О нашей посадке и приближенных координатах на базе знают. Будем друг к другу внимательны. Будем ждать помощи, По аварийному расписанию через три часа нас должны начать искать. А сейчас часть людей идет на подготовку посадочной полосы. Старшим назначается Черевичный. Штурману уточнить наши координаты, снять кроки льдины и вместе с бортрадистом Патарушиным собрать все несгоревшее продовольствие, взять его строго на учет. Есть вопросы?
— Разрешите мне, — начал второй штурман корабля Вадим Падалко. — Без радиосвязи нас искать будут долго, очень долго. Я знаю это по личному опыту, правда, не в океане, а в тундре. Наш бортрадист Герман Патарушин в своем деле — бог! Предлагаю немедленно бортрадисту и бортмеханику Саше Мохову в остатках самолета разыскать магнето — а их было четыре, плюс запасной, моторы только обгорели, магнето должны уцелеть, хотя бы один, — и сделать искровую радиостанцию. Герман, можно соорудить такую рацию, искрянку, по типу Попова?
— Лишь бы было магнето, а проволоки в обломках сколько угодно. Станция будет, правда, длинноволновая, с небольшим радиусом действия, километров на сто.
— Этого вполне достаточно. Самолеты могут проходить в пяти-десяти километрах, но нас не увидеть…
— Братцы, я виноват! Казните меня самой лютой смертью, — вдруг выпалил до сих пор молчавший бортмеханик. — Недосмотрел, растяпа! Чехол подвел… Выслушайте меня…
И, не дожидаясь нашей реакции, торопливо заговорил:
— Четвертую экспедицию я накрываю аварийную силовую установку специальным чехлом. Отработаешь на связи десять-пятнадцать минут и, чтобы не разогревать мотор, накрываешь ее теплым чехлом. При следующем сеансе связи через сорок минут снимаешь чехол и вновь пускаешь неостывший мотор… Так и сегодня.
Герман отстучал свою морзянку, и мы ушли с ним в кабину пилотов, чтобы подремать до следующей связи. Во сне чувствую, что задыхаюсь. Открыл глаза — все в дыму, растолкал Германа, и мы бросились к выходной двери. А когда открыл — вся грузовая кабина была в огне. Проскочив через пламя к открытой грузовой двери, схватил огнетушитель, а Герман — брезент, стали сбивать пламя. Но ничего не помогало. Тогда мы выскочили на лед и стали кричать, будя людей. Первым из палатки выскочил штурман и бросился мимо меня в самолет. Я хотел сбить его подножкой, но не успел… Думаю, конец, отлетался паренек. Ну а остальное вы видели. Очаг огня создал чехол. Где-то прорвалась асбестовая прокладка, и он загорелся от раскаленного цилиндра аварийного мотора…
В палатке наступила тягостная тишина. Слышно было, как гудит снаружи пламя газового баллона и тонко поет ветер в растяжках палатки.
— Почему ты так уверен, что загорелся чехол? Очаг огня могло создать короткое замыкание в цепи, — нарушил молчание Иван Черевичный.
— Перед уходом в пилотскую я выключил аккумуляторы, — твердо ответил Василий, — сеть была обесточена. Нет мне оправдания! — не сдерживаясь, вдруг закричал Василий Мякинкин и выскочил из палатки.
— Ну вот, кажется, у одного уже нервы не выдержали. Первый акт трагедии начался! — пряча ноги в спальный мешок, с усмешкой сказал кинооператор.
— Не так ты его понял, Марк. Он переживает за нас, а вовсе не за себя.
Все молча разошлись. Каждый занялся своим делом. Копаясь среди обломков, мы обнаружили 19 банок мясных консервов, четыре обгорелые буханки хлеба и слиток расплавленного шоколада — около восьми килограммов. Смешанный с каплями станиоля, он, однако, был вполне съедобен.
