Помахал, помахал и приказывает:
- Пей!
Я было усумнился, но как, по правде сказать, и самому мне винца попробовать очень хотелось и он приказывает: "Дай, - думаю, - ни для чего иного, а для любопытства выпью!" - и выпил.
- Хороша ли, - спрашивает, - вкусна ли или горька?
- Не знаю, мол, как тебе сказать.
- А это значит, - говорит, - что ты мало принял, - и налил вторую рюмку и давай опять над нею руками мотать. Помотает-помотает и отряхнет, и опять заставил меня и эту, другую, рюмку выпить и вопрошает: "Эта какова?"
Я пошутил, говорю:
- Эта что-то тяжела показалась.
Он кивнул головой, и сейчас намахал третью, и опять командует: "Пей!" Я выпил и говорю:
- Эта легче, - и затем уже сам в графин стучу, и его потчую, и себе наливаю, да и пошел пить. Он мне в этом не препятствует, но только ни одной рюмки так просто, не намаханной, не позволяет выпить, а чуть я возьмусь рукой, он сейчас ее из моих рук выймет и говорит:
- Шу, силянс... атанде*, - и прежде над нею руками помашет, а потом и говорит:
- Теперь готово, можешь принимать, как сказано.
И лечился я таким образом с этим баринком тут в трактире до самого вечера, и все был очень спокоен, потому что знаю, что я пью не для баловства, а для того, чтобы перестать. Попробую за пазухою деньги, и чувствую, что они все, как должно, на своем месте целы лежат, и продолжаю.
Барин мне тут, пивши со мною, про все рассказывал, как он в свою жизнь кутил и гулял, и особенно про любовь, и впоследи всего стал ссориться, что я любви не понимаю.
Я говорю:
- Что же с тем делать, когда я к этим пустякам не привлечен? Будет с тебя того, что ты все понимаешь и зато вон какой лонтрыгой* ходишь.
А он говорит:
- Шу, силянс! любовь - наша святыня!
- Пустяки, мол.
- Мужик, - говорит, - ты и подлец, если ты смеешь над священным сердца чувством смеяться и его пустяками называть.
- Да, пустяки, мол, оно и есть.
- Да ты понимаешь ли, - говорит, - что такое "краса природы совершенство"?
- Да, - говорю, - я в лошади красоту понимаю.
А он как вскочит и хотел меня в ухо ударить.
- Разве лошадь, - говорит, - краса природы совершенство?
Но как время было довольно поздно, то ничего этого он мне доказать не мог, а буфетчик видит, что мы оба пьяны, моргнул на нас молодцам, а те подскочили человек шесть и сами просят... "пожалуйте вон", а сами подхватили нас обоих под ручки и за порог выставили и дверь за нами наглухо на ночь заперли.
Вот тут и началось такое наваждение, что хотя этому делу уже много-много лет прошло, но я и по сне время не могу себе понять, что тут произошло за действие и какою силою оно надо мною творилось, но только таких искушений и происшествий, какие я тогда перенес, мне кажется, даже ни в одном житии в Четминеях* нет.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Первым делом, как я за дверь вылетел, сейчас же руку за пазуху и удостоверился, здесь ли мой бумажник? Оказалось, что он при мне. "Теперь, - думаю, - вся забота, как бы их благополучно домой донести". А ночь была самая темная, какую только можете себе вообразить. В лете, знаете, у нас около Курска бывают такие темные ночи, но претеплейшие и премягкие: по небу звезды как лампады навешаны, а понизу темнота такая густая, что словно в ней кто-то тебя шарит и трогает... А на ярмарке всякого дурного народа бездна бывает, и достаточно случаев, что иных грабят и убивают. Я же хоть силу в себе и ощущал, но думаю, во-первых, я пьян, а во-вторых, что если десять или более человек на меня нападут, то и с большою силою ничего с ними не сделаешь, и оберут, а я хоть и был в кураже, но помнил, что когда я, не раз вставая и опять садясь, расплачивался, то мой компаньон, баринок этот, видел, что у меня с собою денег тучная сила. И потому вдруг мне, знаете, впало в голову: нет ли с его стороны ко вреду моему какого-нибудь предательства? Где он взаправду? вместе нас вон выставили, а куда же он так спешно делся?
