иди ты, сделай милость, от меня с своею помощью прочь! – вскрикнула красавица и, не выдержав, рассмеялась и бросила нарванную Авениром зелень прямо ему в лицо.
Авенир, кажется, только и дожидался этой перемены.
– Ну, вы же вот, невестка, рассмеялись и опять стали красавица!
– Еще соври что-нибудь.
– Вот ей-богу, разрази меня бог на сем месте, – красавица, а нету на свете ни одной царицы такой красивой, как вы! – заговорил он, глядя на нее со сложенными на груди руками.
– Тьфу! – отплюнулась без сердца Платонида Андревна и опять стала рвать белой рукой росный свекольник.
Авенир отошел, походил немножко и, снова приблизясь к невестке, заговорил тихо:
– А отчего это и об чем вы, невестка, вчера с вечера плакали?
– А ты почему это знаешь, что я плакала?
– Да я ж будто не слышал?
– Гм! Где ж это ты, дурак, мог это слышать? – Платонида Андревна улыбнулась и сказала: – Нет, я вижу, что вправду надо на тебя Марку Маркелычу жаловаться, чтобы тебя на ночь запирали.
– Для чего меня запирать?
– Чтоб ты под окнами, где тебе не следует, не шатался.
– Ну, у меня про то на случай и потолок в палатке разбирается, – отвечал Авенир.
– Дурак ты сам-то разборчатый, и больше ничего, – проговорила Платонида Андревна. – Мало тебя, дурака, и без того за меня колотят, так ты, видно, хочешь, чтоб еще больше тебя брат с отцом колотили. Ну, и поколотят.
– А пусть их пока еще поколотят. Только я чуть ли скоро и сам не начну им сдачи давать.
– Ну да, как же, сдачи! Нет, а ты вот что, Авенир; он вон, свекор-то, Маркел Семеныч, намедни при всех при отцах из моленной сказал, что он такую духовную напишет, что все одному Марку Маркелычу отдаст, а тебе, глупому, за твое непочтенье к родителю – шиш с маслом.
– Что ж? вы же, невестка, тогда с вашим мужем богаче будете. Я этим счастлив буду.
– Ммм!.. Нет, скажи ты, пожалуйста, что ты это в самом деле, Авенир, о себе думаешь?
– А ничего я, невестка, не думаю. Почто мне много думать-то?
– Нет, тебе нравится, что ли, что тебя били за меня да колотили?
– А может быть и нравится.
– Дурак.
– Дурак, да вам преданный.
– Так я не хочу, чтобы тебя увечили за меня, да еще нищим сделали. Что ты это забрал себе в голову?
Авенир молчал и стоял сложа руки. Платонида Андревна, сдвинув брови, говорила внушительно:
– Ты б то, непутящий ты парень, взял себе в разум, что я ведь твоего брата жена; невестка тебе называюсь.
– Да я разве этого не помню, что ли? – отозвался нетерпеливо Авенир. – Я все это прекрасно помню и ничего нехорошего не думаю.
– Нехорошего! Хорошее или нехорошее ты себе думаешь, а только знай ты себе, что ты мне надоел, и я не хочу, чтоб ты за мной слонялся. Слышишь ты это, Авенирка, или нет? Слышишь! не смей и никак не смей ты здесь со мной больше встречаться… И заступаться за меня тоже дома не смей и не приставай ко мне, что я красивая… потому что не хочу я этого; не хочу и не желаю… Да и… коли уж на правду пошло, так знай, что и ты мне постыл, вот что!
– Ну, это что… на что пустое говорить, невестка, неправду?
– Как пустое? Как это пустое? С чего это ты взял, что это пустое?
Авенир махнул рукою и, наложив на губы свекольный листочек, насосал его и равнодушно хлопнул.
Платонида Андревна рассмеялась и, пожав плечами, проговорила:
– Ну, глядите, пожалуйста, на этого дурака, добрые люди!
– Эх уж, невестка, полно вам все меня дураком-то звать, – отвечал Авенир.
– Что?
– А зачем вы меня целовали-то?
– Когда это? Когда это я тебя, дурака, целовала? Врешь ты это все, врешь ты это, лгун, никогда я тебя не целовала.
– Никогда?
– Никогда.