Я доложил о найденных продуктах и предложил растянуть их на десять дней. Горючим мы были обеспечены. Триста литров в бочке и около семисот в баках правого крыла. Из баков левого крыла все вытекло и сгорело. Для обогрева палатки механики конструировали бензиновую печь — из листов дюраля и алюминиевых трубок гидросистемы самолета.
У мотора возились Патарушин и Мохов. Василий был с ними. Мохов нашел и снял магнето с правого мотора, который отвалился от крыла. Патарушин в блокноте уже вычертил принципиальную схему искровой радиостанции и что-то колдовал с проводками. Они мирно переговаривались, их слова часто прерывались смехом, видно, они что-то рассказывали веселое Василию, но тот молча копался в моторе.
Я подошел к горящему баллону, сбросил меховые рукавицы и стал греть руки, обдумывая, как выйти из создавшегося положения. Из палатки ко мне подошел Черевичный и тоже протянул руки к огню.
— Вот бы его пристроить в палатке. Все бы согрелись, — сказал я.
— Рискованно. Да и пламя большое, сожжет сразу. Иглу[1] придется строить.
— Иван, а может быть, пока есть силы, действительно построить иглу? Теплее и надежнее будет отсиживаться в ожидании самолета. Да и безопаснее…
— Но медведь для нас — это жизнь. Триста килограммов мяса! Вот как взять? Не упустить, когда придет. От карабина ведь только ствол остался.
— Есть топор, пешня и десять едоков. Возьмем, лишь бы появился.
— Кстати, о едоках. Не пора ли подзаправиться? Ведь последний раз ели часов восемнадцать назад!
— Даю «добро». По сто граммов поджаренного хлеба, банку мясных консервов на двоих и по 25 граммов шоколада.
— Ты щедр.
— Это на первые три дня. Попривыкнем, будем уменьшать рацион. Физической нагрузки никакой. Потребность в калориях малая. Лежи и трави анекдоты.
— А холод?
— К утру будет готова печка. Горючего много…
— Тише! Слушай, гудит… — перебил меня Черевичный.
Я прислушался. Слышно было, как шелестели кристаллы снега, выпадающие из морозного марева, и монотонно гудело пламя баллона. В этот шум откуда-то издалека вливался тихий рокот моторов.
— Самолет, самолет!!! — вдруг закричали люди, работающие у сгоревшей машины.
Гул нарастал. На фоне южной части горизонта двигалась черная точка. Мы бросились к баллону, в его пламя полетели промасленные куски чехлов и ветоши. Черный столб дыма высоко поднялся в небо.
Точка увеличивалась. Теперь ясно было видно, что самолет белого цвета. Он шел прямо на нас. Мы замерли на месте, следя за ним.
— Не стоять! Бегайте, бегайте! Движение заметнее с самолета! закричал Черевичный и, подпрыгивая, пустился по льдине к посадочной полосе, обозначенной кусками обгоревшей обшивки. За ним бросились остальные.
Но самолет вдруг резко изменил курс, стал удаляться на северо-восток и вскоре исчез из вида. Ошеломленные, растерянные, мы долго и безнадежно глядели в сторону ушедшего самолета. Где-то глубоко и остро кольнула мысль: «Ушел!» В докладе скажут: «Квадрат номер 243 обследован. Самолет не обнаружен». Придет ли он еще? Мы знали — на льду океана искать очень трудно. Льды не сплошные, черные трещины и разводья маскируют наш лагерь. Сколько раз мне приходилось искать пропавшие самолеты во льдах Арктики или снегах тундры! Проходишь над ними и не видишь, только радио спасает положение, когда, заметя в воздухе самолет, потерпевшие передают: «Вы идете на нас, подверните правее…»
— Ужинать, орлы! — объявил Черевичный, явно желая поднять упавшее настроение. Но в палатку никто не шел, продолжали следить за горизонтом.
— Не заметил! Но явно, что нас уже ищут! Пошли, а то ужин остынет, проговорил Кузнецов и зашагал к палатке.