Стою я и потихоньку оглядываюсь и, имени его не зная, потихоньку зову так:
- Слышишь, ты? - говорю, - магнетизер, где ты?
А он вдруг, словно бес какой, прямо у меня перед глазами вырастает и говорит:
- Я вот он.
А мне показалось, что будто это не тот голос, да и впотьмах даже и рожа не его представляется.
- Подойди-ка, - говорю, - еще поближе. - И как он подошел, я его взял за плечи, и начинаю рассматривать, и никак не могу узнать, кто он такой? как только его коснулся, вдруг ни с того ни с сего всю память отшибло. Слышу только что он что-то по-французски лопочет: "ди-ка-ти-ли-ка-ти-пе", а я в том ничего не понимаю.
- Что ты такое, - говорю, - лопочешь?
А он опять по-французски:
- Ди-ка-ти-ли-ка-типе.
- Да перестань, - говорю, - дура, отвечай мне по-русски, кто ты такой, потому что я тебя позабыл.
Отвечает:
- Ди-ка-ти-ли-ка-типе: я магнетизер.
- Тьфу, мол, ты, пострел этакой! - и на минутку будто вспомню, что это он, но стану в него всматриваться, и вижу у него два носа!.. Два носа, да и только! А раздумаюсь об этом - позабуду, кто он такой...
"Ах ты, будь ты проклят, - думаю, - и откуда ты, шельма, на меня навязался?" - и опять его спрашиваю:
- Кто ты такой?
Он опять говорит:
- Магнетизер.
- Провались же, - говорю, - ты от меня: может быть, ты черт?
- Не совсем, - говорит, - так, а около того.
Я его в лоб и стукнул, а он обиделся и говорит:
- За что же ты меня ударил? я тебе добродетельствую и от усердного пьянства тебя освобождаю, а ты меня бьешь?
А я, хоть что хочешь, опять его не помню и говорю:
- Да кто же ты, мол, такой?
Он говорит:
- Я твой довечный друг.
- Ну, хорошо, мол, а если ты мой друг, так ты, может быть, мне повредить можешь?
- Нет, - говорит, - я тебе такое пти-ком-пе представлю, что ты себя иным человеком ощутишь.
- Ну, перестань, - говорю, - пожалуйста, врать.
- Истинно, - говорит, - истинно: такое пти-ком-п?...
- Да не болтай ты, - говорю, - черт, со мною по-французски: я не понимаю, что то за пти-ком-п?!
- Я, - отвечает, - тебе в жизни новое понятие дам.
- Ну, вот это, мол, так, но только какое же такое ты можешь мне дать новое понятие?
- А такое, - говорит, - что ты постигнешь красу природы совершенство.
- Отчего же я, мол, вдруг так ее и постигну?
- А вот пойдем, - говорит, - сейчас увидишь.
- Хорошо, мол, пойдем.
И пошли. Идем оба, шатаемся, но все идем, а я не знаю куда, и только вдруг вспомню, что кто же это такой со мною, и опять говорю:
- Стой! говори мне, кто ты? иначе я не пойду.
Он скажет, и я на минутку как будто вспомню, и спрашиваю:
- Отчего же это я позабываю, кто ты такой?
А он отвечает:
- Это, - говорит, - и есть действие от моего магнетизма; но только ты этого не пугайся, это сейчас пройдет, только вот дай я в тебя сразу побольше магнетизму пущу.
И вдруг повернул меня к себе спиною и ну у меня в затылке, в волосах пальцами перебирать... Так чудно: копается там, точно хочет мне взлезть в голову.
Я говорю:
- Послушай ты... кто ты такой! что ты там роешься?
- Погоди, - отвечает, - стой: я в тебя свою силу магнетизм перепущаю.
- Хорошо, - говорю, - что ты силу перепущаешь, а может, ты меня обокрасть хочешь?
Он отпирается.
- Ну так постой, мол, я деньги попробую.
Попробовал - деньги целы.
- Ну, теперь, мол, верно, что ты не вор, - а кто он такой - опять позабыл, но только уже не помню, как про то и спросить, а занят тем, что чувствую, что уже он совсем в меня сквозь затылок точно внутрь влез и через мои глаза на свет смотрит, а мои глаза ему только словно как стекла.
"Вот, - думаю, - штуку он со мной сделал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
- Пей!