Платонида Андревна покраснела и, нагнувшись, стала еще скорее дергать свекольные листья и бросать их в чашу совсем с землею.
– А забыли вы, невестка, как наших в прошлом году дома-то не было?
– Ну?
– А мы с вами тогда в прятки играли да на сене боролись… что, помните?
Платонида Андревна приподнялась и, строго смотря в глаза Авениру, спросила:
– Так что ж такое, что боролись?
– Ну, вот тут-то вы меня щекотали…
– Ну?..
– Ну, да и поцеловали, отпираться нечего, что поцеловали.
– Пфффю, пустяки какие он помнит! – отвечала, закрывая рукавом лицо, Платонида Андревна. – Может, что и вправду как-нибудь тогда поцеловала, потому что ты еще мальчик, – отчего ж мне тебя было не поцеловать? Ты моему мужу младший брат. Я этак хоть и еще сто раз тебя, изволь, поцелую.
– Ну, поцелуйте.
Авенир сделал к невестке шаг и слегка тронул ее за белый кисейный рукав.
– Поди прочь, дурак! – серьезно проговорила, отшвырнув девереву руку, Платонида Андревна. – Важность он какую придумал, – продолжала она, – что я поцеловала! В этом остроге живучи, черта с рогами, и того поцелуешь.
– А вот же и опять, невестка, неправду сказали; вот не очень-то вы брата целуете.
– Авенир! – крикнула, приподнявшись и стараясь говорить как можно строже, Платонида Андревна. – Что ты, негодный ты парень, очень хочешь, чтоб я тебя изругала? Так я тебя, поганого мальчишку, сейчас вот как нельзя хуже отделаю.
– Да что вы это все меня мальчишка да мальчишка. Полно вам; пора и перестать мальчишкой-то звать меня.
– А потому я тебя так зову, что ты мальчишка.
– Что мне двадцать один год, то и вам ведь столько же. Ничуть моего не больше на свете прожили.
– Я женщина.
– А я мужчина.
– Дурак ты, а не мужчина. Важность какая, мужчина! Да и разве такие-то бывают мужчины?
– Да, а то, невестка, какие же?
– Какие?.. А я вот не посмотрю, что ты мужчина, да оплеуху тебе хорошую дам.
– Ну и что ж такое – дам!
– И, ей-богу, дам!
– Да сделайте одолжение.
– И ударю тебя, и изругаю, и как не надо хуже высрамлю, – сказала, возвышая голос и на этот раз непритворно сердясь, Платонида Андревна. – Что это в самом деле за наказание! Ничего, балбеска этакой, не делает; на пильню его калачом не заманишь, торговле не учится, с пристани все норовит как бы ему домой скорей; да еще теперь что себе, мерзавец, вообразил? Голова б у другого треснула такое подумать. Иди ты, негодный, прочь! – крикнула она, размахнувшись на Авенира чашкой. – Прочь; а то сейчас брата крикну!
– Платоннннида! – раздался в эту минуту со двора из-за сарая сухой, дребезжащий голос.
При первых звуках этого голоса Авенир запрыгал козлом через гряды и, перескочив через межу в горох, очутился как раз лицом к лицу с притаившимся здесь Пизонским.
Оба они сидели на корточках друг против друга, как сидят рано утром на лесной опушке молодые зайцы, и оба протирали себе руками удивленные глаза.
Глава десятая
Между тем Платонида Андревна, следя с улыбкой за прыгающим Авениром, спокойно отвечала мужу:
– Сейчас!
– Что, не знаешь ли ты, где это Авенир? – продолжал тот же голос уже несколько ближе.
– Нет, Марко Маркелыч, не знаю, – опять отозвалась Платонида Андревна.
В калитке показался похожий на ежа низенький черный с проседью человек лет сорока пяти, с злою физиономиею и сурово выглядывающими исподлобья подозрительными глазами.
– А здесь его нет? – спросил он, остановясь и распявшись руками на калитке.
– Нет.
– И не бывал?
– И не бывал.
– Взаправду?
– Да что же ему здесь, Марко Маркелыч, делать?
– Где ж это он, шальная собака, запропастился?
– Мне будто показалось что-то, что он на пристань рано пошел, – отвечала Платонида Андревна.
– Опять же таки все это он без времени делает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11