Хлеб, консервы, шоколад — все было как камень, замерзшее, с прожилками льда. Кое-как оттаяли на газовом огне. Еда подняла настроение.
1 2 3
— Разрешите мне, — начал второй штурман корабля Вадим Падалко. — Без радиосвязи нас искать будут долго, очень долго. Я знаю это по личному опыту, правда, не в океане, а в тундре. Наш бортрадист Герман Патарушин в своем деле — бог! Предлагаю немедленно бортрадисту и бортмеханику Саше Мохову в остатках самолета разыскать магнето — а их было четыре, плюс запасной, моторы только обгорели, магнето должны уцелеть, хотя бы один, — и сделать искровую радиостанцию. Герман, можно соорудить такую рацию, искрянку, по типу Попова?
— Лишь бы было магнето, а проволоки в обломках сколько угодно. Станция будет, правда, длинноволновая, с небольшим радиусом действия, километров на сто.
— Этого вполне достаточно. Самолеты могут проходить в пяти-десяти километрах, но нас не увидеть…
— Братцы, я виноват! Казните меня самой лютой смертью, — вдруг выпалил до сих пор молчавший бортмеханик. — Недосмотрел, растяпа! Чехол подвел… Выслушайте меня…
И, не дожидаясь нашей реакции, торопливо заговорил:
— Четвертую экспедицию я накрываю аварийную силовую установку специальным чехлом. Отработаешь на связи десять-пятнадцать минут и, чтобы не разогревать мотор, накрываешь ее теплым чехлом. При следующем сеансе связи через сорок минут снимаешь чехол и вновь пускаешь неостывший мотор… Так и сегодня.
Герман отстучал свою морзянку, и мы ушли с ним в кабину пилотов, чтобы подремать до следующей связи. Во сне чувствую, что задыхаюсь. Открыл глаза — все в дыму, растолкал Германа, и мы бросились к выходной двери. А когда открыл — вся грузовая кабина была в огне. Проскочив через пламя к открытой грузовой двери, схватил огнетушитель, а Герман — брезент, стали сбивать пламя. Но ничего не помогало. Тогда мы выскочили на лед и стали кричать, будя людей. Первым из палатки выскочил штурман и бросился мимо меня в самолет. Я хотел сбить его подножкой, но не успел… Думаю, конец, отлетался паренек. Ну а остальное вы видели. Очаг огня создал чехол. Где-то прорвалась асбестовая прокладка, и он загорелся от раскаленного цилиндра аварийного мотора…
В палатке наступила тягостная тишина. Слышно было, как гудит снаружи пламя газового баллона и тонко поет ветер в растяжках палатки.
— Почему ты так уверен, что загорелся чехол? Очаг огня могло создать короткое замыкание в цепи, — нарушил молчание Иван Черевичный.
— Перед уходом в пилотскую я выключил аккумуляторы, — твердо ответил Василий, — сеть была обесточена. Нет мне оправдания! — не сдерживаясь, вдруг закричал Василий Мякинкин и выскочил из палатки.
— Ну вот, кажется, у одного уже нервы не выдержали. Первый акт трагедии начался! — пряча ноги в спальный мешок, с усмешкой сказал кинооператор.
— Не так ты его понял, Марк. Он переживает за нас, а вовсе не за себя.
Все молча разошлись. Каждый занялся своим делом. Копаясь среди обломков, мы обнаружили 19 банок мясных консервов, четыре обгорелые буханки хлеба и слиток расплавленного шоколада — около восьми килограммов. Смешанный с каплями станиоля, он, однако, был вполне съедобен.
Я доложил о найденных продуктах и предложил растянуть их на десять дней. Горючим мы были обеспечены. Триста литров в бочке и около семисот в баках правого крыла. Из баков левого крыла все вытекло и сгорело. Для обогрева палатки механики конструировали бензиновую печь — из листов дюраля и алюминиевых трубок гидросистемы самолета.