Я было усумнился, но как, по правде сказать, и самому мне винца попробовать очень хотелось и он приказывает: "Дай, - думаю, - ни для чего иного, а для любопытства выпью!" - и выпил.
- Хороша ли, - спрашивает, - вкусна ли или горька?
- Не знаю, мол, как тебе сказать.
- А это значит, - говорит, - что ты мало принял, - и налил вторую рюмку и давай опять над нею руками мотать. Помотает-помотает и отряхнет, и опять заставил меня и эту, другую, рюмку выпить и вопрошает: "Эта какова?"
Я пошутил, говорю:
- Эта что-то тяжела показалась.
Он кивнул головой, и сейчас намахал третью, и опять командует: "Пей!" Я выпил и говорю:
- Эта легче, - и затем уже сам в графин стучу, и его потчую, и себе наливаю, да и пошел пить. Он мне в этом не препятствует, но только ни одной рюмки так просто, не намаханной, не позволяет выпить, а чуть я возьмусь рукой, он сейчас ее из моих рук выймет и говорит:
- Шу, силянс... атанде*, - и прежде над нею руками помашет, а потом и говорит:
- Теперь готово, можешь принимать, как сказано.
И лечился я таким образом с этим баринком тут в трактире до самого вечера, и все был очень спокоен, потому что знаю, что я пью не для баловства, а для того, чтобы перестать. Попробую за пазухою деньги, и чувствую, что они все, как должно, на своем месте целы лежат, и продолжаю.
Барин мне тут, пивши со мною, про все рассказывал, как он в свою жизнь кутил и гулял, и особенно про любовь, и впоследи всего стал ссориться, что я любви не понимаю.
Я говорю:
- Что же с тем делать, когда я к этим пустякам не привлечен? Будет с тебя того, что ты все понимаешь и зато вон какой лонтрыгой* ходишь.
А он говорит:
- Шу, силянс! любовь - наша святыня!
- Пустяки, мол.
- Мужик, - говорит, - ты и подлец, если ты смеешь над священным сердца чувством смеяться и его пустяками называть.
- Да, пустяки, мол, оно и есть.
- Да ты понимаешь ли, - говорит, - что такое "краса природы совершенство"?
- Да, - говорю, - я в лошади красоту понимаю.
А он как вскочит и хотел меня в ухо ударить.
- Разве лошадь, - говорит, - краса природы совершенство?
Но как время было довольно поздно, то ничего этого он мне доказать не мог, а буфетчик видит, что мы оба пьяны, моргнул на нас молодцам, а те подскочили человек шесть и сами просят... "пожалуйте вон", а сами подхватили нас обоих под ручки и за порог выставили и дверь за нами наглухо на ночь заперли.
Вот тут и началось такое наваждение, что хотя этому делу уже много-много лет прошло, но я и по сне время не могу себе понять, что тут произошло за действие и какою силою оно надо мною творилось, но только таких искушений и происшествий, какие я тогда перенес, мне кажется, даже ни в одном житии в Четминеях* нет.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Первым делом, как я за дверь вылетел, сейчас же руку за пазуху и удостоверился, здесь ли мой бумажник? Оказалось, что он при мне. "Теперь, - думаю, - вся забота, как бы их благополучно домой донести". А ночь была самая темная, какую только можете себе вообразить. В лете, знаете, у нас около Курска бывают такие темные ночи, но претеплейшие и премягкие: по небу звезды как лампады навешаны, а понизу темнота такая густая, что словно в ней кто-то тебя шарит и трогает... А на ярмарке всякого дурного народа бездна бывает, и достаточно случаев, что иных грабят и убивают. Я же хоть силу в себе и ощущал, но думаю, во-первых, я пьян, а во-вторых, что если десять или более человек на меня нападут, то и с большою силою ничего с ними не сделаешь, и оберут, а я хоть и был в кураже, но помнил, что когда я, не раз вставая и опять садясь, расплачивался, то мой компаньон, баринок этот, видел, что у меня с собою денег тучная сила. И потому вдруг мне, знаете, впало в голову: нет ли с его стороны ко вреду моему какого-нибудь предательства? Где он взаправду? вместе нас вон выставили, а куда же он так спешно делся?
