметы, любое незначительное изменение в природе оказывалось как-то связанным с ней. Вот стих ветер, теплый воздух летнего вечера коснулся кожи, и Киёаки ощутил прикосновение ее кожи. Даже в тени окутываемых наступающими сумерками акаций, в перьях их зелени витала тень Сатоко.
Хонда чувствовал себя спокойно только тогда, когда у него под рукой была книга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81