У мотора возились Патарушин и Мохов. Василий был с ними. Мохов нашел и снял магнето с правого мотора, который отвалился от крыла. Патарушин в блокноте уже вычертил принципиальную схему искровой радиостанции и что-то колдовал с проводками. Они мирно переговаривались, их слова часто прерывались смехом, видно, они что-то рассказывали веселое Василию, но тот молча копался в моторе.
Я подошел к горящему баллону, сбросил меховые рукавицы и стал греть руки, обдумывая, как выйти из создавшегося положения. Из палатки ко мне подошел Черевичный и тоже протянул руки к огню.
— Вот бы его пристроить в палатке. Все бы согрелись, — сказал я.
— Рискованно. Да и пламя большое, сожжет сразу. Иглу[1] придется строить.
— Иван, а может быть, пока есть силы, действительно построить иглу? Теплее и надежнее будет отсиживаться в ожидании самолета. Да и безопаснее…
— Но медведь для нас — это жизнь. Триста килограммов мяса! Вот как взять? Не упустить, когда придет. От карабина ведь только ствол остался.
— Есть топор, пешня и десять едоков. Возьмем, лишь бы появился.
— Кстати, о едоках. Не пора ли подзаправиться? Ведь последний раз ели часов восемнадцать назад!
— Даю «добро». По сто граммов поджаренного хлеба, банку мясных консервов на двоих и по 25 граммов шоколада.
— Ты щедр.
— Это на первые три дня. Попривыкнем, будем уменьшать рацион. Физической нагрузки никакой. Потребность в калориях малая. Лежи и трави анекдоты.
— А холод?
— К утру будет готова печка. Горючего много…
— Тише! Слушай, гудит… — перебил меня Черевичный.
Я прислушался. Слышно было, как шелестели кристаллы снега, выпадающие из морозного марева, и монотонно гудело пламя баллона. В этот шум откуда-то издалека вливался тихий рокот моторов.
— Самолет, самолет!!! — вдруг закричали люди, работающие у сгоревшей машины.
Гул нарастал. На фоне южной части горизонта двигалась черная точка. Мы бросились к баллону, в его пламя полетели промасленные куски чехлов и ветоши. Черный столб дыма высоко поднялся в небо.
Точка увеличивалась. Теперь ясно было видно, что самолет белого цвета. Он шел прямо на нас. Мы замерли на месте, следя за ним.
— Не стоять! Бегайте, бегайте! Движение заметнее с самолета! закричал Черевичный и, подпрыгивая, пустился по льдине к посадочной полосе, обозначенной кусками обгоревшей обшивки. За ним бросились остальные.
Но самолет вдруг резко изменил курс, стал удаляться на северо-восток и вскоре исчез из вида. Ошеломленные, растерянные, мы долго и безнадежно глядели в сторону ушедшего самолета. Где-то глубоко и остро кольнула мысль: «Ушел!» В докладе скажут: «Квадрат номер 243 обследован. Самолет не обнаружен». Придет ли он еще? Мы знали — на льду океана искать очень трудно. Льды не сплошные, черные трещины и разводья маскируют наш лагерь. Сколько раз мне приходилось искать пропавшие самолеты во льдах Арктики или снегах тундры! Проходишь над ними и не видишь, только радио спасает положение, когда, заметя в воздухе самолет, потерпевшие передают: «Вы идете на нас, подверните правее…»
— Ужинать, орлы! — объявил Черевичный, явно желая поднять упавшее настроение. Но в палатку никто не шел, продолжали следить за горизонтом.
— Не заметил! Но явно, что нас уже ищут! Пошли, а то ужин остынет, проговорил Кузнецов и зашагал к палатке.
Хлеб, консервы, шоколад — все было как камень, замерзшее, с прожилками льда. Кое-как оттаяли на газовом огне. Еда подняла настроение.
1 2 3