Стою я и потихоньку оглядываюсь и, имени его не зная, потихоньку зову так:
- Слышишь, ты? - говорю, - магнетизер, где ты?
А он вдруг, словно бес какой, прямо у меня перед глазами вырастает и говорит:
- Я вот он.
А мне показалось, что будто это не тот голос, да и впотьмах даже и рожа не его представляется.
- Подойди-ка, - говорю, - еще поближе. - И как он подошел, я его взял за плечи, и начинаю рассматривать, и никак не могу узнать, кто он такой? как только его коснулся, вдруг ни с того ни с сего всю память отшибло. Слышу только что он что-то по-французски лопочет: "ди-ка-ти-ли-ка-ти-пе", а я в том ничего не понимаю.
- Что ты такое, - говорю, - лопочешь?
А он опять по-французски:
- Ди-ка-ти-ли-ка-типе.
- Да перестань, - говорю, - дура, отвечай мне по-русски, кто ты такой, потому что я тебя позабыл.
Отвечает:
- Ди-ка-ти-ли-ка-типе: я магнетизер.
- Тьфу, мол, ты, пострел этакой! - и на минутку будто вспомню, что это он, но стану в него всматриваться, и вижу у него два носа!.. Два носа, да и только! А раздумаюсь об этом - позабуду, кто он такой...
"Ах ты, будь ты проклят, - думаю, - и откуда ты, шельма, на меня навязался?" - и опять его спрашиваю:
- Кто ты такой?
Он опять говорит:
- Магнетизер.
- Провались же, - говорю, - ты от меня: может быть, ты черт?
- Не совсем, - говорит, - так, а около того.
Я его в лоб и стукнул, а он обиделся и говорит:
- За что же ты меня ударил? я тебе добродетельствую и от усердного пьянства тебя освобождаю, а ты меня бьешь?
А я, хоть что хочешь, опять его не помню и говорю:
- Да кто же ты, мол, такой?
Он говорит:
- Я твой довечный друг.
- Ну, хорошо, мол, а если ты мой друг, так ты, может быть, мне повредить можешь?
- Нет, - говорит, - я тебе такое пти-ком-пе представлю, что ты себя иным человеком ощутишь.
- Ну, перестань, - говорю, - пожалуйста, врать.
- Истинно, - говорит, - истинно: такое пти-ком-п?...
- Да не болтай ты, - говорю, - черт, со мною по-французски: я не понимаю, что то за пти-ком-п?!
- Я, - отвечает, - тебе в жизни новое понятие дам.
- Ну, вот это, мол, так, но только какое же такое ты можешь мне дать новое понятие?
- А такое, - говорит, - что ты постигнешь красу природы совершенство.
- Отчего же я, мол, вдруг так ее и постигну?
- А вот пойдем, - говорит, - сейчас увидишь.
- Хорошо, мол, пойдем.
И пошли. Идем оба, шатаемся, но все идем, а я не знаю куда, и только вдруг вспомню, что кто же это такой со мною, и опять говорю:
- Стой! говори мне, кто ты? иначе я не пойду.
Он скажет, и я на минутку как будто вспомню, и спрашиваю:
- Отчего же это я позабываю, кто ты такой?
А он отвечает:
- Это, - говорит, - и есть действие от моего магнетизма; но только ты этого не пугайся, это сейчас пройдет, только вот дай я в тебя сразу побольше магнетизму пущу.
И вдруг повернул меня к себе спиною и ну у меня в затылке, в волосах пальцами перебирать... Так чудно: копается там, точно хочет мне взлезть в голову.
Я говорю:
- Послушай ты... кто ты такой! что ты там роешься?
- Погоди, - отвечает, - стой: я в тебя свою силу магнетизм перепущаю.
- Хорошо, - говорю, - что ты силу перепущаешь, а может, ты меня обокрасть хочешь?
Он отпирается.
- Ну так постой, мол, я деньги попробую.
Попробовал - деньги целы.
- Ну, теперь, мол, верно, что ты не вор, - а кто он такой - опять позабыл, но только уже не помню, как про то и спросить, а занят тем, что чувствую, что уже он совсем в меня сквозь затылок точно внутрь влез и через мои глаза на свет смотрит, а мои глаза ему только словно как стекла.
"Вот, - думаю, - штуку он со мной сделал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35